Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
В тишине я долго стоял спиной к дяде Филипу в затененной части комнаты и прислушивался к его дыханию. Потом повернулся и совершенно спокойно произнес:
– Вы сказали, что верите, будто моя мать жива. Она все еще у Ван Гуна?
– Ван умер четыре года назад. А его армия была разгромлена Чаном. Я не знаю, где твоя мать теперь, Вьюрок. Честно, не знаю.
– Ну что ж, я найду ее. Я не сдамся.
– Это будет непросто, мой мальчик. Война катится по стране. Скоро весь Китай будет вовлечен в нее.
– Да, – сказал я. – Рискну предположить, что скоро она охватит весь мир. Но в том не моя вина. Более того, это уже и не моя забота. Я намерен начать все сначала и на этот раз найти ее. Вы можете сказать мне еще что-нибудь, что могло бы помочь в моих поисках?
– Боюсь, нет, Вьюрок. Я сообщил тебе все.
– Тогда прощайте, дядя Филип. Простите, что не смог оказать вам услугу.
– Не волнуйся. В людях, жаждущих оказать Желтому Змею эту услугу, недостатка не будет. – Он хохотнул и добавил устало: – Прощай, Вьюрок. Надеюсь, ты сумеешь найти ее.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Лондон, 14 ноября 1958 года
Глава 23
Это было мое первое дальнее путешествие после многолетнего перерыва, и в течение двух дней по прибытии в Гонконг я чувствовал себя усталым. Перелет по воздуху хорош тем, что краток, но в самолете тесно, и всегда ощущаешь какую-то дезориентацию. Боль в ноге снова тревожила меня, словно неотвратимое возмездие, и голова трещала, что, без сомнения, наложило отпечаток на мои впечатления от колонии. Знаю людей, которые возвращались оттуда, исполненные восторга. «Исключительно многообещающая страна, – говорили они. – И такая красивая!» Однако большую часть недели, что провел там я, небо было затянуто тучами, а улицы удручающе запружены людьми. Кое-что, правда, вызывало приятные воспоминания: вывески на китайском языке, вид китайцев, спешащих по своим делам, – смутные отголоски Шанхая. Но все равно даже это создавало скорее дискомфорт. Словно на каком-нибудь унылом званом ужине в Кенсингтоне или Бейсуотере встретил дальнюю родственницу женщины, которую некогда любил; ее манеры, выражение лица, повадки будоражат память, но в целом она остается для тебя странной, даже гротескной пародией на дорогой образ.
Я был рад, что рядом оказалась Дженнифер. Когда она впервые намекнула, что хотела бы поехать со мной, я сознательно оставил намек без внимания. Потому что даже в то время – а это было всего пять лет назад – она все еще обращалась со мной отчасти как с инвалидом, особенно если в мою жизнь так или иначе вторгались воспоминания о прошлом или о Востоке. Наверное, в глубине души я долго противился ее чрезмерной заботливости и только когда понял, что она тоже хочет немного развеяться, что ее одолевают собственные тревоги и что такое путешествие может пойти ей на пользу, согласился.
Именно Дженнифер предложила продлить путешествие и отправиться в Шанхай. Думаю, это можно было осуществить. Мои старые знакомые, все еще пользовавшиеся влиянием в министерстве иностранных дел, без особого труда помогли бы нам добиться разрешения на въезд в Китай. Знаю людей, которым это удалось. Надо сказать, сегодняшний Шанхай во многом напоминает город, каким он был когда-то. Коммунисты удержались и не разрушили его, большая часть зданий международного сеттльмента осталась нетронутой. Улицы, хоть и переименованные, вполне узнаваемы; говорят, любой, кто знал старый Шанхай, легко ориентируется в новом. Но всех иностранцев, разумеется, изгнали, а там, где располагались шикарные отели и ночные клубы, теперь находятся бюрократические учреждения правительства председателя Мао. Иными словами, нынешний Шанхай – пародия на прежний город – мог произвести на меня не менее тяжкое впечатление, чем Гонконг.
Я слышал, коммунистам почти удалось справиться с бедностью и наркоманией, против которой с таким энтузиазмом боролась моя мать. Следы глубокого проникновения этих пороков в общество все еще заметны, однако коммунисты, похоже, сумели за несколько лет добиться того, чего десятилетиями не могли сделать филантропия и бурные кампании европейцев. Помню, в первую ночь, проведенную в гонконгском отеле «Эксельсиор», меряя шагами комнату, лелея больную ногу и пытаясь восстановить душевное равновесие, я задавался вопросом: как бы отнеслась к подобным размышлениям моя мать?
В «Роуздейл-Мэнор» я отважился направиться только на третий день. Задолго до того было решено, что я поеду туда один, и Дженнифер, хотя и не спускала с меня глаз все утро, после завтрака проводила меня до машины без лишней суеты.
