Марио Льоса - Тетушка Хулия и писака
– Официально это запрещается делать, – посетовала она, подымая безмятежное лицо от запыленного стола и направляясь вместе со мной к архивным полкам. – Вы злоупотребляете моей добротой. Когда-нибудь меня за это уволят со службы, и никто из вас не пошевелит пальцем, чтобы помочь мне.
Пока она копалась в папках с документами студентов, поднимая облачка пыли, от которой мы оба чихали, я заявил сеньоре Риофрио, что, если когда-нибудь и произойдет такое, весь наш факультет объявит забастовку. Наконец сеньора нашла мои документы, среди которых действительно фигурировало свидетельство о рождении, и вручила его мне, предупредив, что дает всего на полчаса. Мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы снять две фотокопии в книжной лавке на улице Асангаро и вернуть одну из них сеньоре Риофрио. На радиостанцию я прибыл, сияя от восторга и чувствуя себя способным стереть в порошок любых драконов, которые встанут на моем пути.
Я уже сидел за столом и разбирал бюрократические каракули на моем свидетельстве (выяснив, что родился на бульваре Парра, и это мой дедушка и дядя Алехандро засвидетельствовали в алькальдии), когда меня отвлекли вошедшие Паскуаль и Великий Паблито (я еще раньше приготовил две сводки и взял интервью для радио у Гаучо Герреро, аргентинского лавочника, ныне – гражданина Перу, который занимался тем, что побивал собственные рекорды: он дни и ночи бегал вокруг площади, причем ухитрялся на бегу есть, бриться, писать и даже спать). Паскуаль и Великий Паблито обменивались впечатлениями о пожаре и с хохотом вспоминали крики жертв, корчившихся в огне. Я пытался продолжать чтение неудобоваримого свидетельства о рождении, однако комментарии моих редакторов о том, как погибли полицейские комиссариата в Кальяо, подожженного с помощью бензина каким-то сумасшедшим (погибли все до единого – от комиссара и до последнего сыщика, включая собаку-ищейку), вновь отвлекли меня.
– Я просмотрел все газеты и не обнаружил информации о пожаре. Откуда вы узнали о нем? – спросил я. Потом обратился к Паскуалю: – И пожалуйста, не вздумай посвящать все сегодняшние радиосводки этому сообщению. – Затем приветствовал их обоих: – Привет, садисты!
– Это не сообщение, а содержание радиопостановки, которую передавали в одиннадцать часов, – объяснил мне Великий Паблито. – Она была посвящена сержанту Литуме, наводившему ужас на всех рецидивистов Кальяо.
– Сержант тоже превратился в кусок жареного мяса, – подхватил Паскуаль. – Он мог бы спастись, сержант как раз уходил на дежурство, но он вернулся, чтобы помочь капитану. Литуму погубило его доброе сердце.
– Он хотел спасти не капитана, а сучку Чоклиту, – поправил Великий Паблито.
– Это так и осталось неясным, – сказал Паскуаль. – На Литуму упала решетка в одной из камер. Если бы ты видел дона Педро Камачо в момент, когда он погибал в огне! Ну и актерище!
– Что же тогда говорить о Батане! – великодушно восхитился Великий Паблито. – Никогда бы не поверил, что можно лишь двумя пальцами имитировать гул пожара. Но я сам видел, дон Марио, сам видел, собственными глазами!
Эту беседу прервал приход Хавьера. Как обычно, мы отправились пить кофе в «Бранса», и здесь я рассказал другу о результатах моих расследований, а также с гордостью показал свидетельство о рождении.
– Я размышлял об этом и должен сказать: твое решение жениться – глупость, – заявил мне Хавьер с ходу. – И не только потому, что ты еще сопляк, но главное – из-за денег. Тебе придется надрываться на всякой паршивой работе, только бы не голодать.
– Короче, ты думаешь так же, как и мои папа с мамой, – сказал я насмешливо. – Что из-за женитьбы мне придется оставить университет и я никогда не стану знаменитым юристом…
– Да после женитьбы у тебя не будет времени даже на чтение, – заметил Хавьер. – Женившись, ты никогда не станешь писателем.
– Если ты не замолчишь, мы поссоримся, – заверил я.
– Хорошо, я умолкаю, – засмеялся Хавьер. – Я исполнил долг совести и предупредил, какое будущее тебя ждет. Но если уж на то пошло, пожелай Худышка Нанси, я бы хоть сегодня женился. Итак, с чего же мы начнем?
– Поскольку совершенно исключено, что родители дадут мне разрешение на брак или засвидетельствуют перед нотариусом, что я – совершеннолетний, и так как исключено, что у Хулии все бумаги в порядке, единственный выход – найти алькальда, хорошего человека.
– Ты хочешь сказать, которого можно подкупить, – поправил друг. Он долго рассматривал меня, как редкостное насекомое. – Но кого же ты можешь подкупить? Ты, подыхающий с голоду?!
