Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии
– Впрочем, здесь есть и немало хорошего, – вслух добавила Мария. – Прежде всего, это прекрасные люди, такие как Элпида Контомарис, Никос Пападимитриу и Димитрий. Их дух не сломлен Спиналонгой. Несмотря на то что они прожили здесь намного дольше, я никогда не слышала, чтобы они на что-то жаловались.
Мария налила кофе в чашку и передала ее Кирицису. В последнее мгновение она заметила, что рука доктора сильно дрожит, но было уже поздно. Чашка выскользнула из его пальцев и со звоном разбилась, а по каменному полу растеклась темная лужица. Повисло неловкое молчание, а затем Мария бросилась к раковине за тряпкой. Она почувствовала, как сильно смутился доктор Кирицис, и решила во что бы то ни стало сгладить неловкость.
– Не беспокойтесь, ничего страшного не произошло, – сказала она, вытирая пол и складывая осколки расписного фарфора в мусорное ведро. – Если, конечно, вы не обожглись.
– Мне так неловко… – пробормотал Кирицис. – Простите, что я разбил вашу замечательную чашку. Какой же я неуклюжий!
– Да пустяки, ей-богу! Это же просто чашка!
На самом деле это была не просто чашка – в свое время Элени привезла ее из Плаки, – но Марии действительно было ничуть ее не жаль. Для нее стало почти облегчением то, что Кирицис никакой не идеал, как могло показаться со стороны, а обычный человек.
– Наверное, не надо было мне сюда приходить, – продолжал доктор.
У него мелькнула мысль, что это происшествие является знаком свыше: ему не следовало нарушать правила профессиональной этики, которые он всегда так неукоснительно соблюдал. Войдя в дом Марии, пусть даже по столь невинному поводу, он пересек границу между врачом и пациентом.
– Как это не надо было? Это я вас пригласила, и меня обидело бы, если бы вы отказались.
Эти слова вырвались почти против воли, удивив ее едва ли не больше, чем доктора Кирициса, и когда они прозвучали, она смутилась. В каком-то смысле счет сравнялся – они оба не совладали со своими нервами.
– Вы не хотели бы остаться и все-таки выпить кофе?
Во взгляде Марии было столько мольбы, что Кирицису ничего не оставалось, кроме как согласиться. Девушка достала из шкафа еще одну чашку, налила кофе и на всякий случай поставила его перед доктором на стол.
Некоторое время они молча пили ароматный напиток, но это молчание никак нельзя было назвать неловким. Наконец Мария сказала:
– Я слышала, что кое-кому на острове начали давать какие-то лекарства. Они подействуют?
Этот вопрос уже несколько недель вертелся у нее на языке.
– Пока не могу сказать ничего определенного, ведь мы только начали, – ответил Кирицис, – но очень на это надеемся. Известно, что лекарство имеет некоторые противопоказания, так что следует быть очень осторожными.
– А что это за лекарство?
– Его полное название – диафенилсульфон, но обычно его называют дапсоном. Оно производится на основе серы, а значит, токсично. Впрочем, для нас важно знать, что обычно состояние больного улучшается лишь через какое-то время.
– Значит, оно не из разряда «выпил – и здоров»? – спросила Мария, стараясь не выдать охватившего ее разочарования.
– Боюсь, что так, – ответил Кирицис. – И прежде чем мы узнаем, помог ли дапсон кому-нибудь, пройдет немалый срок. К сожалению, ваш отъезд с острова задерживается.
– Но раз так, то вы сможете еще как-нибудь зайти ко мне?
– Я очень на это надеюсь. Вы готовите такой вкусный кофе! – воскликнул Кирицис и смутился, подумав, что Мария может неправильно истолковать его слова и решить, что ему хочется вернуться сюда исключительно из-за кофе. На самом деле он имел в виду совсем другое.
– Что ж, мне пора идти, – сказал он. – До свидания.
Их прощание вышло довольно сухим, но только потому, что Кирицис так и не пришел в себя от смущения.
Мария принялась мыть чашки и вытирать с пола остатки кофе. На сердце у нее стало так легко, что она незаметно для себя начала напевать. Подобное чувство было несколько неуместным на Спиналонге, но девушка надеялась, что оно задержится в ее душе. Весь день у нее было радужное настроение, и даже самые скучные повседневные дела она выполняла с большим удовольствием.
Закончив уборку, Мария сложила часть кувшинов с травами в корзину и пошла к Элпиде Контомарис. У нее было такое ощущение, что она в любую секунду может взлететь.
Элпида встретила ее, лежа в постели. Она показалась девушке такой же бледной, как обычно в последнее время, но в выражении ее глаз что-то неуловимо изменилось.
– Как вы себя сегодня чувствуете? – спросила Мария.
– Намного лучше, чем три дня назад, – ответила Элпида. – И все это благодаря тебе.