В тот день наконец пробилось солнце, и из окна ползущего вверх по склону холма такси я видел по обе стороны ухоженные лужайки, которые поливали и подстригали раздевшиеся до жилеток садовники. Дорога выровнялась, и машина остановилась перед большим белым домом в британском колониальном стиле – с длинными рядами окон со ставнями и пристроенным сбоку флигелем. Когда-то он наверняка был чьей-то роскошной резиденцией с прекрасным видом на море. Я постоял на ветерке, посмотрел на бухту и вагонетку канатной дороги, которая ползла вверх над дальним холмом. Потом повернулся к дому и заметил, что содержали его неважно: вид у здания был весьма обшарпанный, краска на оконных рамах и особенно на дверных косяках потрескалась и облупилась.
Внутри, в холле, чувствовался запах вареной рыбы, но царила безупречная чистота. Медсестра-китаянка провела меня по коридору, в котором шаги отдавались гулким эхом, в кабинет сестры Белинды Хини, женщины лет сорока пяти с серьезным, даже чуть суровым выражением лица. И там, в ее тесном кабинетике, я узнал, что женщина, которую они знали под именем Диана Роберте, попала к ним по линии международной организации, занимавшейся иностранцами, волею судеб оставшимися в коммунистическом Китае. Единственное, что знали о ней китайские власти, – это что с конца войны она жила в Чунцине, в заведении для душевнобольных.
– Вполне вероятно, она провела там много лет, – сказала сестра Белинда. – Страшно подумать, мистер Бэнкс, что это было за заведение. О человеке, имевшем несчастье попасть туда, как правило, больше не слышали. Ее же вытащили оттуда только потому, что она – европейка. Китайцы не. знали, что с ней делать, и вообще хотели вышвырнуть из страны всех иностранцев. Поэтому в конце концов ее перевели сюда, и вот уже больше двух лет она с нами. Сначала Диана Роберте пребывала в перевозбужденном состоянии. Но через несколько месяцев условия содержания в «Роуздейл-Мэнор» – покой, порядок, молитвы – благотворно повлияли на нес. Теперь в ней ни за что не узнать то несчастное существо, каким ее сюда привезли. Она стала несравнимо спокойнее. Так вы ее родственник?
– Да, вполне вероятно, – ответил я. – Оказавшись в Гонконге, я счел своим долгом навестить ее. Это самое малое, что я могу для нее сделать.
– Что ж, мы рады, когда объявляются родственники, близкие друзья, восстанавливаются любые связи с Англией. И мы всегда приветствуем посетителей.
– А они у нее часто бывают?
– Ее навещают регулярно. Мы составили график посещений студентами колледжа Святого Иосифа.
– Понимаю. А как она уживается с другими постояльцами?
– Прекрасно. И нам не доставляет никаких хлопот. Ах, если бы все были такими, как она!
Сестра Белинда проводила меня по другому коридору в просторную солнечную комнату – когда-то здесь наверняка была столовая, – по ней, шаркая, бродили женщины в одинаковых бежевых халатах. Их было не больше двадцати. Французское окно было отворено, паркетный пол сиял от льющегося через окна света. Если бы не огромное количество ваз с цветами, можно было бы принять помещение за детскую комнату: яркие акварели на стенах, маленькие столики с разбросанными на них рисунками, игральными картами, бумагой и цветными мелками. Сестра Белинда оставила меня у входа и подошла к другой сестре, сидевшей за пианино. Несколько женщин отвлеклись от своих занятий и уставились на меня. Другие, словно застеснявшись, попытались спрятаться. Почти все они были европейками, хотя я заметил и двух азиаток. Потом в глубине здания за моей спиной кто-то начал громко завывать, и это произвело на присутствующих неожиданный эффект – они расслабились. Одна дама с волнистыми волосами, стоявшая неподалеку, улыбнулась мне и сказала:
– Не бойся, милый, это Марта. Она снова дала себе волю!
Я уловил в ее речи йоркширский акцент и подумал: интересно, какие превратности судьбы занесли ее в подобное место? В этот момент вернулась сестра Белинда.
Диана, должно быть, в саду, – сказала она. – Идите за мной, мистер Бэнкс.
Мы вышли в ухоженный парк, который с одной стороны поднимался вверх, с другой – спускался под уклон, ведь мы находились недалеко от вершины горы. Следуя за сестрой Белиндой мимо клумб с цветущими геранями и тюльпанами, я, время от времени бросая взгляд поверх аккуратно подстриженных кустарников, любовался чудесной панорамой, открывавшейся вдали. Тут и там на солнышке сидели пожилые дамы в бежевых халатах; одни вязали, другие мирно беседовали, третьи тихо разговаривали сами с собой. Остановившись, сестра Белинда огляделась и повела меня по лужайке, сбегавшей под уклон, к белым воротам, за которыми виднелся небольшой окруженный каменной стеной садик.
