Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог
— Я прочитала об этом в газетах.
— Почему ты хочешь, чтобы настал социализм?
Я посмотрела на пишущую машинку — американская модель.
— Я хочу построить социализм, чтобы мы могли сами делать себе пишущие машинки.
Главный допрашивалыцик сказал:
— Я тоже хочу этого.
Потом он сказал, обращаясь к остальным четырем допрашивалыцикам:
— Видите, господа, коммунисты постоянно используют таких красивых девушек. Посмотрите на нее — эти глаза, эти брови, эти баклажановые волосы, эти чудные сладкие губы. Сердце кровью обливается, когда думаешь, что такую красоту коммунисты используют в своих целях. Разве нет?
Четверо мужчин молчали. Главного допрашивалыцика вдруг прошиб пот, он взял лист бумаги, лежавший рядом с пишущей машинкой, и вытер себе шею. Один из четырех мужчин спросил меня:
— Не узнаёшь меня?
Он повернулся к своему начальнику и сказал:
— Видите, господин майор, она не узнаёт меня!
Он пододвинул мне фотографии.
— Я вел тебя в Анатолии, когда ты ехала на персидско-турецкую границу, следил за каждым твоим шагом. Ты сказала курдам в горах, что они должны убивать турецких жандармов.
— Нет, я такого не говорила, я только дала им лекарства.
— Я был там и слышал всё собственными ушами.
— Там было только две женщины, они кормили своих детей грудью, потом там был еще их муж, лошадь и три осла. Или лошадь это были вы?
Допрашивальщик рассмеялся и сказал:
— Господа, давайте не будем терять время с этой артисткой. Послушайте, госпояса актриса, вы хороши собой, вы могли бы найти себе хорошего мужа, наролсать детей. Скалсите, зачем вам эти игры в социализм?
Мне разрешили выйти из комнаты, и полиция отвезла нас с Керимом на азиатскую сторону Стамбула, к армейским. Военные доллсны были решить, что с нами делать дальше. Там нас передали майору, который спросил меня:
— За что вы здесь?
Полицейский показал ему любовные письма. Майор посмотрел на скорую руку письма и сказал:
— И за это вас взяли? Проваливайте! Не хватало мне еще тут любовными письмами заниматься! Проваливайте, и чтоб я вас тут больше не видел!
Полицейские доставили нас и наши любовные письма обратно в префектуру. Когда мы ехали на пароме, я видела через решетку полицейской машины мост через бухту Золотой Рог. Керим весь исхудал и был небрит, ему было страшно. Я держала его за руку. Он сказал мне:
— Позвони твоему отцу. Пусть вытащит нас отсюда. Скажи, что я твой жених.
В полиции они снова нас разделили, и я снова села на тот же самый стул.
Еще три недели я просидела на этом стуле, а по ночам мы с транспортниками играли в шахматы и домино. В приемную то и дело приводили новых задержанных. Однажды привели индуску, артистку цирка. Она была танцовщицей, выступала со змеей — боа. Со змей на шее она села на полицейский стул и заказала на всех полкурицы. Змея болталась у нее на шее и спала, напичканная опиумом. Ночью начальник полиции заглянул к нам в комнату, посмотрел на нас и спросил:
— Ты кто?
— Рабочая.
— А ты кто?
— Циркачка, танцую со змеями.
— А ты кто?
— Актриса.
Потом он сказал:
— Рабочая, актриса, циркачка. Пусть Аллах покарает вас, шлюхи проклятые!
После этого он ушел, оставив в комнате следы студенческой крови, которую он принес на башмаках. Утром полицейские всегда приходили с пакетами соли. Люди, которых они пытали, должны были потом отмачивать ноги в соленой воде, чтобы они не распухали и не оставалось следов. На нашем этаже они пытали студентов, подключали к гениталиям ток, а когда арестованные кричали, полицейские принимались потешаться над ними:
— И этот называется герой Турецкой народной армии спасения?
