Колыбельная для брата (сборник) - Крапивин Владислав Петрович
Илька поднялся и начал из чайника заливать огонь.
Костер сдался не сразу. Он возмущенно фыркал, плевался кусками пламени, горячими углями. Но наконец огонь, обиженно шипя, уполз под красные головешки и затих. Обжигая ноги, Илька притоптал угли.
За этой работой он о страхе почти забыл. Темнота навалилась со всех сторон, но сейчас она не казалась опасной. Она стала даже доброй. Не грозила ничем, а наоборот, прятала Ильку. Он как бы слился с ней.
Илька отошел от неярких тлеющих углей. Подобрал оставленную Владиком куртку. Слазил в палатку за своим фонариком. Он не собирался сидеть у погасшего костра. Решил, что уйдет в лодку и там дождется, когда все вернутся. Услышит шаги и крикнет, чтобы не пугались.
В лодке спокойно, как в своем доме. И нет темноты. Матово светится река, отблеск зари не гаснет на севере. Костры мерцают на том берегу. Слышны иногда голоса. Катера проходят, тепло блестя огоньками…
Илька оставил на берегу сандалии и пошел к лодке. Владькину куртку он повесил на крепкую суковатую палку, а палку положил на плечо.
Вода была теплая-теплая, днем такой не бывает. Светлый круг фонарика падал сквозь воду на песчаное дно. Илька видел, как искрятся песчинки и шныряют у его ног стайки прозрачных мальков.
Лодка закачалась, закивала мачтой, когда Илька подошел и взялся за борт. Тоже соскучилась одна.
Илька оставил горящий фонарик на корме, а сам пошел на нос. Было хорошо сидеть там и смотреть издалека на яркий огонек.
Но, кроме фонарика, Илька хотел еще видеть перед собой покинутый берег. Он снова прыгнул в воду и развернул лодку. Она послушно осталась на новом месте: на отмели почти не было течения.
Потом Илька устроил поудобнее фонарик. Там же, на корме, под скамейкой он заметил склянку со злополучным растворителем. Сказал ей: «Не бойся, этот огонь не опасный».
На реке не было глухой тишины. На правом берегу, за лесом, шипели и тяжело отдувались товарные составы. Прогудела машина. Потом долетел тихий, но отчетливый обрывок разговора:
– Витька, бородатый тип, отдай мою фляжку…
– Не отдам…
Илька обернулся, чтобы посмотреть на дальний берег, где бородатый тип Витька кому-то не отдавал фляжку.
И не увидел костров.
Берега он не увидел тоже. Вместо него небо и воду соединяла серая сумеречная пелена. Потом Илька заметил, как погасло в потускневшей воде отражение яркой звезды, а пунцовый огонь бакена расплылся и начал таять.
Шел туман.
Было непонятно, как он при полном безветрии катится с такой скоростью.
А может быть, туман рождался прямо здесь, у лодки, и лишь казалось, что он идет со стороны?
Прошло каких-то две минуты, и увидел Илька, что вокруг нет ничего. Пространство сжалось и потемнело. Тьма была не черная, а словно уголь, подернутый пеплом. Серая вата. Только фонарик на корме светился тусклым красным кружком.
Илька не встревожился. Было даже интересно, похоже на приключение. Он не отрывал глаз от фонарика. Легко было представить, что это не фонарик, а громадный, но очень далекий прожектор. А Илька – путешественник. Он плывет на свет далекого маяка. Без такого огня в этой мгле дороги не найти.
Илька тихонечко засвистел: «Без огня дороги не найти…» Слова складывались в песенную строчку. Других строчек не было, но он не огорчился. Хватит и одной.
«Без огня дороги…» – Илька оборвал свист. При чем тут песня! Ведь в самом деле не найти!
Что же он наделал…
…Он испугался, погасил костер, убежал от палатки.
И не могло быть никакого оправдания. Человек, который так поступает, называется дезертир. Это значит предатель и трус.
«Я же не знал, что будет туман!» – с отчаянием сказал себе Илька. Но сразу понял, что это глупость. И без тумана дорога ночью нелегка. Попробуй отыскать палатку, если нет костра!
