Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)
Наутро я снова дома. Моя клеть пуста. Я ненавижу праздники. Безделие утомительно для меня, и уже к одиннадцати я решаю немного поработать. Для меня ничего не стоит снова взять себя в руки, сесть за стол… Я беру в руки книгу, какие-то бумаги, ручку… Когда еще выдастся время?
Я сижу, перебирая важные бумаги… Зачем? К черту работу! Нужно победить, разрушить в себе этот упаднический наплыв грусти ожидания и гнева ревности. Света! Больше света! Я звоню Инке.
– Андрей, – произносит она в ответ, – ах, Андрей…
И ни слова больше.
– Мне приехать?
– Ты еще спрашиваешь.
Ее признания в любви, ее безумная ревность, ее постные ласки…
Через час я уже сдерживаю себя, чтобы не сорваться на грубость. Вино немножко скрашивает мое существование, но к вечеру я совершенно выбиваюсь из сил. Ночевать у нее? Еще чего! Этого не вынесет ни один мужчина.
– Родная моя, у меня деловое свидание, ты же знаешь. Хочешь, пошли со мной, – неожиданно предлагаю я в тот момент, когда струйки душа уже увлажнили ее волосы.
– Я только волосы высушу…
– Хорошо, я подожду, – говорю я и смотрю на часы.
– Я мигом…
Она, совершенно нагая, в бусинках капель, стоит в нерешительности передо мной.
Мокрая курица.
– Ладно, – говорю я тем тоном, которому верят все женщины мира, – ты не торопись, сиди дома, я через часик приеду.
Она верит. А через минуту я уже звоню Ксюшке: “Привет”.
Янке я звоню только на четвертый день, когда дома сидеть одному снова становится невыносимо. Осталась одна ночь, а завтра я уже буду встречать свою Женьку – веселый, жизнерадостный, с букетом роз. Вот только ночь пережить бы.
– Привет, Янка… Как ты?..
– Андрей…
– Я буду через десять минут.
– Ты изверг, любимый мой изверг. И за что я тебя так люблю?
В машине я уже чувствую себя свободным от изматывающих душу мыслей, свободным от ревности…
Поворот к ее дому, высокая арка… И вот я уже звоню. Боже мой! Дверь открыта, а Янка ждет меня на пороге, в своем смелом халате. Чтобы с самого порога я нес ее в нашу постель… Я беру ее гибкое тело и, захлопнув пяткой дверь, несу, несу, благоухающую запахами дальних стран, легкую, как пушинку… Ах, Янка, Янка…
– Выпить хочешь?
Как она знает меня. Сколько же мы с нею…
– Андрей, ты больше никогда не уйдешь от меня?
– Я никуда и не собирался.
– Мы поженимся?
– Осенью, – произношу я, сдергивая брюки.
Я дорог Янке такой, какой есть и никогда не слышал от нее даже намека на упрек. Единственное, что меня всегда настораживало – ее ненасытность. Жадность, с которой она набрасывается на меня, пугает, а жажда всенепременной ежеминутной близости делает меня беспомощным.
Конечно же, я вскакиваю задолго до звонка будильника. Едва рассвет просочился в наш любовный альков, я уже на ногах, нежно прикрываю Янку клетчатым пледом, а сам думаю о своей Женьке. Наверняка она уже проснулась. Стоит у зеркала, припудривая свою шею, красит губы… Заметает следы вчерашнего вечера. Этот светлокудрый блондин ведь не мог отпустить ее без сочных поцелуев. Я просто закипаю от ревности. Новая волна отрывает меня от Янки, швыряет на лестницу, и вот я уже за рулем, продираюсь сквозь предрассветную мглу наступающего утра. Я пролетаю на красный – некогда! Мне еще нужно и себя привести в порядок. Не являться же к ней с черными тенями ожидания под глазами. Я должен быть веселым и радостным.
“Ты чем занимался без меня?”
“Работал…”
Как я провел эти трудные, эти невыносимо длинные дни и ночи – это моя тайна.
Я никогда, никому в этом не признаюсь.
“Работал, знаешь…”
Я разочарую ее. Загляну ей в глаза, возьму за руки… Очарованная встречей и уставшая от разлуки, она бросится мне на шею на глазах у своего кудрявого блондина.
Скоро четыре.
За окнами уже торжествует свет утра, щебет птиц. Цветы, розы, я куплю по дороге на вокзал. Что еще? За все пять дней я ни разу не пополнил припасы.
Ровно в семь я встаю и сперва ножницами стригу бороду, рыжую бороду старика, затем бреюсь. Я ее поражу. Безбородый, помолодевший лет на пять, я дам фору этому белобрысому ухажеру!
Я стою перед зеркалом, франт, нравлюсь себе, позвякиваю ключами. Я готов.
