Елена Катишонок - Против часовой стрелки
Кошка, уже окоченевшая.
Потом, позже, нарыдавшись и оглушив себя валерьянкой, вспомнила и нетронутую сметану, и чистый песок в ящике. Вспомнила и поняла со стыдом, что единственный человек, который бы этим обеспокоился, никогда уже этого не сделает.
И сейчас, ни к селу ни к городу, вспомнила Мурку. Провела по щеке ладонью совсем Фединым жестом и сказала укоризненно:
— Ира, забери мамино… ты знаешь. Не тебе, так Лелиньке.
— На кой мне золото, сестра? Не люблю я его. И Лельке не надо. Молодые; сами наживут.
Договорились встретиться в моленной на Вербное воскресенье.
— Что ж Левка со своими никогда не придет постоять? Такая служба… — в который раз спросила Тоня, хотя ответ знала, и сестра ответила, не сомневаясь, что знает:
— Раз Милочка не ходит, так и он перестал. А мальчишки некрещеные…
Сестра не унималась:
— Ты Любимчика с рук не спускала! Нет чтобы в моленну снести для святого крещения; бабка называется… Мои все крещеные!
На этот раз Ирина промолчала: сказано — и сказано. Очень больно саднило в душе то место.
…Когда малыш перестал задыхаться, и только исколотая попка, похожая на помятый абрикос, напоминала о перенесенной пневмонии, бабушка решилась. Дождалась, пока невестка снимет пальто, и безо всяких околичностей, прямо, как и всё, что говорила, предложила мальчика крестить. Милочка растерянно забормотала: вы так много сделали, бабушка, если б не вы…
— Не я, — поправила Ирина, — Господа благодарите: Он спас.
Невестка вспыхнула и ответила с неожиданной резкостью:
— Как знаете. Я человек неверующий, Лева тоже; никуда ребенка не понесем. Если хотите, крестите сами, только так, чтобы я ничего не знала.
Бабушка покачала головой:
— Я не ворую дýши.
Любимчик, как и его старший брат, остался некрещеным. Можно было, конечно, напомнить, что сами крещеные; что ж детей-то… Да мало ли что можно было сказать!
Зачем?
Разумеется, Тоне эта история была известна. Она тогда рвалась в бой: да разве так надо было! Вот я давай скажу…
Дай спокой, ответила сестра; разве можно младенца тайком или силком в купель окунать?..
— Я и тесто пасхальное ставить не буду, — слукавила Ирина, глядя прямо в глубоко запавшие глаза сестры, — силы нету.
— «Силы нету…», — передразнила та, — Лельке скажешь, она сделает. — Помолчала, передохнула и добавила тише: — А мне Таточка обещала испечь, я сама-то… — И развела руками.
После таких слов — и такого голоса — встать и уйти нельзя.
— Изюм есть, сдоба есть, — вспоминая, Ирина медленно загибала пальцы, — кардамон… кардамон остался с прошлого года, я его только в пасхи и кладу; а чего-то нет, только вспомнить не могу…
— Ну! — строго оживилась Тоня. — Поздновато спохватываешься. Пасха на носу, а ты еще не знаешь, из чего печь!
И снова потек странный разговор о приятном и привычном, что не имело ни малейшего отношения к мыслям; беседа, подобная вязанию, где все решает память пальцев и нет необходимости задумываться о следующей петле, потому что пальцы сами сделали все, что нужно, узор не нарушен, и можно изящным мушкетерским движением выдернуть блестящую спицу, чтобы начать следующий ряд:
— Боюсь, дрожжей не достанем. Самое главное, чтобы дрожжи были свежие.
— Я в нашей бакалее беру. Мне кассирша знакомая оставляет, — внушительно сказала Тоня, — могу тебе взять. Сама знаешь, в последние дни такая суматоха начнется, что все будут бегать, как кошки на пожаре. Ни за какие деньги дрожжей не сыщешь.
Сестра согласилась: по знакомству так по знакомству, решив про себя, что надо самим достать обязательно. Иными словами, вязание продолжалось.
— Яйца достала? — всполошилась Тоня.
— А как же! — Ира даже не старалась скрыть гордости, — яйца Леля вчера принесла. — И тут же поникла: — Вот миндаля нет. На базаре ходила-ходила — не нашла.
На что сестра рассмеялась от души, откинув голову в непривычно пышных волосах:
— На кой тебе, старому черту, миндаль? У тебя ж ни одного зуба не осталось!..
Теперь смеялись обе, хотя что смешного? Не то что ни одного, но тех, что были в наличии, как ни крути, маловато, и дело даже не в миндале…
История короткая и невеселая. Зубы начали болеть внезапно, свирепо и почти все сразу, изводя не только многократно описанными муками, но и жестокой бессонницей. Выдержать пломбирование такого размаха — даже бывалый Феденька покачал головой — Ира не могла: залеченные зубы тоже продолжали болеть, боль захлестывала всю голову. Федор Федорович предложил протезирование: «Ира, милая, через неделю ты забудешь, что такое зубная боль…»
Уговорил.
