Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии
– Я опять начала заниматься травами, и не без успеха. Ко мне стали приходить люди, а диктамус почти сразу помог одному старику с расстройством желудка.
Они вновь принялись болтать, но новость о легкомысленном поведении Анны легла на сердце Марии тяжелым грузом.
Вопреки предсказаниям Фотини, отношения Анны и Маноли не сошли на нет. Более того, пламя их чувств горело теперь сильно и ровно. Пока Маноли был обручен с Марией и собирался на ней жениться, он был верен девушке. Она была идеалом, его Девой Марией, и молодой человек был уверен, что она сделала бы его счастливым. Но теперь все это превратилось лишь в приятное воспоминание. Первые несколько недель после переезда Марии на Спиналонгу Маноли был сам не свой, но вскоре период скорби по невесте закончился. «Жизнь продолжается», – говорил он себе.
Подобно мотыльку, влекомому пламенем, его вновь потянуло к Анне. Она по-прежнему была рядом, такая соблазнительная и, словно праздничный подарок, завернутая в облегающие одежды с рюшами и бахромой.
И как-то в послеполуденное время Маноли вошел в кухню большого дома в поместье Вандулакисов.
– Привет, Маноли! – скорее радостно, чем удивленно, воскликнула Анна. А взгляд, которым она его встретила, своей теплотой способен был растопить даже снега на вершине Дикти.
Маноли был уверен, что молодая женщина будет рада его видеть, и его ожидания оправдались, но затем на лице Анны появилась обычная надменность: она тоже знала наверняка, что рано или поздно Маноли вернется к ней.
За несколько месяцев до этого Александрос Вандулакис передал все дела поместья сыну. В результате на плечи Андреаса легло огромное бремя обязанностей, так что теперь его почти никогда не было дома. Это дало Маноли возможность каждый день бывать у жены своего кузена. Антонис не единственный обратил внимание на визиты Маноли, другие работники поместья тоже это заметили. Но Анна и Маноли рассчитывали, что Андреас слишком занят, чтобы что-либо заподозрить, а рабочие вряд ли решились бы по собственной инициативе подойти к боссу с рассказами о том, с кем встречается его жена. А раз так, то они могли наслаждаться обществом друг друга, не боясь разоблачения.
Мария действительно никак не могла повлиять на положение дел и просила Фотини только об одном: чтобы та убедила Антониса никому не рассказывать о том, что он видит. Если бы Антонис упомянул о недостойном поведении Анны при своем отце, Павлос наверняка не сдержался бы и рассказал все Гиоргису, ведь мужчин много лет связывали крепкая дружба и деловые интересы.
В промежутках между приездами Фотини Мария старалась поменьше думать о старшей сестре. Девушка знала, что даже если бы каким-то образом выбралась со Спиналонги, то все равно не смогла бы убедить Анну отказаться от связи с Маноли, – сестра всегда делала только то, что считала нужным.
Мария поймала себя на мысли, что с нетерпением ждет приезда Кирициса. Каждую среду она встречала отца и седовласого доктора на причале, и как-то Кирицис не поспешил, как обычно, в туннель, а остановился поговорить с девушкой. Как оказалось, доктор Лапакис рассказал ему об умении Марии готовить целебные снадобья. Кирицис был убежденным сторонником современной медицины и скептически относился к способности трав и цветов, произрастающих на склонах гор, излечивать недуги. «Как можно сравнивать травы с лекарственными препаратами двадцатого века?» – говорил он. Однако многие из его пациентов на Спиналонге утверждали, что после приема отваров, которые давала Мария, им действительно становилось легче. Об этом Кирицис сообщил девушке, добавив, что его скепсис в отношении средств народной медицины в последнее время поубавился.
– Если человек уверен, что ваши снадобья ему помогают, как я могу закрывать на это глаза? – сказал он. – И потом, я своими глазами видел убедительные доказательства того, что ваши средства работают. Так что я просто не могу оставаться скептиком, правда?
– Не можете, – с ноткой торжества в голосе подтвердила Мария. – И я рада, что вы это признаете.
Она была чрезвычайно довольна, что смогла заставить доктора изменить свои взгляды. Но еще больше ее радовало, что когда Кирицис смотрел на нее, то на его обычно бесстрастно-хмуром лице появлялась широкая улыбка, которая делала его по-настоящему симпатичным.
