Фред Стюарт - Век

— Я не уверен, что хочу побороть его! — прервал его Тони. — Наверное, я совершил ужасную ошибку, войдя в церковь. Помните, я рассказывал вам, что решил стать священником после того, как Фаусто отвел меня в «Ла Розина». А причина была в том, что мне понравилось это! Мне понравилось быть с женщиной! Я хотел делать это снова и снова! Я был так напуган этим, что решил стать священником на следующее же утро, прежде чем потеряю веру в Бога, но сейчас… сейчас я не уверен…

— Не говори так! Ты открываешь объятия дьяволу, а не борешься с ним.

— Да, — прошептал Тони, — я хочу обнять его.

— Слишком много поставлено на карту! Слишком много… Послушай, Тони, ты знаешь, что церкви сейчас трудно. Эта бесконечная адская борьба с итальянским правительством, эта война, эти новые времена… Ты знаешь, что церковь на грани краха. Нам нужны такие люди, как ты. Конечно, ты понимаешь, что сейчас римская церковь важнее, чем твое романтическое увлечение этой девицей Монтекатини?

— А она действительно важнее? — тихо спросил Тони.

— Такое отношение не делает тебе чести. Я хочу, чтобы ты вернулся в свою комнату и оставался там до тех пор, пока я не пошлю за тобой. Ты будешь поститься и молиться целыми сутками. К тому времени я приму необходимые меры. Ты согласен на это?

Наступило долгое молчание. Наконец Тони ответил:

— Да.

— Когда ты придешь в себя, я дам тебе отпущение грехов. А до этого твоей бессмертной душе будет грозить смертельная опасность. Но ты одержишь победу! А теперь иди.

Тони вышел из исповедальни и посмотрел вверх, на великолепный плафон Сикстинской капеллы. Сквозь слезы он смутно различал микеланджеловское изображение Бога. Тони перевел взгляд на Еву в садах Эдема. Он смотрел на нее множество раз до этого, втайне восхищаясь ее красотой. Сегодня он попытался сосредоточиться на Боге.

Но взгляд его все время возвращался к Еве.

— Вы продали мне подделку! — загрохотал министр внутренних дел, а когда Балдо Пикьятелли начинал грохотать, это походило на взрывы в аду. — Взгляните на это! Это же стекло, и даже не очень хорошее! Моя жена надела его вчера вечером на прием, и когда синьор Булгари его увидел, он чуть не расхохотался ей в лицо! Я испытал унижение — я, министр внутренних дел. Смотрите! — Он швырнул кольцо с бриллиантом на восточный ковер, покрывавший пол в его кабинете в палаццо Консерватори, выходящем на площадь Кампидольо.

Паоло Монтекатини с побледневшим лицом наклонился и поднял бриллиант в десять каратов. Осмотрев его, он положил кольцо на стол Пикьятелли.

— Это не то кольцо, которое я вам продал, — сказал он. — Это стекляшка. А я продал вам бриллиант высшего качества.

— Лжец! Я заплатил вам двадцать тысяч фунтов за паршивое стекло! Верните мне деньги, или, клянусь Богом, Монтекатини, я прикрою вашу лавочку и вышвырну вас из Италии!

Паоло Монтекатини обладал стальными нервами, и это было сейчас весьма кстати для него, ведь он знал, что Пикьятелли не бросает слов на ветер.

— Могу ли я предположить, что есть несколько объяснений тому, что случилось? Первое — господин министр был ограблен…

— Это невозможно. Кольцо находилось у меня дома в сейфе, а мой дом круглосуточно охраняется.

— Тогда, возможно, кому-то из вашего персонала, а может быть, кому-либо из ваших слуг, удалось подменить кольцо…

— Я сказал вам: это невозможно! Единственный возможный ответ — это то, что вы надули меня, чертов кайк[57].

— Есть и еще один вариант, — сказал Паоло язвительно. — Вы надуваете меня.

Министр, в котором было около двух метров роста и более ста двадцати килограммов веса, буквально раздулся от ярости.

— Вы смеете обвинять меня? Я прямо сейчас же арестую вас.

— Осмелюсь ли я предположить, что это был бы неразумный шаг со стороны министра? Неужели вы не видите, что я разгадал ваш план? Вам не приходит в голову, что я знаю, почему вы настояли на уплате в фунтах стерлингов? Было странно видеть угольную пыль на этих банкнотах.

— На что вы намекаете? — В голосе министра послышалась настороженность.

— На то, что вы берете взятки, покупая уголь у англичан!

Выдвинув такое обвинение, Паоло рисковал, но выражение лица Пикьятелли ясно говорило о том, что ювелир поставил в этой игре на верную карту.

