Клаус Манн - Мефистофель. История одной карьеры
– Интересы нашей северной культуры требуют от энергичного, гордого в своем расовом самосознании, упрямо идущего к цели индивидуума полной отдачи, – поучала власть, стараясь по возможности заглушить свой южнонемецкий акцент и пытаясь говорить на изысканном литературном языке, который в ее устах звучал как язык усердного школьника, тараторящего вызубренный текст.
Хендрик весь взмок от пота, когда через двадцать пять минут выходил из дворца. Ему казалось, что он был в отвратительной форме и все себе испортил. Но в тот же вечер он узнал через генерала авиации, что произвел на власть не такое уж плохое впечатление. Напротив, диктатора приятно поразила именно робость директора. Фюрер не любил, считал неприличной дерзостью, если кто-нибудь в его присутствии пытался быть непринужденным или даже блистать. Перед лицом власти должно благоговейно молчать. Сияющий Хендрик вызвал бы, наверное, досаду у мессии всех германцев. О смущенном, оробевшем директоре всемогущий дал вполне снисходительный отзыв.
– Вполне приличный человек этот Хендрик Хефген, – сказала власть.
Премьер-министр, который копил титулы, как другие собирают марки или бабочек, думал, что и друзей его больше всего могут обрадовать такого рода отличия. Он произвел Хефгена в государственного советника, произвел его в сенаторы. Директор имел важные посты во всех культурных институтах «третьего рейха». Вместе с Цезарем фон Муком и некоторыми господами в мундирах он принадлежал к руководству «культурного сената». Первый товарищеский вечер этого объединения проходил в «Хендрик-холле». Присутствовал и министр пропаганды. Он ухмылялся всем лицом, когда фрейлейн Йози исполнила одну из своих песенок в народном стиле. Не кто иной, как Цезарь фон Мук аккомпанировал юной певице на рояле. Угощение было подчеркнуто скромное. Хендрик попросил свою мать Беллу подать только пиво и бутерброды с колбасой. Элегантные господа в мундирах были разочарованы, ибо они много были наслышаны о дивной роскоши, царившей на вилле директора. Но что толку было от изысканных лакеев, если они подавали одни только бутерброды, которые можно съесть и дома? Весь культурный сенат досадовал бы, если бы министр пропаганды не поднял общего настроения своей бодростью. Только неясно было, к сожалению, о чем говорить. Проблемы культуры большинству сенаторов были довольно чужды. Господа сенаторы гордились тем, что отродясь не прочли ни одной книги. Они вполне могли позволить себе этим хвастаться, ведь всеми почитаемый ныне покойный и погребенный в присутствии фюрера господин генерал-фельдмаршал и рейхспрезидент хвастался тем же. Но вот один пожилой романист, высоко чтимый официальными кругами и выпускавший книги, которые никто никогда не читал по причине ужасающей скучности, предложил прочесть главу из своей трилогии «Народ подымается». Началась небольшая паника. Несколько господ в мундирах вскочили с мест, бессознательно, но грозно положив кулаки на кобуры пистолета. Ухмылка министра пропаганды искривилась. Беньямин Пельц застонал, словно его с размаху ударили в грудь. Фрау Белла убежала в кухню. Николетта резко и нервно расхохоталась. Ситуация была бы катастрофической, если бы ее не спас Хефген. Своим певучим, льстивым голосом он проговорил:
– Все мы почли бы за честь, просто за счастье услышать эту обширную и значительную главу из трилогии «Народ подымается». – Тут лицо Хендрика осветилось стервозной улыбкой. – Но сейчас уже довольно поздно и, кроме того, нужно обсудить много актуального, срочного, и присутствующим трудно сосредоточиться на великом произведении, чтобы должным образом им насладиться.
Он, Хефген, позволит себе предложить следующее: надо для этого чтения назначить специальный вечер, и тогда все присутствующие смогут внутренне к нему подготовиться.
Сенаторы облегченно вздохнули. Старый эпик чуть не плакал от разочарования и обиды. Господин Мюллер-Андреа принялся рассказывать грязные анекдоты, унаследованные от той эпохи, которую он авторитетным тоном и с искренним осуждением назвал «годами коррупции». То было несколько перлов из когда-то знаменитой рубрики «Знаете ли вы?». В тот же вечер выяснилось, что характерный актер Йоахим умеет очень смешно имитировать собачий лай и кудахтанье кур. Лотта Линденталь от смеха чуть не свалилась со стула, когда Йоахим копировал попугая. Прежде чем разойтись, Бальдур фон Тотенбах, тоже сенатор, специально для этого культурного мероприятия проделавший путешествие из Гамбурга в Берлин, внес предложение стоя спеть песню Хорста Весселя и в сотый раз поклясться в верности фюреру. Все восприняли эту идею с известной неловкостью, но, конечно, никто не возражал.