Глава девятнадцатая
Действительно, улыбка очень меняла доктора Николаоса Кирициса. В прошлом он улыбался довольно редко: вся его жизнь была связана с несчастьями и тревогами других, так что особых поводов радоваться у него не было. Он жил один, почти все время проводил в больнице Ираклиона, а немногие часы досуга посвящал чтению и сну. И вот в его жизни наконец-то появилось нечто новое: красота женского лица. Персоналу больницы в Ираклионе, Лапакису и своим старым пациентам на Спиналонге Кирицис казался таким же, как раньше: целеустремленным, сосредоточенным и неизменно серьезным – профессионалом, которого некоторые считали даже обделенным чувством юмора. Но Мария видела его в ином свете. Она не могла знать, станет ли он когда-нибудь ее спасителем и исцелителем, но его еженедельные приезды вдыхали в нее жизнь, заставляя сердце биться быстрее. Она снова была женщиной, а не просто пациенткой, выброшенной на этот каменистый остров умирать.
В начале осени температура начала постепенно понижаться, но это никак не влияло на тепло, исходившее от Николаоса Кирициса, – более того, чем холоднее становилось солнце, тем ярче сияла его улыбка. Теперь, приезжая по средам на остров, он обязательно останавливался побеседовать с Марией. Первое время эти беседы длились минут пять, но постепенно их продолжительность стала расти. В конце концов, чтобы не отклоняться от рабочего расписания, доктор стал приезжать на остров пораньше – и все только для того, чтобы поговорить с Марией. Гиоргис, который всегда вставал в шесть утра, был доволен, что Кирицис приезжает на пристань Плаки не в девять, как раньше, а в восемь тридцать. Но потом Гиоргис обратил внимание, что теперь по средам Мария встречает не его, а доктора.
Обычно немногословный Кирицис подробно рассказывал Марии о своей работе в Ираклионе и об исследованиях, в которых участвовал. Он рассказал, как безжалостно война прервала все, чем он занимался, рассказал, что делал в годы войны, когда все без исключения медики города были обязаны круглые сутки ухаживать за больными и ранеными немцами. Он подробно описал Марии свои поездки на международные конференции в Египте и Испании, где ведущие специалисты в области лечения лепры собирались, чтобы поделиться опытом и рассказать о своей работе. Он рассказывал о средствах, которыми медики пытались лечить лепру, и о своем отношении к этим средствам. Время от времени доктор даже должен был напоминать себе, что эта женщина – его пациентка, и не исключено, что ей придется испытать действие лекарств, которые он привозит на Спиналонгу. «Подумать только: на этом островке у меня больше истинных друзей, чем в остальном мире, – говорил себе Кирицис. – Лапакис всегда оставался моим другом, а теперь в мою жизнь вошла и эта женщина».
Мария неизменно внимательно выслушивала рассказы доктора Кирициса, но о своей жизни особо не распространялась. Ее не оставляло чувство, что делиться ей, по существу, и нечем: после переезда на Спиналонгу прошлая жизнь казалась ей обыденной и скучной.
По мнению Кирициса, обитателям Спиналонги было в чем позавидовать. Они могли заниматься повседневными делами, сидеть в кофейне, смотреть последние фильмы, посещать церковь и поддерживать дружеские отношения между собой. Они жили тесной коммуной, где все знали друг друга, и их связывало общее, пусть и неприятное обстоятельство. В Ираклионе же Кирицис мог пройти город из конца в конец и не встретить на людных улицах ни одного знакомого лица.
Не менее важными, чем еженедельные беседы с доктором Кирицисом, были для Марии приезды Фотини, но этих дней она ждала со смешанным чувством нетерпения и страха.
– Его и на этой неделе видели в доме? – спрашивала Мария подругу, как только они отходили от Гиоргиса на достаточное расстояние.
– Один или два раза, – отвечала Фотини, – но Андреас тоже был там. Начался сбор урожая оливок, и он теперь чаще бывает дома. Маноли с Андреасом проверяли, как работает пресс, а потом заходили в главный дом обедать.
– Быть может, все эти сплетни – лишь плод воображения твоего брата? Ведь если бы Маноли с Анной были любовниками, разве стали бы они обедать вместе с Андреасом?
– А почему бы и нет? Более того, если бы Маноли отказался обедать с родственниками, это сразу же вызвало бы у Андреаса подозрения.
Фотини не ошибалась. Почти каждый вечер Анна укладывала волосы, делала маникюр и натягивала красивые облегающие платья, чтобы играть двойную роль: верной жены – для мужа, радушной хозяйки – для его двоюродного брата. Именно этого от нее ожидал Андреас. Такая роль удавалась ей практически без напряжения: она всегда была искусной актрисой и ни жестом, ни взглядом не выдавала своих чувств к Маноли. Опасность лишь возбуждала ее, рождая ощущение, словно она и впрямь стоит на сцене под внимательными взглядами сотен глаз. Особенно Анне нравилось, когда на обед приезжали свекор и свекровь.
