Елена Сазанович - Всё хоккей
– Вы сегодня все время молчите.
– Я не молчу. Я думаю.
– В таком случае, думайте вслух. Или это стыдно?
– Разве стыдно думать о любви?
– Не знаю, – Тонечка пожала остренькими плечиками. – Все думают, что стыдно, хотя все думают.
– Ты тоже, Тонечка?
– Я? Не знаю. Пожалуй, мне не о чем думать. Потому что я еще не любила.
Я вопросительно взметнул бровями. И Тонечка ответила заливистым звонким смехам.
– Только, пожалуйста, не вспоминайте вновь Макса. Макс и любовь – просто несовместимые понятия. Это даже какой-то нонсенс. Какое-то отклонение от нормы. Скорее из области психоаналитики. Но вы в этом не разбираетесь. Впрочем, как, наверное, не разбираетесь и в любви. Но, честное слово, я вас не хотела обидеть.
– Увы, – я развел руками. – Вы правы, почти как всегда. Ни в психоаналитике, ни в любви я не разбираюсь.
Как ни странно, я действительно почти не лгал. Пожалуй, лучше всего в этой жизни я научился разбираться в смерти, как это ни прискорбно.
– Но, знаете, Тонечка, приятно думать, что на свете есть люди, которые знали любовь.
– Наверное, есть, – Тоня пожала острыми плечиками и сделала большой глоток пива. – Но я их не знаю.
– Даже так, – разочарованно протянул я. Мне нужно во что бы то ни стало выудить информацию о профессоре Маслове, о его неудачной любви. Хотя я и не знал для чего. – А я думал, что все-таки вы знакомы хоть с одним человеком, который любил.
– И кого вы имеете в виду? – Тонечка нахмурила светлые брови. – И, пожалуйста, не темните и не делайте из меня дурочку. Думаете я не понимаю, что вы все вынюхиваете! Погодите… Ну, безусловно! Макс уже вам не интересен! И теперь вы взялись за моего бедного дядю!
– Насколько я знаю, не такой уж он и бедный, – буркнул я. – Разве только в любви.
– И тут не угадали! Он свою семью обожает! Я вообще редко встречала таких преданных своей семье людей. Пожалуй, только моего дядю.
– И тем не менее пару лет назад он посещал психиатра. Несмотря на всю преданность семье. И, по вашим словам, именно из-за неудачной любви.
– Не ваше дело, – огрызнулась девушка.
– Если бы это было не мое дело… Только бы оно было не мое… Знаете, сколько бы я за это отдал. Пожалуй, я этого сам не знаю. Но, Тонечка, нужно признать данный факт. Вы умненькая девушка, и наверняка догадались, что спрашиваю я не из праздного любопытства и не из желания посплетничать.
– А почему? – Тоня обернулась ко мне и придвинулась ко мне так близко, что я легко мог пересчитать ее веснушки. Раз, два, три… – Почему?
– Потому что так нужно.
– Кому?
– Пусть будет мне.
– Но ведь и вы не дурак, – Тоня по-прежнему пытливо ловила мой взгляд. – И наверняка понимаете, что я тоже просто так, с бухты барахты, не стану все выкладывать о своем ближайшем, кстати говоря, родственнике. Которого, кстати говоря, очень люблю. Тем более малознакомому человеку.
– А я думал, что мы с вами уже давно познакомились, – вздохнул я и посмотрел на небо.
Беленький голубок блеснул в лучах солнца и скрылся в копоти дыма заводских труб. Я проводил его печальным взглядом. Тоня и впрямь далеко не дурочка… Неожиданно для себя самого я стал рассказывать историю несчастной любви Витьки Матюхина, этого бесшабашного, отчаянного парня, которого я назвал своим другом. И его девушки – медсестры Женьки. Когда мой рассказ дошел до описания таинственного человека, Женькиного поклонника, я перешел даже на полушепот. И этот мистер Икс у меня получился чуть ли не злодеем, безжалостно разбившим счастье влюбленных. Оставался единственный вопрос, от которого зависела может и моя судьба: не он ли виноват в смерти медсестры Жени?
Я перевел дух. И вновь посмотрел на небо. Беленький голубок вынырнул из черной копоти и вновь весело замахал крылышками в синиве. Пожалуй, я слегка перебрал. Тоня наверняка сейчас разозлиться, что я смею подозревать ее любимого дядю. Наверняка топнет по привычке ножкой и закроет свой прелестный ротик на замочек. Я приготовился к худшему.
Неожиданно Тоня почти нежно, а, возможно, и просто нежно, от неожиданности я не понял, взяла мою руку в свою. И легонько пожала ее. И внимательно, с какой-то понимающей грустью, посмотрела в мои глаза:
– Вы тоже… Тоже любили эту девушку? Медсестру Женю?
Времени на раздумье у меня не было. Я понятия не имел: какой ответ хотела услышать Тоня. Но интуиция мне подсказала ответ правильный. Особенно для молоденькой девушки, мечтающей о любви, хотя и играющей в легкий цинизм. А уж если эта любовь окрашена смертью…
– Да, Тонечка, любил, – я опустил от неловкости взгляд. Тоня расценила это по-своему.