Пресса подробно сообщила о таком интимном, но духовно плодотворном товарищеском вечере сенаторов культуры в доме директора. Вообще газеты не упускали возможности сообщить публике о художественных или патриотических деяниях Хендрика Хефгена. Его относили к числу самых важных и активных «выразителей немецкой культуры». Его фотографировали не реже, чем какого-нибудь министра. Когда знатные люди столицы собирали деньги на «зимнюю помощь» на улицах и в ресторанах, директор имел почти такой же успех, как члены правительства. Но те были окружены вооруженными до зубов детективами и служащими гестапо, так что народ со своими пожертвованиями с трудом к ним продирался, а Хефген мог себе позволить передвигаться без всякой охраны. Правда, он выбрал себе такой район, где ему почти не грозила встреча с опасными представителями пролетариата: директор собирал пожертвования в вестибюле гостиницы «Адлон». Он не преминул спуститься в хозяйственные помещения, и каждый поваренок должен был бросить свой грош в копилку, куда Лотта Линденталь только что опустила своими нежными пальчиками купюру в сто марок. Директор сфотографировался под руку с дородным шеф-поваром. Снимок поместили на обложке журнала «Берлинер иллюстрирте».
Но уж буквально затопили прессу фотографии Хефгена, когда директор справил свадьбу. Свидетелями на свадьбе Хендрика с Николеттой были Мюллер-Андреа и Беньямин Пельц. Премьер-министр прислал в качестве свадебного подарка двух черных лебедей для маленького пруда в парке «Хендрик-холла». Пара черных лебедей! Журналисты захлебывались в восторге от такой оригинальности. Лишь немногие старики – например, генеральша – припоминали, что уже и раньше один высокопоставленный покровитель муз однажды сделал своему протеже точно такой же подарок: баварский король Людвиг подарил черного лебедя композитору Рихарду Вагнеру.
Caм диктатор поздравил молодых телеграммой; министр пропаганды прислал корзину орхидей, таких ядовитых с виду, словно получатели с их ароматом должны были вдохнуть смерть; Пьер Ларю сочинил длинное стихотворение на французском языке; Теофиль Мардер прислал по телеграфу свое проклятие; маленькая Ангелика, которая, кстати, только что родила, всплакнула в последний разок о своей загубленной любви; во всех редакциях попрятали материал о Хефгене и принцессе Тебаб в самые дальние потайные ящики, а доктор Ириг продиктовал своей секретарше статью, в которой приветствовал Николетту и Хендрика, «в самом прекрасном и глубоком значении слова немецкую чету», «двух юных и вместе с тем зрелых, все силы отдающих на служение новому обществу людей чистой расы и безупречной души». И лишь одна-единственная газета – считалось, что она очень тесно связана с министерством пропаганды, – решилась намекнуть на подозрительное прошлое Николетты. Молодую женщину поздравили с тем, что она покинула «эмигранта, еврейского отпрыска и большевика Теофиля Мардера», чтобы вновь принять активное участие в культурной жизни нации. Это была горькая пилюля, хотя и изящно подслащенная. Имя Теофиля прозвучало неприятным диссонансом в прекрасном хоре поздравительных статей.
Николетта вместе с огромными чемоданами и шляпными картонками переехала с площади Рейхсканцлера в Груневальд. Ее горничная, помогавшая ей распаковывать вещи, несколько растерялась, когда обнаружила высокие красные сапожки; но молодая хозяйка объяснила, резко отчеканивая каждый слог, что сапоги эти ей необходимы для костюма амазонки.
– Я буду их носить в роли Пентесилеи! – крикнула Николетта странно торжествующим голосом. Горничная так испугалась непонятного, звонкого имени и сияющих кошачьих глаз хозяйки, что воздержалась от дальнейших расспросов.
Вечером в «Хендрик-холле» устроили большой прием. Как скромно было маленькое торжество в доме тайного советника, когда праздновалась первая свадьба Хендрика, в сравнении с этим торжественным празднеством! Сияя опасной прелестью, проходили Оберон и Титания сквозь толпы гостей. Они держались очень прямо, он – подняв подбородок, она – высокомерным жестом подобрав сверкающий звенящий шлейф металлического вечернего платья и гордо неся на плечах и в волосах большие фантастические стеклянные цветы. Лицо Николетты светилось жесткими искусственными красками; бледное, зеленоватое лицо Хендрика, казалось, фосфоресцировало. Видно было, что обоим улыбки давались с трудом. Оба лица производили впечатление масок. Застывшие взоры, казалось, проходили сквозь людей, приветствовавших их на их гордом пути, как сквозь воздух. Что же видели оба за всеми этими фраками, орденами, галунами и драгоценностями? Отчего так остекленели эти взоры под полуопущенными веками? Что за тени толпились перед ними и какой печальной силой были они наделены? Почему улыбки на устах Хендрика и Николетты застыли, исказились страдальческой гримасой?