— И еще на то, что вы хотите обратить свои деньги в драгоценности. Синьор Пикьятелли, я ничего не имею против алчных политиков. Я могу признать, что готов наживаться на алчных политиках, продавая им драгоценности, что я и делаю с вами и со многими другими. Но когда политики становятся настолько жадными, что пытаются надуть меня, сначала покупая у меня редкие камни, а потом утверждая, что я продал им стекляшки, — тогда, министр, я передаю всю эту историю в газеты. И в одну газету в особенности — в «Либерта».

— А, эта газетенка, — фыркнул Пикьятелли, — сейчас она уже не пользуется влиянием.

— У нее достаточно влияния. Моя дочь находится в близких отношениях с Фаусто Спада, чья мать владеет этой газетой. Если вы арестуете меня, Фаусто проследит за тем, чтобы эта история появилась на страницах «Либерта» на следующее же утро. Подумайте об этом, министр. Конечно, — добавил он с улыбкой, — если это была лишь грубая шутка…

Министр изучающе поглядел на него. Потом тоже улыбнулся:

— А вы не из пугливых, Паоло. Я знал, что вы умны, однако не думал, что вы еще и храбрец. Да, это была грубая шутка. И не очень смешная. — Пикьятелли пожал плечами. — Королевские министры не славятся чувством юмора. К несчастью, они славятся жадностью. Вероятно, моя жадность завела меня слишком далеко.

Он встал из-за стола и взял кольцо с поддельным бриллиантом.

— Я заплатил за него четыре тысячи лир. И сохраню его как сувенир. Возможно, оно станет для меня нравственным уроком…

Министр положил кольцо в карман и взглянул на Паоло:

— Вы должны знать массу любопытных секретов, мой друг.

— К счастью, скрытность в моем бизнесе — не роскошь, а необходимость.

— Да, да, я понимаю, о чем вы говорите. Если бы вы не были скрытным, Рим мог бы стать для вас весьма опасным местом…

— Это угроза?

— Нет, просто жизненное наблюдение. Так ваша дочь… — он положил руку на плечо Паоло, чтобы проводить того до двери, — … в близких отношениях с Фаусто Спада? Если она выйдет за него замуж, вам будет чем гордиться, а?

— Это будет интересное сочетание — сын княгини Сильвии женится, как вы сказали, на кайк.

Министр пожал плечами:

— Прошу прощения. Вы можете не поверить мне, но на самом деле я не антисемит.

— Господин министр, могу ли я смиренно напомнить вам, что так говорят все — до тех пор, пока они не называют нас «кайк». До свидания.

Он в легком поклоне склонился и вышел из кабинета. Министр внутренних дел закрыл дверь и вернулся к столу. Потом достал из кармана поддельный бриллиант и взглянул на него.

— Дерьмо! — пробормотал он и швырнул его в мусорную корзину, затем снова принялся за работу.

Фаусто сидел у окна, по которому стекали струи дождя, в купе поезда, отправляющегося на север в Милан, и думал о любви, о войне и о своем будущем. После месячного отпуска он чувствовал себя отдохнувшим и поправившимся; только что он получил приказ явиться к своему командиру, который после массового отступления итальянской армии к реке Пьяве оказался в Милане. Нельзя сказать, что Фаусто горел желанием вернуться в строй после того огромного разочарования, которое он испытал в Капоретто. Но приказ есть приказ.

Фаусто думал о Нанде Монтекатини.

Он уже почти решился сделать ей предложение. Будучи сыном княгини Сильвии и сонаследником вместе с Тони большого состояния, он понимал, что, если дело дойдет до женитьбы, он сможет сделать прекрасный выбор. Конечно, с точки зрения положения в обществе, у него было больше перспектив, чем у Нанды. Но эта прелестная еврейка возбуждала его в сексуальном плане так, как это не удавалось ни одной из бесцветных римских дебютанток. После своего сокрушительного провала в такси, который, по его собственному признанию, был глупейшей ошибкой, он вел себя с ней гораздо сдержаннее. Когда он целовал и ласкал ее, то уловил в ней пробуждающуюся чувственность, возбуждавшую его. Едва ли это было восторженной романтической любовью, но Фаусто вообще не интересовала любовь, ему вполне хватало одного секса. По всем другим статьям Нанда казалась ему вполне подходящей кандидатурой на роль жены и матери. Он был антисемитом не больше и не меньше, чем его сверстники. Да, Папа изобрел гетто в XIV веке, и антисемитизм в Италии существовал. Это подтверждал случай с министром внутренних дел, который, возможно, и не пытался бы обмануть Паоло, не будь тот евреем. Но в Италии не было злобной ненависти к евреям, имевшей место в Австрии, Франции и Германии. Евреи были «другими», но они были приняты как часть общества.