Бернард Вербер - Тайна Богов
Мы находим в капитанской каюте скатерть, тарелки и приборы и садимся за стол. Приятно отдохнуть после того, как пережил такое.
Первое блюдо Афродита приготовила из вяленого мяса цыпленка, пожарив его молнией из анкха. Она подала его с финиками и инжиром в оливковом масле. В соусе плавают кусочки хлеба. Я с отвращением отталкиваю тарелку.
– Тебе не нравится? – спрашивает Эдип.
– Я не ем детей.
Эдип удивляется, и я объясняю.
– Любое живое существо имеет право стать взрослым.
Афродита растрогана.
– Значит, ты не ешь ни телятины, ни мяса молодого барашка, ни молочных поросят? Ни даже яиц?
– А икру ты тоже не ешь?
– Яйца – это не дети, – уточняю я.
– Но этот цыпленок уже умер, и он не оживет, оттого что ты не станешь его есть, – говорит Орфей.
– Даже на Земле-1 отказ есть детенышей ни к чему не привел, – добавляет Эдип.
– Вовсе нет. В мое время пищевая промышленность была полностью компьютеризирована, и производство соответствовало спросу потребителей, – говорю я.
– Это только так кажется, – возражает Орфей, – Ведь эти твои компьютеризированные производители не стали выпускать мальков в воду, чтобы те стали взрослыми рыбами. Заметив, что спрос изменился, они просто стали производить меньше рыбы. Вот и все.
Эдип кивает, поддерживая его слова.
– Не существует ни одного сценария, согласно которому этот цыпленок мог бы стать взрослой птицей. Его судьба была определена с рождения.
Афродита тоже отодвигает тарелку. Теперь она ест только хлеб, размоченный в вине.
– Ни один цыпленок представить себе не может, что такое человек, по воле которого он рождается и умирает.
– А что, если бы человек мог говорить с цыпленком, объяснить ему? – говорю я.
– Он бы только испугал его. Цыпленок разгневался бы на человека за смерть своих братьев и сестер, родителей, убитых лишь для того, чтобы человек мог насладиться его вкусом и набить себе живот.
Обед продолжается в тишине. Я вспоминаю войну, людей, погибавших на бойнях.
Я вспоминаю слова Люсьена Дюпре, когда он еще был просто богом-учеником. Он встал и провозгласил: «Мы считаем себя богами, а на самом деле у нас та же власть, что у забойщика свиней». И он стал богоубийцей ради того, чтобы мы осознали необходимость защитить смертных от власти богов.
Он считал, что нужно убивать убийц. Странно. Но логично.
Орфей встал. Глядя на восток, он сказал:
– На самом деле главный вопрос таков: почему Бог, истинный Великий Бог, никогда не показывался своим созданиям?
– Если бы он и показался им, никто ему не поверил бы. Нам уже подсовывали столько идолов и истуканов, что Истины никто не заметил бы. Разве он был бы круче выступающих на стадионах, набитых сотнями тысяч зрителей, певцов, чьи концерты транслируют на весь мир в прямом эфире? Разве его слова, обращенные к людям, были бы увлекательней, чем мировой чемпионат по футболу? На наши чувства обрушилось столько впечатлений, что мы уже ничего не чувствуем. Как язык, обожженный жгучим перцем, перестает ощущать тонкий вкус.
– Да… Только если Бог появится на большом стадионе, и его покажут в прямом эфире.
– И еще салют и спецэффекты, как на последних рок-концертах.
– И говорить он должен достаточно интересно, чтобы зрителю не захотелось переключить телевизор на другой канал.
Эдмонд Уэллс вздыхает.
– От него бы тут же потребовали доказательств, что он Бог, и чтобы он ни говорил и ни делал, всегда найдутся те, кто скажет, что все это вранье.
– Даже если он будет десятиметрового роста?
– Публика пресыщена. Кино уже использовало множество подобных приемов. Разве что Бог создаст собственную индустрию спецэффектов.
– Да, все это отбивает охоту появляться на публике…
– Он захочет, чтобы зрители сами пришли к нему.
– Что мы и делаем.
– А если говорить серьезно, чего вы ждете от этого путешествия? – спрашивает Афродита.
– Я хотел бы найти отца, – говорит Эдип. – Тот, кто находится на вершине Второй горы, – Отец наших отцов. Мы все его дети, и должны вернуться к своим истокам.
– А я, – говорит Орфей, – хотел бы найти Эвридику. Женщину, которую я люблю.
– Но мне кажется, – с любопытством спрашивает Эдмонд Уэллс, – что ваша Эвридика заточена в аду.
– Великий Бог обладает властью над всем миром. В том числе и над адом. Я буду просить его помощи.
