Игорь Губерман - Закатные гарики. Вечерний звон (сборник)
Но не надо только думать, что грозящая пролиться на планету благодать будет по-американски мелочной. И, с дивною отвагой оголяя нежные округлости своей души, артист советует: «Зачем оказывать гуманитарную помощь? Не надо никому оказывать гуманитарную помощь».
Ибо вот – венец и торжество геополитики: «Бомбить там, где нам надо устанавливать свое влияние».
Но и пора уже, пора устроить процветание самой России. Это очень просто, если выберут талантливого президента. Ты еще не догадался, Ваня, кто единственный для этой роли человек?
«Талант должен быть российский. А для того, чтобы он появился, должно было произойти что-то страшное. Оно уже произошло – с 91-го по 99-й – и породило меня».
Порядок обустройства процветания кристально ясен: «В первую очередь нам нужны граждане России, население. Поэтому – полный запрет абортов».
Предвидя горестное замечание, что женщины в сегодняшних условиях российской жизни попросту боятся заводить детей, он гениально пояснит чуть ниже: «Если я скажу – будут рожать».
И есть еще одна идея: «Надо создавать новый институт брака… И не только мужчина может быть одновременно мужем 2–3 женщин…», но и «женщина может одновременно быть женой 2–3 мужчин…»
Так, население умножили. Теперь под корень изведем российский криминал. Тут вообще все очень просто:
«Милицию ликвидируем. Новая жандармерия будет убивать на месте преступления… И никакой проблемы. Ни судов, ни прокуратуры – расстреляли – и все».
Еще – чтоб не забыть о мелочах – необходима срочная реформа русского языка: «Убрать все запятые и двойные буквы. Одна буква Н всегда. Надо убрать мягкие и твердые знаки, букву Ы».
И поголовно всем – бесплатное образование: «Пусть люди спокойно учатся от 7 до 30 лет».
Ну и естественно: все отошедшие республики – немедленно вернуть (еще и прихватив зачем-то Северный Афганистан). А если вдруг какие-то не захотят, то прибалтийские, к примеру, – окружить могильниками с радиоактивными отходами. Но это – мера крайняя, поскольку можно обойтись коротким разговором с руководством каждой из республик: «Все, ребята, кончаем с суверенитетом… Если не согласитесь до 6 вечера, я вас всех арестую, и сегодня же будете расстреляны».
Всех олигархов надо вызвать и категорически сказать: отныне вкладывайте капиталы только в русскую промышленность. А те, кто эти капиталы за рубеж увез, – немедленно пускай везут обратно. Привезут как миленькие, ибо: «Уехавшие за границу ребята верят только мне».
О телевидении, радио, газетах (исходя из интересов неуклонно и стремительно растущего населения):
«Все болезни – от отрицательной информации. Нужна цензура. Никаких сообщений о преступлениях в стране и мире. Цветочки, фестивали, праздники, комедии – все красиво, все улыбаются… Все здоровые, все счастливые. Наводнение – не знаем. Землетрясение – не знаем. Наплевать на это».
Потому что (все-таки не зря он доктор философии): «Я – сторонник демократии, но путь к демократии не лежит через саму демократию».
Мне, наивному и пожилому человеку, думалось, признаться, что такой незаурядный реформатор, с гениальным хамством разрешающий любые затруднения России (только в устном творчестве, по счастью), полностью собой доволен и душевно гармоничен, как никто из подлинно здоровых. Как я ошибался! И в семейной жизни его счастье не сложилось. Многоженство не ввели еще покуда (хотя подан уже в Думу его партией проект о разрешении иметь четырех жен одновременно). «А если в одной квартире, в одной комнате, в одной постели – это же мука!» Но пока что он на это обречен.
И еще он одинок до ужаса, как всякий истинный талант, и ясная причина – почему: «Сегодня мне нет равных – ни в России, ни за рубежом, не только в политике, но и в искусстве».
И печальное признание отсюда:
«Радость у меня теперь только одна – миллионный митинг, я выступаю – и передние ряды плачут».
А когда я прочитал, что кто-то подарил ему на день рождения мечту подростка – самокат и поздно вечером по опустевшим коридорам Думы наш артист катается на этом самокате, на меня таким повеяло душевным одиночеством, что слезы удержать я не сумел.
И вот теперь (покуда слезы не просохли) назову я ту тревогу и печаль, которые меня заставили собрать (я только крохотную часть переписал) обрывки извержений Жириновского: за эту скоморошью версию крутого государственного мужа – голосуют миллионы жителей России. В нем настолько ярко воплотилось хамство нашего советского мышления, что на него, как на магнит – железные опилки, реагирует осевшая внутри у каждого холопская и хамская пыльца. А он еще и щедро утоляет самые первичные потребности любой растерянной души: кричит и вопиет об унижении, разоре, бедности и ущемлении вчерашнего российского величия. Как тут не вспомнить добродушные слова, однажды сказанные Лениным: «Обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения».
А вот какой бальзам он льет на ноющие язвы патриотов: Францию спасли от вырождения те русские казаки, что ворвались некогда в Париж, преследуя бегущего Наполеона. А потом их благородную заботу об увеличении и улучшении французского народонаселения приняли как эстафету русские белогвардейцы-эмигранты.
Но главное, конечно, – явный факт, что он единственный сегодня и защитник, и радетель возрождения российского: «Я не вижу никого, кто бы мог сделать Россию доброй, хорошей и счастливой в этом веке… Кроме себя».
