Джоанн Харрис - Кошка, шляпа и кусок веревки (сборник)

Но этим утром дорога почти безмолвна. Несколько летучих мышей еще кружат над купой баньянов; какая-то женщина, неся на голове большую вязанку хвороста, переходит через дорогу; в траве скребется какой-то маленький зверек — кустарниковая крыса, наверное. Если бы мои братья были сейчас дома, думает Малеки, то наверняка устроили бы сегодня охоту. Подожгли бы сухую траву с подветренной стороны деревни и стали ждать, когда из горящей травы начнут выскакивать кустарниковые крысы. Кустарниковые крысы довольно мясистые, хотя мясо у них, конечно, более жесткое, чем куриное, но тоже ничего, довольно вкусное. Пойманных крыс можно было бы выпотрошить и растянуть на рамке из веточек, а потом продать на обочине дороги людям, идущим на рынок.

Только вот братьев Малеки давно уже нет дома, они исчезли, как и многие другие дети. Так что никто сегодня не будет охотиться на кустарниковых крыс, никто не будет, стоя на обочине дороги, махать вслед грузовикам, едущим в Сокоде. И никто не поиграет с Малеки в ампе и не будет валяться на спине под деревом, следя за тающими в небе следом от пролетевшего самолета…

Малеки бросает принесенные дрова на землю, возле открытой кухонной двери. Дом Малеки — это несколько саманных хижин, крытых рифленым железом и расположенных вокруг центрального двора. Во дворе имеется курятник, кладовая для маиса, несколько низеньких скамеечек для сидения, а в дальнем конце подвешен большой котел для готовки. Мать Малеки варит в этом котле чукуту, ячменное пиво, которое продает односельчанам, или делает соевый сыр и маисовую кашу — тоже на продажу — сыром и кашей она торгует на рынке, который каждую неделю устраивают в Сокоде.

Малеки нравится бывать на рынке. Там есть на что посмотреть. Молодые люди на мопедах или на мотоциклах (часто с женщиной на заднем сиденье). Торговцы маниокой и вялеными бананами. Тяжелые грузовики с прицепами и плоским кузовом, которые привозят на рынок доски и бревна. Колдуны-вуду, продающие свои амулеты и предлагающие всевозможные магические услуги. На обочине дороги примостились жаровни, где жарят колобки из теста, лепешки и слоеный пирог фуфу. Всюду горы ямса, свежих бананов, проса, сладкого перца и риса. Ткани всех цветов и оттенков, красивая одежда — набедренные повязки, шарфы и дупатты. Ожерелья из бисера, бронзовые серьги, плошки из пальмового дерева, всевозможные браслеты, глиняные блюда и тарелки, бутылки и кувшины из тыквы-горлянки, специи и соль, гирлянды сушеного перца чили, горшки и кастрюли, щетки и метлы, пластиковые ведра, ножи, кока-кола, машинное масло, сплетенные из травы сандалии…

Большая часть этих вещей Малеки и ее родным не по карману. Но ей нравится просто смотреть на всю эту роскошь, пока она помогает матери готовить на продажу кашу из маиса — устроившись за прилавком, она растирает маисовые зерна между двумя камнями, а мать затем варит в глубокой сковороде густую кашу. Здесь, на рынке, всегда сильнее звучит песнь дороги — песнь дальних мест, песнь бродячих торговцев и странников, здесь собираются все сплетни, сюда приходят новости даже из таких мест, названия которых Малеки знает только по картам, которые школьная учительница чертила мелом на доске.

Северная Дорога много раз видела, как Малеки ходит на рынок и возвращается обратно, она ведь делает это с тех пор, как научилась ходить. Иногда она проделывает этот путь одна, но чаще все-таки с матерью, неся на голове тяжелую плетеную корзину с маисом. Еще два года назад Малеки училась в школе, и тогда Северная Дорога видела, как девочка шла из дома в противоположную от рынка сторону, неся в руке связку книг, одетая в белую блузочку и юбочку цвета хаки. В те времена и песнь дороги была иной: тогда она пела о математике и английском, о географии и о словарях, о футбольных матчах и о музыке. А еще она пела о надежде. Но с тех пор, как братья Малеки ушли из дома, девочка в школу ходить перестала, и школьную форму цвета хаки она больше не носит. И песнь дороги тоже переменилась — теперь дорога поет о замужестве, о доме, о детишках, бегающих во дворе, а еще она поет о работе на маисовом поле от зари до зари и о том, что детские мечты вскоре придется забыть навсегда…

И ведь ей вовсе не хотелось бросать школу. Она была способной, многообещающей ученицей. Почти такой же умной, как мальчики, и в футбол играла почти так же хорошо, как они. Даже вождь их деревни это признавал, хоть и ворчал каждый раз (он не одобряет, когда девочки играют в футбол). Но Малеки должна была помочь матери, чей муж большую часть года дома отсутствовал, пытаясь заработать хоть что-то. А ведь в семье было еще трое малышей, и они нуждались в заботе — младшему и двух лет тогда не исполнилось. К тому же все трое болели малярией. В общем, помощь была необходима. Правда, мать очень печалилась — ей было жалко дочку, она не хотела, чтобы девочка бросала учебу, с другой стороны, было ясно, что чтением книг никого не накормишь и даже квадратного дюйма земли не вспашешь…

