Ван Мэн - Избранное
Книжка детских рассказов принадлежала брату и сестре. Каждый прочитал ее по разу, после чего они обменялись мнениями касательно иероглифов, которых не знали. За незнакомыми знаками пришлось лезть в словарь, правила пользования которым Ни Цзао в конце концов отлично усвоил. Они звучали как считалочка: «Единица — прямая черта; отвесная черточка — двойка; точка дает цифру три, а точка с чертой ноль образует; пересечение черт означает четверку, а пятерка — это многие черты в пересеченье; шесть — квадрат; семь — угол; цифра восемь — „восьмерка“, а девятка означает знак „сяо“ — „мельчайший“». Считается, что этот способ нахождения иероглифов по четырем углам изобрел некий Ван Юньу[125]. Но вот наконец дети одолели всю книгу, и теперь можно было обменяться друг с другом впечатлениями от прочитанного. Один при этом рассказывал, второй добавлял и исправлял, словно они повторяли вместе пройденный материал перед экзаменами.
Ни Цзао больше всего любил рассказ про живую воду и «золотую птичку» — канарейку. Жил-был один старый человек. Когда он совсем одряхлел, на него вдруг напал тяжелый недуг, который очень его опечалил. И тогда лесная фея сказала трем сыновьям старика: идите в дальние края и найдите там певчую золотую птичку, а еще отыщите живую воду, которая возвращает мертвому жизнь, а старому человеку дает молодость. Старший и средний сыновья не вняли совету феи и не пошли на поиски птицы и живой воды, потому что в погоне за счастьем преследовали красавиц волшебниц, которые увели их с собой. В конце концов они превратились в холодные, как лед, камни (когда рассказ доходил до этого места, Ни Цзао возмущенно кричал: «Бестолковые, не послушали советов феи и вот попали в сети оборотней!»). Но младший сын, проявив решительность и настойчивость, одолел нечистую силу и добыл золотую птичку и живую воду. Потом он спас своих братьев и многих других людей, превратившихся в камни, возвратил здоровье отцу, который к тому времени был уже при смерти. И все в семье зажили счастливой жизнью, слушая песни, которые распевала золотая птичка-канарейка.
Сказка оставила неизгладимое впечатление в душе мальчика. Читая ее, он всякий раз зримо представлял себе страдания старика, размышлял о решимости младшего сына, о зыбкости надежд, о прельстительных сторонах зла. Ему казалось, что это он сам очутился в ущелье, заваленном чудовищными глыбами диковинных камней, и, проходя сквозь него, слышал крики и мерзкий хохот нечисти. Всякий раз он спрашивал себя, может ли он сам преодолеть трудности и беды, которые встанут на его пути, преодолеть страх одиночества и все соблазны. Конечно, он сможет, думал он, как и младший сын, достать живую воду и, окропив ею камни, тысячу лет стоявшие мертвыми глыбами, вернуть их к жизни. Он превратит их в горячих и деятельных людей. Как много еще в мире душ, которые тысячи лет ожидают такого дня и возлагают на тот день свои надежды, — душ омертвелых, застывших, раздавленных, очерствевших, потерявших способность говорить, но еще умеющих двигаться и ощущать, сохранивших свое тепло. Каждый камень скрывает в себе несчастное существо, имеющее свою душу, и он, Ни Цзао, непременно спасет всех, он поможет им. Он сделает все, что в его силах, чтобы они смогли услышать песнь золотой птицы, напоминающую пение бессмертных. А что, если в поисках живой воды, необходимой для спасения каменных глыб, он потерпит поражение, если он не сможет оживить других и сам превратится в холодный, бесчувственный камень? Что ж, главное не сдаваться, не трусить в поисках живой воды, и тогда в один прекрасный день он обязательно ее отыщет и освободит от чар всех окаменевших, включая и самого себя, и всех своих родных.
Подобные переживания для мальчика оказались непосильными. Его маленькое щуплое тельце не вмещало громадность всех дум и чувств. Стоило порасспросить обо всем этом сестру. Во время разговора он вдруг задал ей вопрос:
— Скажи, а ты любишь Китай?
Ни Пин, не замечая в его словах особого смысла, неопределенно кивнула головой.
— Когда я вырасту, я непременно стану патриотом. Я хочу умереть за свою страну! — На глаза Ни Цзао навертываются слезы. — Наша страна очень слабая и бедная! — заключает он.
Что еще, кроме разговоров и мечтаний о живой воде и золотой птице, ему пока остается? Достав восковой карандаш, он рисует золотую птицу такой, как он ее себе представляет, но она у него не получается, хотя он истратил множество листов бумаги. Не получился у него даже обычный маленький воробей. Золотая птица на его рисунке напоминает свирепую крысу. Интересно, сможет ли он когда-нибудь нарисовать золотую птицу как живую, такую, чтобы она смогла петь и летать?