Однако же и Путина артист наш одобряет полностью, как одобрял из года в год он каждого, кто был при власти (как говаривал один бывалый психиатр: больной, больной, а мыла не ест). Но есть и главная причина, по которой Жириновский предрекает Путину большой успех: «Он прочитал мои труды, мои записки, все проштудировал… Теперь Путин нас спасет».
И, кажется, – спасает, если присмотреться и задуматься.
Но вот, пока я ревностно выписывал цитаты, поразившие мое воображение, во мне неслышно прорастали семена, посеянные Сашей Окунем. И одновременно рождалось несогласие. Да, Жириновский – шут, конечно, думал я, и клоун, но не пародист. Он не артист, играющий придуманную роль. Он сам, естественным нутром своим, – пародия на современного российского политика. Ввиду отсутствия разумных тормозов (тут виновата патология характера) он чушь несет – настолько же серьезно, как его коллеги – громкую пустую болтовню или обдуманную ложь. Он – воплощенный шарж на государственного мужа. Он недосягаем и неуязвим, как клоун, брызгающий на людей в партере яркой водяной струей из клизмы. Что такому скажешь или возразишь? Ведь только засмеются в голос – он и публика. Однако же манеж и клоун – это цирковые радости, а Жириновский вроде избран, чтоб решать российскую судьбу. И если то, что совершает клоун, – замечательно смешно (за этим и хожу я в цирк), то в Государственную Думу избранный – меня пугает хамский клоун. И хотя блажен, конечно, муж, которому до лампочки, что говорит он в данную минуту (а блаженные, как всем понятно, – сраму не имут), но заметим только, что ведь этот клоун откровенно посягает на карьеру укротителя. И зрительское восхищение мое стихает от подобной перспективы. Мне за цирк российский делается страшно.
А его фантазии, похоже, и действительно читает президент. Нисколько не подозревая, что на самом деле Жириновский нанят мировой еврейской закулисой, чтобы испохабить и скомпрометировать высокий образ государственного мужа и заметного политика России.
Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа. И, опасливо косясь и постораниваясь, наблюдают этот бег по кругу прочие народы и государства. А в вечерних коридорах опустевшей Думы с упоением катается на самокате неслучившийся российский фюрер.
Глава, академически небезупречная
В этой главе я смогу развернуть свою эрудицию во всей полноте, поскольку содержание ее ни на какие знания не может опираться. Иначе оно просто рухнет. Что ни скажешь по теме этой главы, незамедлительно является суждение прямо противоположное. И следует надеяться, не опасаясь, только на сугубо личные ощущения. Которые на языке науки названы интуитивным знанием. Речь пойдет, конечно, о евреях. Я давно поймал себя на том, что несколько последних лет стал остро интересоваться нашей историей, читая все подряд, что попадается мне под руку и связано с евреями любого времени и места. Однако же еврейский тип, меня душевно восхитивший, не при чтении попался мне, а в живом и очень подлинном рассказе. Я ради него от темы отвлекусь.
Дед моего старинного друга Севы Вильчека смолоду был учеником у немца-кожевенника. На заре прошлого века, в городе Полтаве. Благодаря усердию, сметливости и честности быстро стал доверенным лицом хозяина, и тот его послал однажды в Нижний Новгород на ярмарку, чтоб закупить большую партию различной кожи. И обозначил верхние пределы цен для каждого из видов этого товара. На ярмарке сей юный посланец ухитрился купить всю кожу по гораздо меньшей цене. И сэкономленные деньги он не утаил, а все привез хозяину обратно. Немец-кожевенник, уже давно работавший в России, был так изумлен, ошеломлен и растроган, что подарил будущему Севиному дедушке большую золотую цепь для ношения по праздникам. А было это перед Первой мировой. Потом пошли, как всем известно, времена опасные и смутные, и дедушка, посовещавшись с бабушкой, надежно спрятал эту цепь. В начале тридцатых алчному советскому государству понадобилось золото, и дедушку, известного кожевенного мастера, призвали проявить участие в сооружении социализма. Короче говоря, арестовали, требуя сокрытого имущества. Он просидел в тюрьме две недели, а поскольку ему там решительно не нравилось, то он отправил бабушке секретную записку. «Циля, – написал он ей туманно, но доступно, – я тут на досуге почитал Карла Маркса, так он советует всем пролетариям избавиться от их цепей. И знаешь, я с ним полностью согласен. Целую, твой Ефим». И бабушка его прекрасно поняла, и вытащила цепь из захоронки, и безо всякой жалости отнесла ее, куда просили. Дедушку немедля отпустили. Он неторопливо шел пешком по улицам родного города, он наслаждался свежим воздухом и волей, когда его вдруг обогнал сокамерник, отпущенный позже него. Сокамерник держал в руках большой бумажный кулек. Это сахарный песок, объяснил он дедушке, его только что завезли в тюремный ларек. Дедушка молча развернулся и пошел обратно. В тюрьму он прошел без труда, ибо в такое заведение войти гораздо легче, нежели выйти. И обратно в камеру его легко впустили, потому что в ней забыл какое-то пустое барахло расстроенный потерей золота еврей. А в камере он у хорошего знакомого купил кусок холста, у давнего приятеля (упрямо продолжавшего сидеть) взял нитки и иголку, сшил себе за две минуты небольшой мешок, после чего купил в ларьке два килограмма сахара и медленно пошел домой с подарком Циле.