– Ну, какого-нибудь не очень принципиального алькальда, – настаивал я, – кому можно было бы рассказать всякие небылицы.
– Ладно, займемся поисками пройдохи, согласного оформить твой брак вопреки всем существующим законам. – Хавьер снова засмеялся. – Как жаль, что Хулита разведена, иначе ты мог бы сочетаться церковным браком. Это так просто. Среди попов полно пройдох.
Хавьер всегда умел поднять настроение, и мы закончили разговор шутками по поводу моего медового месяца и платы, которую Хавьер потребовал бы за свои услуги (например, помочь ему в похищении Худышки Нанси). Мы посетовали, что живем не в Пиуре[56], где обычай бегства невесты и жениха настолько распространен, что никакой проблемы с алькальдом и не было бы. Мы попрощались, и Хавьер обещал разузнать насчет алькальда в тот же вечер и заложить в ломбард все свои ценные вещи.
Тетушка Хулия должна была прийти на свидание в три. В половине четвертого ее все еще не было, и я начал беспокоиться. В четыре пальцы мои уже путали клавиши машинки, и я беспрерывно курил. В половине пятого Великий Паблито осведомился о моем самочувствии: так я был бледен. В пять я заставил Паскуаля позвонить дядюшке Лучо и спросить тетушку Хулию. Она еще не вернулась. Не вернулась она и через полчаса, не пришла ни в шесть, ни в семь часов вечера. После передачи последней радиосводки, вместо того чтобы идти домой к старикам, я проехал на автобусе до авениды Армендарис и там бродил вокруг дома дяди и тетки, не решаясь постучать. Через стекло я видел, как тетя Ольга меняла воду в вазе с цветами, как дядя Лучо пошел гасить свет в столовой. Я кружил возле дома, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами: беспокойством, яростью, томлением, то мне хотелось отхлестать Хулию по щекам, то нежно поцеловать ее. Только я завершил очередной круг, как увидел тетушку Хулию, выходящую из роскошного автомобиля с дипломатическим номером. В два прыжка я подлетел к ней, чувствуя, как от негодования и ревности у меня подкашиваются ноги, полный решимости дать сопернику по физиономии, кем бы он ни был. Из машины вышел седой сеньор, а в ней осталась какая-то дама. Тетушка Хулия представила меня как племянника своего зятя, а сеньора – как посла Боливии в Перу, в машине – супруга посла. Я понял, что попал в дурацкое положение, но с души моей спал тяжкий груз. Когда машина отъехала, я взял тетушку Хулию под руку и почти силком заставил пересечь улицу и выйти со мной на набережную.
– Ну и характерец, – услышал я, когда мы приблизились к морю. – Бедный доктор Гумусио, глядя на твою физиономию, решил, наверное, что ты душитель.
– Вот тебя-то мне и хочется задушить, – сказал я. – Я жду с трех часов дня, а сейчас уже одиннадцать ночи. Ты забыла, что назначила мне свидание?
– Нет, не забыла, – возразила она решительно. – Я нарочно тебя обманула.
В этот момент мы подошли к садику у семинарии иезуитов. Он был пуст. Хотя уже не моросило, но от сырости поблескивали трава, олеандры, кусты герани. Клочья тумана прозрачными тенями окружили уличные фонари, отбрасывающие желтые конусы света.
– Давай отложим ссору на другой раз, – сказал я, заставив тетушку Хулию сесть на парапет, за которым слышалось глубокое и ровное дыхание моря. – У нас мало времени и много проблем. У тебя с собой свидетельство о рождении и о разводе?
– У меня с собой билет на самолет в Ла-Пас, – ответила она, трогая сумку. – Я улетаю в воскресенье в десять утра. И я счастлива. Перу и перуанцы надоели мне до смерти.
– Мне жаль тебя, но пока у нас нет возможности переменить страну проживания, – сказал я, садясь рядом и обнимая ее за плечи. – Но обещаю тебе, что когда-нибудь мы уедем в Париж и будем жить в мансарде.
Несмотря на резкости, которые она выпалила, до этого момента тетушка Хулия была спокойна, слегка насмешлива и уверена в себе. Но вдруг на лице ее проступила горькая усмешка, и она сказала жестко, не глядя на меня:
– Не мешай мне, Варгитас. Я возвращаюсь в Боливию из-за твоих родственников. И еще потому, что наши отношения – величайшая глупость. Ты прекрасно знаешь, мы не можем пожениться.
– Нет, можем, – сказал я, целуя ее в щеку, в шею, крепко прижимая к себе, касаясь ее груди, жадно отыскивая ее губы. – Нам нужен сговорчивый алькальд. Хавьер поможет в этом. А Худышка Нанси уже нашла нам квартиру в Мирафлоресе. Поэтому нет повода для пессимизма.