– Благодарите природу, а не меня, – поправила ее Мария. – Я сделаю еще один настой – как видно, мои снадобья и впрямь вам помогают. Вы выпьете одну чашку прямо сейчас, вторую через три часа, а вечером я зайду и дам вам третью порцию.
Элпида Контомарис действительно впервые за несколько недель почувствовала себя лучше. Тянущие боли в желудке, которые так долго ее беспокоили, наконец стали проходить, и она ни минуты не сомневалась, что причина улучшения – в успокаивающих травяных чаях, которые готовила для нее Мария. Несмотря на то что кожа на лице женщины сильно обвисла, а одежда болталась, как на огородном пугале, к ней постепенно возвращался прежний аппетит.
Убедившись, что с Элпидой все хорошо, Мария вышла на улицу. Она собиралась еще раз зайти к своей пациентке вечером, а сейчас у нее были дела в «коробке» – именно так все называли расположенный в конце главной улицы многоквартирный дом. Люди селились там крайне неохотно: стандартным угрюмым квартиркам на вершине холма они предпочитали домики турецкой и итальянской постройки. Кроме того, близость старых домов друг к другу способствовала чувству общности и добрососедским отношениям, которые островитяне ценили выше, чем яркие неоновые лампы и современные ставни.
Сегодня Мария шла в «коробку», потому что в четырех ее квартирах жили колонисты, из-за плохого здоровья уже не способные позаботиться о себе. У кого-то ноги были настолько изъедены язвами, что их пришлось ампутировать, у кого-то напоминающие клешни руки не могли выполнять даже простейшие домашние дела – и у всех проказа до неузнаваемости обезобразила лица. В любых других обстоятельствах жизнь этих людей превратилась бы в сплошную череду страданий и неудобств, и даже на Спиналонге некоторые из них оказались на грани отчаяния, но не скатывались вниз благодаря усилиям Марии и нескольких других женщин поселка.
Едва ли не больше всего на свете больные лепрой ценили возможность уединения. Одна молодая женщина, нос которой был почти полностью разрушен болезнью, а глаза не закрывались из-за лицевого паралича, очень тяжело переносила взгляды других колонистов. Она старалась выходить из дому только после наступления темноты, в основном посещая церковь с ее темными иконами и запахами топленого свечного воска и, конечно же, больницу, где доктор Лапакис раз в несколько недель проверял, не изменился ли рисунок пятен и бугров на ее коже, и выписывал медикаменты, которые на короткое время погружали ее тело и разум в сон. У другой больной, на несколько лет старше, была ампутирована рука. Столь высокую цену она заплатила за то, что сильно обожглась, когда за несколько месяцев до переезда на Спиналонгу готовила еду для семьи. Доктор Лапакис сделал все возможное, чтобы залечить открывшиеся язвы, но инфекция оказалась сильнее, и ему оставалось только отрезать руку. Вторая рука женщины походила на клешню: вилку она еще могла держать, но вскрыть консервную банку или застегнуть пуговицу была не в состоянии.
Кожные покровы этих несчастных были почти сплошь покрыты рубцами. Многие из них приехали на Спиналонгу, когда болезнь уже перешла в реактивную стадию, и несмотря на усилия врачей остановить ее развитие, сделать это удавалось далеко не всегда. Внешность таких колонистов в точности соответствовала библейскому образу прокаженного: узнать в них человеческое существо было уже непросто.
Вскоре после своего переезда Мария вызвалась помогать этим больным: готовила пищу, ходила за покупками, помогала им есть… Некоторое время спустя она уже не обращала внимания на их внешний вид. Решимость сделать для несчастных все, что в ее силах, подогревалась мыслью о том, что примерно в таком же состоянии находилась ее мать в последний год жизни. Мария не могла знать этого наверняка, но, поднося к изуродованным губам ложку с рисовой кашей, говорила себе: «Надеюсь, Элени удалось избежать всего этого». По сравнению с этими людьми ей грех было жаловаться на судьбу – ведь вернуть здоровье им не помогли бы даже самые расчудесные лекарства.
Большинство обитателей внешнего мира были убеждены, что в подобном состоянии находятся все больные лепрой, и при мысли о том, что прокаженные могут быть где-то поблизости, их охватывало отвращение. Жители близлежащих частей Крита были охвачены страхом за себя и своих детей и не сомневались, что бациллы, заразившие обитателей лепрозория, могут по воздуху достичь их домов. Даже в Плаке было немало людей, разделявших эти предрассудки. В последние годы распространилась и другая причина неприязненного отношения к колонии: многих бедных крестьян, особенно жителей таких горных городишек, как Селлес и Врухас, лишенных возможности получать стабильный доход от рыбной ловли, будоражили изрядно преувеличенные рассказы о богатстве афинян. Страх при мысли о том, что они и сами могут оказаться на Спиналонге, сменялся в умах этих людей завистью к колонистам, которые жили в более комфортных условиях, чем они сами. И сколько бы власти ни убеждали местных жителей в необоснованности таких страхов, корни фобии были слишком глубокими.