– Я хочу встретить Любовь, которая породила все остальные любови, – вступает Афродита. – Потому что, если на этой горе Кто-то есть, и этот Кто-то создал Вселенную и не дает ей погибнуть, значит, он ее любит. И вся остальная любовь произошла от этой огромной Любви Первого Творца к своему творению.
Она приносит нам чай и сушеные фрукты. Мы едим.
– А ты, Мишель? Что ты надеешься найти там, наверху?
– Ничего. Зевс показал мне мощь пустоты. Я думаю, что наверху, преодолев массу препятствий и пережив множество приключений, мы обнаружим пустое место. И это будет лучшая шутка мироздания. Все ради… ничего.
Молчание.
– А если там все-таки что-то есть?
– Тогда это будет переход к новой тайне. Орфей уходит на нос корабля. Вдруг он издает крик:
– Вот она! Вот она! Я вижу!
Мы выбегаем наружу. Туман рассеялся, и перед нами Вторая гора.
– Видите, – взволнованно говорю я, – я вас не обманул. За Первой горой – Вторая. За горой Зевса, 8, - гора Бога-Творца, 9.
И я смотрю во все глаза, чтобы ничего не упустить из этого величественного зрелища. Мы стоим в молчании, сознавая, что там, наверху, возможно, находится ответ на все наши вопросы.
Эта Вторая гора не так широка в основании, зато она выше и более отвесна, чем Первая. Ее склоны отливают синевой. Вершину скрывает плотное облако. Мы чувствуем, что перед нами последний, самый важный отрезок пути. Даже слепой Эдип стоит, обратив лицо к горе.
– Быть может, Он там, наверху… – говорю я.
– Боюсь, мы будем разочарованы, – осаживает меня Эдмонд Уэллс. – Как тогда, когда смотришь на фокусника и страстно хочешь понять, как он это делает. А когда узнаешь секрет фокуса, говоришь: «А-а-а, вот в чем дело…».
Вдруг молния прорезает облако, скрывающее вершину горы.
– Вы видели?
– Там точно кто-то есть!
Ветра почти нет, мы плывем все медленней.
– Интересно, кто движется быстрее – Рауль пешком или мы на паруснике?
Эдип смотрит на небо.
– Если ветра не будет, мы рискуем опоздать.
– Я уверен, что ветер снова поднимется, – говорит Эдип.
Мы ждем. Ждем долго. Корабль замер, словно его окружает не вода, а масло.
По левому борту раздаются пронзительные звуки.
Это дельфины.
Они выпрыгивают из воды вокруг корабля.
– Они смогут отвести наш корабль к берегу! – восклицаю я, обращаясь к Эдмонду Уэллсу. – Они так уже делали! Помнишь, на Земле-18 они спасли корабль с нашими беженцами.
Я предлагаю бросить им веревки. Дельфины хватают их, и вскоре наш парусник уже мчится вперед.
– Похоже, они знают, куда плыть, – замечает Эдмонд Уэллс.
Мы полагаемся на дельфинов и спускаем паруса. Никто больше не заботится о штурвале. Парусник проходит вдоль южной оконечности острова с отвесными берегами, покрытыми дремучим лесом. Дельфины проводят нас через рифы, которые мы замечаем только в последний момент.
Афродита подходит ко мне и берет за руку.
– Мне так хорошо здесь с тобой, – говорит она.
– Мы все поймем в самом конце… Как в фильме, когда отдельные сцены кажутся не связанными между собой, а потом все наконец разъясняется. Когда я был смертным, это могло бы заставить меня поверить в Бога: ощущение, что жизнь приближается к развязке, к апофеозу.
Пройдя в ущелье, откуда река впадает в море, мы плывем среди черных отвесных скал, поросших буйной растительностью. Потом начинается темный лес.
Дельфины привели нас в бухту с песчаным пляжем. Мы беремся за весла, чтобы пристать к берегу. Но рифы не дают нам этого сделать, и мы решаем пуститься вплавь.
Я убираю шкатулку с Землей-18 в рюкзак и плыву к берегу. Афродита плывет рядом. Эдмонд Уэллс бросает якорь и тоже прыгает в воду, за ним полубоги. Орфей тянет Эдипа за собой, держа в зубах веревку, за которую держится его друг.
Мы выходим на берег, и нам кажется, будто мы путешественники, открывшие новый континент. Перед нами ряд пальм, за ними густой лес, покрывающий склоны Второй горы.
Мы устали и долго лежим на теплом песке. В воздухе разливается аромат магнолии.
– Пора идти дальше, – говорю я.
Все согласны со мной, чувствуя, что чем скорее мы двинемся в путь, тем будет лучше.
Мы сбрасываем мокрые тоги, оборачиваем их вокруг бедер и дальше идем голые по пояс. Афродита разорвала свою тогу и соорудила себе нечто вроде бикини. Мокрая ткань не скрывает ее великолепных форм.
