Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)
– Мы же решили, – говорю я, вставая и унося чашечки в кухню, – мне нужно отдохнуть, поработать…
Я возвращаюсь и уже не ложусь с ней рядом, а ищу свою рубаху: ей пора домой.
– Андрей…
Я не произношу ни “да”, ни “нет”, и это снова бесит Женьку. Сколько же в ней гонора, ах, какая гордячка.
Сцена повторяется.
– Ладно, – произношу, – езжай.
Не поедет же она без меня. Не поедет.
– Правда? Ты меня отпускаешь?
Ее неподдельная радость – нож для меня. Бедное мое сердце. Оно обрывается и летит в бездну. Я вдруг чувствую, как черный яд ревности кипятком разливается по моим жилам.
Без меня! Да как она смеет! Даже думать об этом…
– Конечно, родная моя, – цежу я сквозь зубы, и она снова царапает мне душу своим молчанием.
В подъезде ее дома, когда Женька уже поднимается по лестнице, я даю ей право выбора. Пять дней я с удовольствием разделю с одиночеством. Это ведь такая награда в наши бурные дни. Я смогу позволить себе быть ленивым, долго валяться в постели, выпить вина… Это даже забавно – пить в одиночестве. Да разве я не мужчина?! Я верю ей. Ревность? Еще чего! Не дождется этого от меня никто.
– Ладно, – произносит она, – никуда я не поеду.
– Хочешь – езжай, я отпускаю.
На следующий вечер я жду ее на скамейке, как и условились, жду, чтобы ехать ко мне. Апрель томится в лучах весеннего солнца, завтра май… Она выходит, легкая, как лань, в своих походных черных брюках, в синей куртке, сумка через плечо…
О, Господи! Как же попрано мое честолюбие, мое мужское достоинство. Как это пережить, как вести себя? Мои глаза. Они ничего не видят. Мир вдруг потух вокруг нас, и только Женька с золотистым нимбом над головой сияет своей улыбкой.
– Мне пришлось дома такое выслушать…
Она чмокает меня в щеку.
– Ты не отказалась?
Мой дурацкий вопрос с каким-то шершавым хрипом вырывается из сухого горла.
– Ты же меня отпустил.
– Я тебя не отпускаю.
– Опять… Андрей, я так не могу больше…
– Для кого ты накрасилась, нафуфырилась…
– Андрей…
– Едем ко мне. Хочешь, я сегодня же, сейчас женюсь на тебе? Идем…
Она садится на скамейку.
– Никуда я не пойду. Уйди. Никуда я не поеду… Я отравлюсь.
– Родная моя, – я просто цепенею, – что ты такое говоришь?
– Оставьте вы меня все…
Она плачет. Тихие слезы, которым я почему-то рад. Сундук!
– Ладно, – примирительно произношу я, – идем…
Мы встаем и идем в сторону вокзала, я несу ее разбухшую, тяжелую сумку…
Чем это она ее наполнила? Прихватила, конечно, и туфли, и свое новое вечернее платье, и подаренное мною жемчужное ожерелье, так понравившееся ей… Оттого так тяжела ее сумка! Я усаживаюсь на очередную скамью и молчу. Она останавливается рядом и тоже не произносит ни слова. Что дальше? Нужно подавить в себе все эти низкие, дикие страсти, нужно встать, весело проводить ее и, чмокнув в щеку, дождаться отправления поезда: счастливого пути, прекрасного отдыха! Мужчина я или не мужчина!
– Ты свитер теплый взяла?
– Ага, забыла… Положила на стул и… забыла.
А что не забыла?! Туфельки, платье… Это она не забыла! Каким же нужно быть вислоухим ослом, чтобы отпустить красивую, умную, молодую женщину одну в дорогу, весной, когда сама природа, сам Бог будит от спячки все звонкие силы земли, тайные силы тела… Каким же нужно быть лопоухим ослом!
– Ну хочешь – едем ко мне. Сейчас. Навсегда.
– Нам нужно отдохнуть друг от друга… Я скоро сойду с ума…
Меня всегда покоряла ее решимость, но и я не какой-то там простофиля. Я твердо решаю стоять на своем: не пущу! Никуда не пущу!
– Ты никуда не поедешь!
Слезы, ее слезы… Но какое при этом упрямство, какая настойчивость!
– Если ты поедешь – это конец.
До таких крайних слов у нас еще никогда не доходило. Мне всегда казалось, что мы созданы друг для друга. Она присаживается рядом, достает платочек и тихо плачет. Я уныло жду.
– Я тебя ненавижу, – едва различаю я ее шепот.
Я верю ей. Встаю и, полный жалости к ней, тащу ее сумку на вокзал. Чмокаю Женьку в щеку и отдаю, добровольно отдаю в руки крепких, сильных, шумных весельчаков, в руки, которые тут же подхватывают ее, тянут к себе… И вот она уже улыбается мне из окна, а я, грузный, вислоухий осел, стою понуро и тоже улыбаюсь ей в ответ, чернея душой, изъеденной ржавчиной ревности. Медленно, чересчур медленно трогается вагон, я иду рядом, вижу ее ладошку на стекле, счастливые смеющиеся глаза, и вот уже бегу, натыкаясь на провожающих, а равнодушные вагоны, тупые жестяные ящики, веселой гурьбой ринулись вперед, увозя мою любимую женщину. Я и не подозревал, как я люблю ее! Что же теперь со мной будет? Впереди пять дней. Но и ночей тоже. Как мне прожить их, эти пять праздничных весенних ночей? Одному! Я просто сойду с ума. Как мне прожить эту первую ночь, с которой я остался один на один?! Работать? Ха-ха!