…А когда они все-таки отыщут, Генка со спокойным и скучноватым лицом будет смотреть мимо Ильки. Он не станет тратить времени даже на презрение. Владик будет жалостливо молчать. Иван Сергеевич скажет: «Илька, я же тебя просил…» И лицо у него сделается таким, словно он сам, а не Илька виноват…
Илька тоскливо сжался на скамейке. Можно было даже заплакать, все равно не видел никто и не слышал. Но плакать не хотелось. Слезы помочь не могли, могли помочь только спички, а их Ильке не оставили. Забыли.
Он вскочил и начал шарить в карманах. Может быть, случится чудо и отыщется коробок? Не было чуда. В левом кармане был плоский перочинный ножичек, в правом – патрон.
Теплый патрончик, гладкий, с тупой тяжелой головкой.
Если вынуть пулю, на ладонь скользнет щепотка пороха. И найти бы тогда хоть искорку…
Где ее найдешь?
Лишь фонарик светит сквозь серую пелену. Светит все слабее. Или стал плотней туман, или садится батарейка и бледнеет в лампочке крошечный огонек.
Илька смотрел на фонарик не отрываясь, и в мыслях у него соединялись постепенно две разные вещи: лампочка и патрон.
Лампочка – тонкий стеклянный пузырек…
Раскачивая лодку, Илька бросился на корму. Ему теперь казалось, что времени прошло очень много. Наверно, ребята с Иваном Сергеевичем спешат назад. О том, что Владик может задержаться у врача, Илька просто не думал. Он с самого начала не верил, что Владьке грозит серьезная опасность. Не бывает так, чтобы столько несчастий на одного человека…
Здесь, на корме, глазок фонарика был ярче. Илька увидел при его свете, как течет и колышется кисея тумана. Зазубренным ножиком начал Илька скрести и строгать палку, которую принес в лодку. Палка была твердая и гладкая, как из пластмассы, но выдержать злой Илькин напор не могла. На крашеную скамейку сыпались завитые стружки, щепочки, чешуйки коры. Тонкие и сухие.
Зубами Илька расшатал и вытащил пулю. Осторожно высыпал на скамью серые крупинки. Вытянул из-под ремня рубашку и рванул от подола широкую полосу. Он знал, что в тлеющей тряпке огонь живуч и раздуть его будет легко.
Но сначала надо зажечь. Ой, только бы зажечь!..
Он свинтил с фонарика и отбросил рефлектор с линзой. Найдутся потом… Свет лампочки стал рассеянней и слабее.
Щепочки и стружки Илька вплотную придвинул к пороху. Потом выключил фонарик и лампочку прижал к острому краю доски.
Он не видел теперь ничего. Ребром ладони нащупал он гладкий шарик лампочки. Взял ножик за конец лезвия.
И ударил рукояткой!
Ударил не сильно и не слабо, а так, чтобы раскололось стекло, но не смялись проволочки.
Хрустнуло. На ногу упали стеклянные крошки.
Илька встал. Он очень боялся. Так боялся, что стук сердца отдавался в барабанных перепонках. Ведь он не знал главного: сохранился ли контакт. Будет ли вспышка?
Осторожно-осторожно тронул он усиками разбитой лампочки пороховой запал. Глотнул слюну, вздохнул поглубже и нажал кнопку.
Желтый невысокий язык пламени с шипением раскидал стружки. Он тут же погас, но на двух щепочках остались голубые круглые огоньки. Они, как светящиеся жучки, посидели, зацепившись на лучинках, и вдруг выросли, посветлели.
От этого крошечного костра поджег Илька лоскуток и скомкал его, чтобы загнать огонь внутрь. Нитки легкой материи то загорались мгновенными огоньками, то начинали тлеть, и тогда Илька жмурился и кашлял от едкого дыма.
Чтобы огонь привык к своему жилищу, Илька начал дуть на тряпку так, что зашумело в ушах. И поэтому он не сразу услышал другой шум, пришедший со стороны.
…Это было частое и тяжелое дыхание. Наверно, так дышат загнанные слоны.
Но здесь не Африка и слоны ни при чем. А звук вырастал. Каждый вздох был громче и отчетливей. Казалось, что вся туманная мгла вздрагивает от этих упругих толчков и расходится кругами.
Илька вытянулся навстречу шуму и замер. С резкой ясностью он вдруг понял, как смешны были прежние страхи: темнота, тени, двое в фуражках… В темноте и при солнце, в тумане и под ясным небом земля остается землей, река – рекой, леса – лесами. Это его земля, его река и лес! Чего же бояться? Страшно другое – когда движется настоящая беда. Такая, как сейчас.