– А говорил, что не знал любви.
– А разве знал? – выкручивался я как мог. – Ведь я любил молча, со стороны, не нарушая и не вмешиваясь в ход событий. И меня совсем не любили.
– А зря. Возможно, если бы вы вмешались, вдруг бы вам повезло? И она бы выбрала не этого бандита Матюхина, и не этого старого ловеласа, а именно вас. И осталась бы жива. Если бы человек поменьше боялся, поменьше врал и не сворачивал с пути, на который уже давно встал, возможно, его бы жизнь получилась. Вот вы свернули. Я думаю зря.
– Вы рассуждаете, словно еще один погибший мой друг. Кстати, именно к нему приходил на прием ваш дядя. И вам не мешало бы почитать его труды по психиатрии. Я думаю, вам так же свойственна романтизация в науке, как и ему.
– Макс учил меня совсем другому, – Тоня невольно сжала кулаки.
– А вы попробуйте забыть все, чему учил вас Макс. И попробуйте сначала. Ведь вы тоже еле-еле удержались на своей дороге. Но удержались. Так не сворачивайте с нее.
– Я не знаю, какая моя дорога, более того, мне совсем не хочется это знать. Я не желаю просчитывать ее километраж, обходить вершины и пропасти, скрупулезно определяя каждый раз свою скорость. Я хочу просто идтиё и не важно – куда она меня заведет. И не важно – что впереди, а что позади, а что вокруг меня.
– Ты не хочешь познавать мир?
– Да, не хочу. Потому уже то, что я о нем знаю, меня не утешает. А большего и знать не хочу. Так легче.
– Тонечка, – я погладил ее по рыжей лохматой стрижке. – Какая ты еще маленькая. Я понимаю, если бы этот пессимистичный монолог прозвучал из уст старца, или солдата, или… Или приговоренного к смерти. Но ты…
– Что, ну что я? – Тонечка вывернулась из-под моей ладони. – Да, я не старуха, не больная и не на войне. Ну и что? Вы думаете, что жизнь разочаровывает только тех, кто много в ней пережил? Ошибаетесь. Иногда она просто разочаровывает, сама по себе.
– Неужели так плоха жизнь?
– Я думала когда-то, что она плоха, но она оказалась гораздо хуже. Даже если я в ней ничего не пережила. Может, поэтому я и хочу стать психиатром. И со стороны видеть чужие страдания, чужие боли, разочарования. И вникать в них исключительно как врач. Большего и не нужно. Со стороны наблюдать за чужой судьбой и в ней не принимать никакого участия. Только как врач, и не более.
– Возможно, все-таки врачу стоит более…
– Это исключено. Иначе самому можно стать психом. Вы же не предъявляете претензии к актеру, что он после нескольких часов на сцене в роли мавра смывает черный грим и идет к жене ужинать, вместо того, чтобы ее зарезать. Психиатр в некотором роде – актер. Он временно на себя берет чужие страдания. Раскладывает их по полочкам, скрупулезно исследует их через микроскоп, разжевывает их, пробует на вкус, узнает их причину и выписывает рецепт. Это же так просто.
– А потом идет домой ужинать.
– Да, и мне кажется, эти чужие проблемы помогают ему закалится, и свои собственные переживать не так уж трагично. Во всяком случае, вполне адекватно. Я еще мало жила и мало страдала, но на чужих трагедиях вырабатываю в некотором роде иммунитет. Как бы это не эгоистично звучало, но я тренирую себя, готовлю к жизни. И чтобы не произошло, в своем архиве я подыщу чужие, более трагичные примеры. И они меня успокоят.
Интересно, как бы отнеслась Тоня к примеру случайного убийства на ледовой площадке? Но об этом я пока решил умолчать.
Мы присели за столик. Наш пароход нес нас против течения. Спокойная вода сопротивлялась, разбрызгивая капли на наших лицах.
Молоденький голубь уселся прямо на край стола, и я протянул руку с крошками. Он бесстрашно проглотил все из моих рук, взмахнул благодарно крылом и взметнул ввысь, в копченое небо.
– Мне кажется вот так мой дядя готов был есть из рук той девушки, которую когда-то любил.
Я затаил дыхание, похоже, разговор заходил в нужное русло и готов был течь по течению в отличие от нашего парохода.
– Я только не понимаю, зачем вам это нужно, – Тоня пожала плечами и сделала большой глоток пива. – Столько прошло времени. Даже если вы и любили… Впрочем, это вы так опустились из-за этой погибшей девушки? Да?
Тонечка кивнула на мои пожеванные, замызганные штаны.
– Ведь даже в опустившемся человеке можно угадать его прошлое. А у вас оно было, похоже, очень даже ничего, очень. Вы даже были очень симпатичным, я подозреваю даже стилягой. И гораздо вы моложе, чем хотите казаться. И гораздо привлекательней…И гораздо удачливей. Ну что, скажете, не угадала?