До двух ночи я цежу горькое вино одиночества, тупо уставясь в экран телевизора, ни на секунду не забывая о ней, представляя себе… Чего только не рисует мое разгулявшееся, подогретое вином воображение! Когда экран гаснет, я пытаюсь что-то читать, лежу, глядя в потолок, затем встаю и допиваю остатки вина из бутылки. Я удивляюсь только трезвости мысли, трезвости собственного вопроса: как я мог ее отпустить?! В состоянии такого душевного потрясения, полного отвращения, даже презрения ко мне. Как Буриданов осел, я терзаюсь в мыслях: прав я или не прав? Конечно же, прав. Я ведь верю Женьке; ее незыблемая преданность мне, ее верность… Да я голову даю на отсечение…
И откупориваю коньяк. Забираюсь в постель, в нашу постель, закрываю глаза, но свет не выключаю. Я боюсь остаться один в темноте. Время от времени приоткрываю глаза, вижу ее фотографию на стене, а вскоре замечаю очертания веток в окне.
Светает. Я пытаюсь зевать, чтобы нагнать на себя хоть подобие сна, ровно дышу, то и дело посматривая на зеленые цифры электронных часов, считаю мигания зеленых точек. 04:04. Ржавая луна в окне… Через час я уже на ногах, сую свою лысую голову под холодный душ… Куда, собственно, я собираюсь? Ах, праздник! Я снова бросаюсь в холод постели и лежу в чернильной смуте рассвета, курю, курю… Окно открыто настежь, я прислушиваюсь: празднично щебечут птички, где-то кукарекнул петух. Я и не подозревал, что в моем огромном грязном городе живут такие голосистые петухи. Здравствуй, май! Вероятно, поэтому я нахожу бутылку и делаю первый праздничный глоток… Просыпаюсь я, когда вовсю уже сияет солнце, светлый день, светлые звуки. Как хорошо иногда остаться одному, позабавиться ленью, не спешить, перечитать Чехова.
Какой праздничный день! Но музыка моей души приглушена, ее сырые звуки холодят сердце: где сейчас она, моя единственная, с кем? Какая там у них погода? Дождь, ветер? Я молю Бога, чтобы ей не понадобился свитер, чтобы ни у кого не возникло желания укутать ее в свой плащ, перенести через лужу. Всегда ведь найдется кто-нибудь, чья сиюминутная помощь подоспеет вовремя. А что дальше?
Я никогда еще так не ревновал!
Удивительно, что я не стыжусь этого дикого чувства. Я знаю: ревность свята. Быть равнодушным – это ли не порок цивилизации? Или настолько проржавели нравы? Никогда еще, ни разу в жизни не доводилось мне пить коньяк натощак. Глоток, еще глоток, крепкий напиток горячит кровь, разжигая мое воображение. Я представляю себе, я вижу, как какой-то белокурый весельчак предлагает ей руку, когда она переходит ручей по бревнышку, а сам идет по воде, хлюпая новенькими кроссовками, вижу ее сосредоточенное лицо и ощущаю тепло ее руки в его огромной пятерне. Все это я прекрасно вижу, стоя у зеркала, глядя на свои тусклые глаза, рыжую бороду, лысый череп… Закрываю глаза и делаю очередной глоток. Я думаю, что зря Женька все это затеяла, этот побег от меня. Победа, которую она впервые одержала надо мной, эта пиррова победа дорого будет ей стоить. Это я ей обещаю.
Мало-помалу приближается полдень. В одних трусах я усаживаюсь за наш праздничный стол, откупориваю вино и поздравляю себя с праздником. Ее хрустальный фужер я тоже наполняю. Это невыносимо трудно – удержаться, чтобы не запустить свой фужер в хрустальную люстру. Или в электронные часы, равнодушно подмигивающие мне зелеными глазками секунд. Потом я все-таки надеваю костюм, и часам к трем выхожу в город. Не идти же к своим пациентам? Позвонить Ирине? Или Янке? Моему звонку всегда рада Ксюша. Но я никого, никого из них так не люблю, как свою Женьку.
Я никому не звоню. Спасаться от любви сиюминутной любовийкой не в моих правилах. В самом деле, я этого не признаю, да и спастись невозможно. Это факт проверенный. Я хожу, толкаюсь среди людей и не злюсь, хожу до темна, а вечером, слепой от ревности, трезвый как стеклышко, сажусь за руль. Я знаю: дорога – это мое спасение, ночная дорога… Если бы еще и дождь. Было бы безрассудной глупостью пуститься сейчас вдогонку, найти ее и шпионить, видеть ее грустной и скучающей без меня. Глупец, я беру курс на юг и к двум часам ночи, доехав до какого-то Билибино, поворачиваю назад. Хватило бы только бензина. Бензина хватает как раз, чтобы доехать до телефонной будки. Я выхожу, звоню и слышу: “Привет, приезжай…” Бывает, что я не думаю о Женьке несколько минут. Но об этом моем достижении сейчас некому рассказать.