Ни Цзао, как и его сестра, тоже ходит на храмовые представления. Очень любит он смотреть на акробатов, вот только они слишком много разговаривают и мало показывают, все болтают и болтают — слова из них льются нескончаемым потоком. В какой-то момент ему кажется, что вот сейчас-то циркач и покажет свои трюки. Ничего подобного. И ему снова приходится ждать неизвестно сколько времени, а тот все мелет языком.
Наконец-то один из них делает несколько ловких движений, которые вызывают у Ни Цзао восхищение. Возвратившись домой, он забирается на кровать и старается сделать то, что увидел у циркача. Попытка следует за попыткой, но вдруг он чувствует, что голова стала вдруг странно тяжелой, а ноги — легкими, и он летит на пол головой вниз. В результате — все лицо в ссадинах и ушибах. «Все от плохого питания! — вздыхает отец. — Его пища недостаточно калорийная, а потому кровообращение в голове недостаточное, вот он и не держится на ногах! Такова уж жизнь у наших детей: они дурно питаются, ходят плохо одетые! Разве это не преступление?! Самое настоящее преступление!»
Ни Учэн взволнован, он пылает благородным гневом. Но Ни Цзао с ним не согласен, он внутренне протестует, он негодует. Он ведь человек, а не какая-то кошка или собака. Зачем при нем обсуждать его недостатки? Ну упал и упал. При чем здесь питание? Да и где его взять — это обильное питание? Если уж я разодрал свое лицо, так лучше достань пузырек с лекарством, залепи ссадины пластырем. А если нет лекарств, то по крайней мере приласкай меня, погладь по головке, как это делает мама. Больше мне ничего не нужно. «Глажу волосики, ты не пугайся. Глажу я спинку, а ты испугался!» Когда мама его ласкает, она всегда поет эту детскую песенку. А отец ничего этого не знает и не умеет. Он все только преувеличивает да кричит о чужих преступлениях! А все это ерунда! Какой прок от его причитаний? Они только портят настроение — не только самому отцу, но и всем другим, кто слышит его стоны!
После своего падения Ни Цзао два вечера не готовил уроки и ничего не читал, зато внимательно рассматривал доску с изречениями, которую очень ценит папа. Она как Небесная книга: смотришь в нее и не понимаешь ни единого иероглифа. К примеру, вот этот чудной знак — как его трудно изобразить! Что он означает? От таких сложнющих иероглифов можно просто одуреть! Или вот этот: что обозначает эта «птица»? Наверное, это всего-навсего другое начертание знака «курица». Но если это курица, то ничего заумного здесь вроде и нет!
— В этом и есть цель знаний! — объясняет отец. — Иными словами, если какому-то человеку суждено быть умным, значит, он будет умным; а если ему определено быть дурнем, то он так и останется дураком!
Такое объяснение непонятно не только мальчику, но, по всей вероятности, и самому отцу.
Ни Учэн раза два водил сына на храмовые праздники. Первый раз они пошли в храм Великой милости — Гуанцзисы; второй раз посетили пятибашенный храм Утасы, расположенный за городом. В пятибашенном храме растет бамбук, который остается зеленым даже зимой. Когда они вернулись домой, отец рассказал сыну, как надо правильно сидеть в созерцательном молчании, дабы «все пять сердец устремились в небо». Прежде всего надо поджать под себя ноги. Ни Учэн скрючил ноги, но скоро почувствовал, что конечности затекли, онемели и сидеть дольше в таком положении он не в состоянии. В позе созерцательного сидения есть что-то таинственное. Мальчику кажется, что такое сидение обеспечивает сверхъестественную демоническую силу, способную дать человеку освобождение.
Но тогда он совершенно не понимает отца…
То была самая мирная зима в семье, единственная тихая и спокойная пора, которая сохранилась в памяти Ни Цзао. Это был единственный период его жизни, когда он жил вместе с отцом. Целыми днями отец что-то переводил, роясь в словаре. Порой он ложился очень поздно, когда Ни Цзао уже спал. Иногда среди ночи мальчик, поднявшись с постели, чтобы помочиться, видел отца, листавшего у лампы словарь. Наконец после Нового года отец нашел себе работу — почасовые уроки в средней школе. Свою ежемесячную зарплату он приносил теперь матери, поэтому в доме царила атмосфера радости и счастья, несмотря на ежедневные ссоры родителей (порой случавшиеся по нескольку раз в день), нередко возникавшие из-за Ни Цзао.