И потом, думала мать Малеки, когда старшие мальчики вернутся домой с деньгами, этих денег наверняка хватит на всё: можно будет и одежду купить, и еду, и лекарства; в Нигерии, как она слышала, люди каждый день едят курятину, и у каждого есть радиоприемник, противомоскитная сетка и швейная машинка…

Такова песнь дороги, которую слышит мать Малеки. Что-то вроде колыбельной, где воспеваются все ее мечты, воплотившиеся в жизнь, эта песнь звучит для нее, точно голос Аджале — Аджале с золотозубой улыбкой; и хотя мать Малеки скучает по сыновьям, она уверена: однажды они оба вернутся домой и принесут с собой обещанные ей богатство и благополучие. Тяжело отсылать детей из дома — оба были еще совсем юные, чуть старше десяти, — в чужой большой город, в столицу чужой страны. Но Аджале сказал ей, что во имя будущего благополучия необходимо принести жертву. И потом, сказал Аджале, о мальчиках будут хорошо заботиться. У каждого будет велосипед и мобильный телефон. Такая роскошь здесь, в Того, казалась немыслимой, но ведь в Нигерии все иначе. Там полы в домах выложены плиткой, и в каждом доме есть ванная, водопровод, электричество. Хозяева к работникам относятся хорошо, с уважением, а о детях заботятся, как о родных. Девочкам даже выдают новую одежду, украшения и косметику. Это все ей Аджале рассказывал — Аджале-златоуст, — когда торговцы детьми впервые появились в их краях.

Торговцы детьми. Какое ужасное прозвище! Мать Малеки предпочитает называть их ловцами человеков, как Иисуса и его учеников. Их река — это Великая Северная Дорога, и каждый год они путешествуют по ней на север, точно рыболовы в места нереста. И каждый год уезжают с богатым уловом детей, мальчиков и девочек, по большей части не старше двенадцати-тринадцати лет, примерно как ее Марселлен и Жан-Батист. Они контрабандой по ночам переправляют детей через границу, ловко обходя полицейские посты, потому что ни у кого из них нет паспорта. Иногда детей переправляют на тот берег реки[107] на плотах из веток и пластмассовых коробок, скрепленных веревками из банановых листьев.

Мать Малеки часто думает, узнает ли она своих сыновей, когда в один прекрасный день они вернутся домой. Ведь за это время они, наверное, очень выросли, стали настоящими мужчинами. При этой мысли сердце ее пронзает острая боль. И она вспоминает, что ее дочь Малеки — такая умница, такая юная и красивая, с красным шнурком, вплетенным в косы на счастье, и золотым ангельским голосом — все еще ждет братьев, хотя прошло уже столько времени. И когда все дневные дела уже переделаны, а красное солнце сползает за край неба на западе, когда младшие дети уже крепко спят на широком соломенном тюфяке, разложенном прямо на полу, мать смотрит на Малеки, неподвижно застывшую на обочине Великой Северной Дороги и освещенную отблесками деревенского костра. А Малеки тихонько напевает себе под нос и молится за возвращение братьев.

Она, Малеки, понимает, что дорога — это тоже божество, опасное божество, которое необходимо умилостивить. Иногда дорога выбирает себе жертву — случайно вышедшего на проезжую часть малыша или собаку — и сокрушает их колесами тяжелого грузовика. Но те ловцы забирают гораздо больше детей, чем дорога, в прошлом году они увели четверых, а в позапрошлом — троих. Вот Малеки и поет дороге: «Прошу тебя, не позволяй им приходить сюда! Пожалуйста, хотя бы в этом году удержи их подальше от нашей деревни!» — вот только она и сама толком не знает, кому молится: Богу, Аллаху или Великой Северной Дороге, этому новому, лукавому и пыльному божеству, которое так похоже на гигантскую змею, способную своими чарами завлечь любого ребенка и увести его прочь.

К ночи Северная Дорога, похоже, еще больше оживает, наполняется слухами, шепотом и давно знакомыми звуками, доносящимися из деревень, — пением, громом барабанов, криками играющих детей, бормотанием радиоприемников и сигналами мобильного телефона, принадлежащего вождю; в доме вождя вечерами сидят мужчины, пьют чук и разговаривают о делах. Но Малеки все эти вещи кажутся сейчас далекими-далекими, точно аэропланы, которые порой чертят свою тропу у нее над головой, и их размытые следы на небосклоне похожи на царапины от ногтей. Только дорога всегда настоящая, думает Малеки, только дорога с ее полными соблазна песнями, потому мы и приносим ей в жертву наших детей — все ради прекрасной лжи, ради сверкающей мечты о лучшей жизни.