Розы я выбираю сам – алые, бархатные, самые дорогие. Хруст целлофана, ожидание на перроне… Вот он, вот он и вползает, железный грязно-зеленый змей, извивающийся на стрелках. Медленно, чересчур медленно поезд сближает нас, словно опасаясь этой встречи. Тишина ожидания взрывается громом музыки, рвущейся из динамика, крики, гвалт. Она выходит. В своем черном свитере, без очков, волосы собраны в конский хвост, губы не накрашены… Она тащит свою сумку, близоруко озираясь и, по всему видно, не надеясь на встречу. Я редко ее встречаю и, зная эту мою отвратительную привычку, Женька идет вдоль вагона, ни на кого не глядя. Я следую за ней. Где же ее кудроголовый спутник? Или он таится где-нибудь сзади, в десяти шагах? Неужели она не остановится, не будет искать его тайным взглядом? Она не останавливается, не смотрит по сторонам, никому не кивает. Молча тащит свою сумку. Я иду следом, в нескольких метрах от нее. Она ставит сумку на скамью, чтобы немножко отдохнуть, стоит, задумавшись. И когда я, решившись было подойти, делаю шаг вперед, к ней подходит, подходит-таки красавец спортсмен. Весь в белом, с черными баками, короткая стрижка ежиком, улыбающийся. Подходит и что-то произносит, глядя ей в глаза. Я стою в трех метрах, но она видит только его, только ему смущенно улыбается в ответ. Я вижу, как пунцовая краска заливает ее лицо, вижу, как он берет ее сумку, и тут уж не выдерживаю, бросаюсь и тоже решительно хватаю ручку. Так мы и стоим, ухватившись за ручки сумки, глядя друг на друга.
Проходят секунды, затем он произносит:
– Идемте, я вас подвезу.
В этом нет никакой необходимости, решаю я, и тихонечко тяну ручку, которая прилипла к его руке. Какие у него отвратительные руки, рыжие волоски, кургузые пальцы… Может быть, эти руки, эти куцые пальчики с кургузыми ногтями прикасались к ней? Все эти дни… И ночи! Теперь я перевожу взгляд на нее, она стоит пунцовая, молчит. Тут ведь нечего сказать. Видимо, поняв, что из его задумки ничего не выйдет, он отпускает ручку и, что-то буркнув, мол, как хотите, удаляется своей спортивной походкой, весь в белом, с красными буквами на спине. Она продолжает молчать, а я спрашиваю:
– Кто это?
Она пожимает плечами. Так я тебе и поверю. Больше я не произношу ни слова до самой машины, не целую ее, не дарю розы, а швыряю букет на заднее сидение. Шелест целлофана врывается в наше молчание. Выбравшись из запруды машин на привокзальной площади, переключив, наконец, на четвертую, я повторяю свой вопрос:
– Кто это?
– Здравствуй, Андрей…
Это ведь не ответ. Мне приходится резко притормозить, чтобы не сбить какого-то ротозея, вальяжно пересекающего мостовую. У парка я снова, не умея сдержать наплыв ревности, останавливаюсь у тротуара, где остановка запрещена, и, глядя на нее в зеркальце, наседаю со своим вопросом.
– Кто это был?
– Боже, да откуда я знаю…
Ну, уж прости, пожалуйста. Держать меня за дурака, за рогоносца! Этого я никому не позволю. Я дергаюсь, выскакиваю из машины и вижу, как она по-детски озорно смеется. Надо мной! Я смешон, смешон в ее глазах! Я открываю заднюю дверцу, сажусь рядом и требую отвернуть ворот свитера. Она пуще прежнего заливается смехом, а я требую даже снять свитер и тяну к ней руки, но она перехватывает их, уцепившись в запястья. Тогда я вспарываю молнию сумки, ищу ее вечернее платье, ее туфельки, ищу улики, подтверждающие мои подозрения. Я становлюсь несносным, я знаю, мелочным и дотошным, но сдержать себя не могу. Я весь дрожу от ревности и, переворошив всю сумку, закрываю глаза, откидываюсь на спинку сиденья: ничего нет!
Нет ничего ее компрометирующего. Неужели нет?!
– Ты скрываешь от меня…
Мой голос, мой укор прерывается ее криком и тут же утопает в потоке слез, она вся дрожит, просто захлебывается в слезах. Затем берет сумку и, не произнося ни слова, открывает дверцу. Я пытаюсь удержать ее за руку, она не противится, ждет какое-то мгновение, затем поднимает свои дивные серые заплаканные глаза, смотрит секунду выжидательно и тихо, но твердо произносит: “Все”. Сидит не шелохнувшись, собравшись в комок, словно котенок перед псом. Я, кажется, рад этим слезам, твердому “все”, рад тому, что она плачет, принимает какие-то решения, находится на грани нервного потрясения. Это мое злорадство успокаивает меня. Месть, моя маленькая подленькая месть… Я проучу ее! Чтобы не повадно было впредь побеждать меня. Удовлетворенный собой, мельком заглядываю в зеркальце и вдруг не обнаруживаю признаков самодовольства на своем лице. Я вижу свои злобные глаза, длинный, бритые румяные щеки… Почему она не спрашивает, зачем я сбрил бороду?
– Как я тебе без бороды? – спрашиваю я, словно ничего и не было.
Она все еще всхлипывает, затем смотрит на меня и улыбается сквозь слезы.