И лекарство раздобыл такое диковинное, что рвал зуб за зубом, а ей совсем не больно было, а только почему-то смешно. Зато через неделю — правду сказал! — Ира действительно забыла о своих зубах, потому что через неделю не стало Феденьки.
Такие дела навалились, которые одинаково трудны и зубастым, и беззубым: Тоню страшно было оставлять. Пятьдесят один год, за окном зима, «Ирка, жизнь кончена», и возразить нечего; плачет, как ребенок.
И за кровать не забросишь.
Решение пришло не сразу. Уговаривать тоже пришлось долго — на то она и старшая сестра.
Зубы так и не вставила. Во-первых, не могла заставить себя пойти в «Федину» клинику, а во-вторых, не было особой надобности: орехи не щелкала, хоть челюсти со временем стали очень твердыми, а хлеб или суп можно есть и без зубов.
Удивительно другое: полностью сохранилась дикция. Ни тогда, ни много лет спустя никто не мог поверить, что из отсчитанных природой тридцати двух у бабушки осталось только четыре зуба.
Осторожно приоткрыв дверь столовой, Юраша увидел мать и тетку, заразительно хохочущих во весь голос.
К пасхальному тесту бабушка относилась благоговейно. Так было при жизни родителей, так естественным образом продолжалось. Не стал исключением и этот год. Все добыто и тщательно, со строгим лицом, проверено сквозь бесполезные очки. Свежайшие дрожжи, темно-рыжие волокна шафрана, мускатный орех, изюм и миндаль, так развеселивший сестру, — все отменное; распакован тяжелый брусок сливочного масла, мука дважды просеяна. Бабушка повязывает чистый передник и, перекрестившись, приступает к священнодействию.
Подготовка к Великому Празднику, которая сама по себе есть праздник.
По мере того, как замешивалось тесто, по кухне поплыли праздничные ароматы заморских пряностей, отчего привычные запахи супа, жареной картошки и даже строгий хлорный дух жидкости с мойдодырным названием «Посудомой» застеснялись своей заурядности и, потолпившись нерешительно в дверях, ускользнули без оглядки.
Замешенное тесто накрывается крахмальным полотенцем. Теперь, когда зачин былинного действа позади, можно немножко передохнуть.
Следующий этап — вымешивание. Оно требует недюжинной мышечной силы, поэтому вымешивают по очереди шесть рук: бабушка, внучка и зять. После того, как тяжелый ароматный ком перестает прилипать к ладоням, ему дают подняться, и… снова вымешивают.
Только когда тесто поднимется вторично, можно печь куличи, издавна называемые, по ростовской традиции, пасхами.
И оно всходит мощной желтой глыбой, лоснится громоздкой сдобной плотью, как тело борца сумо, готового к бою.
Красивое тесто, любуется бабушка, но свою мысль не озвучивает, боясь сглазить. Ловко укладывает колобки в формы, украшает узорами из теста и буквами «ХВ», смазывает яйцом и ставит в духовку, уже накаленную, а дальше — как Бог даст.
На часы не смотрела, однако часто подходила к плите и мысленно заклинала духовку, чтобы взошли пасочки, ведь такое красивое тесто! Каким оно получилось на вкус, бабушка могла только догадываться, ибо Великий Пост всегда соблюдала строго. Зато пробовали все остальные, и по одним только их лицам становилось ясно: отменное тесто.
Когда густой, одуряюще пряный аромат пропитал нагретую кухню, бабушка коротко и решительно, как полководец, сказала: пора! — и те же три пары рук вынули из духовки куличи.
Только это были не куличи.
Тесто, так прекрасно взошедшее, опало. На столе выстроилась шеренга нарядных кексов, ни один из которых не имел ничего общего ни с куличом, ни с праздником.
Бабушка и внучка молча смотрели на дело своих рук. Лелька испытывала разочарование, постигшее незадачливых невесток Царевны Лягушки, и старалась понять причину неудачи. Для бабушки причина не имела значения; важен только результат, и результат был зловещим.
Сестра?!
В Вербное воскресенье она Тоню в моленной не встретила, да и не удивительно: народу было, почти как на Пасху. Позвонить? Отчего-то не хотелось; руки не тянулись. Да еще жара эта… По старому стилю — только середина апреля, а печет, как в июне.
Туг же представила завтрашний день: праздничную службу в храме, розговены на кладбище, ярко-желтую Тонину пасху в неизменной крахмальной салфетке, разноцветные яйца. И могилы, могилы, могилы: родители, Федя, брат, Даша…