Мне разрешили позвонить отцу.
— Папа, спаси меня и моего жениха, забери нас отсюда.
Он сразу приехал с двумя тюбиками зубной пасты, двумя зубными щетками, двумя полотенцами и потребовал свидания со мной. Полицейские сказали ему, чтобы он шел домой, но отец стал кричать на лестнице так, что голос его был слышен на всех семи этажах:
— Я жизнь положил на эту страну, вся голова уже седая! Я хочу видеть мою дочь! Что вы сделали с ней?
Полицейские сказали:
— Вали отсюда! Пошел вон!
Отец продолжал кричать:
— Я хочу видеть мою дочь!
Полицейские впустили его ненадолго. Он сразу замолчал, а потом сказал тихим голосом:
— Дочь моя.
Он дал мне зубные щетки и полотенца и сказал:
— Я спасу вас, дочка.
Затем появились студенты без рук. Они собирались взрывать бомбы в знак протеста против смертного приговора, вынесенного Денизу, Юсуфу и Хюсейну, бомбы взорвались у них в руках. Они сидели рядышком на стульях и сгоняли культян псами друг у друга мух.
Когда нас с Керимом выпустили и мы вышли на улицу, там стояли отцы тех студентов, которых пытали, и в руках у них были большие ботинки.
Один отец сказал:
— Мой сын обычно носит сороковой размер, а теперь ему нужен сорок пятый. С ногами у него совсем плохо.
Слепые кормили голубей зерном, и голуби взлетали из-под наших ног. Мы шли по мосту через бухту Золотой Рог. Мы оба стали на шестнадцать килограммов легче. Дул ветер, я держалась за перила моста, Керим держался за меня. Из продуктовой лавки я позвонила родителям и сказала:
— Нас выпустили.
Когда я положила трубку, продавец сказал:
— Поправляйтесь. Мой сын тоже там был, а теперь дома.
Он дал нам два яблока. Мы сели на пароход и поехали на азиатскую сторону, к моим родителям. Пока мы ехали, я смотрела на море, и оно казалось мне старым синим ковром, который покрывает бесконечный пол. Я бросила яблоки в море, и синева зашевелилась. Дома родители в первый раз увидели Керима и поцеловали его. Отец продемонстрировал мне свою густую бороду, которую он отрастил за это время, и спросил:
— Скажи, дочь моя, я похож на Сталина?
Мать, рассказывая что-то о соседке, сказала о ней:
— Буржуйская подпевала.
Наша кинокоммуна распалась, тех, кто еще не был в армии, призвали на службу. Керим провел несколько дней в доме моих родителей, а потом перебрался к другу-поэту.
Три дня спустя отец сказал мне:
— Тебе пришло письмо из Испании.
Хорди, моя первая любовь, прислал мне книгу о художественном оформлении сцены и написал длинное письмо: «Любимая моя, мне страшно за тебя. Жива ли ты, или, быть может, тебя уже убила полиция? Я каждый день хожу в турецкое консульство, смотрю газеты, ищу твое имя». Я написала ему ответ — подобрала где-то птичье перо, окунула его в чернила и принялась писать. Внизу, на море, опять кувыркались дельфины, выпрыгивая между рыбачьими лодками. Муравьи на балконе облепили письмо Хорди, и солнце грело его слова, муравьев и мои ноги. Со стороны казалось, будто муравьи хотят все вместе перетащить слова Хорди к себе домой. Я закрыла глаза. Мимо пролетали птицы.
Птицы, летите в долины,Найдите его,Помашите емуМноготысячными крыльями,Передайте привет от меня.
Я сняла туфли. Майский ветер принес жасминовые лепестки, они набились мне в туфли. Ветер и жасмин напомнили мне о том, что я еще молодая. В то время когда я писала письмо Хорди, Дениз, Юсуф и Хюсейн писали прощальные письма своим отцам. Юсуф сказал своему адвокату: «Завтра, когда я умру, придет мой отец за моими вещами. Видишь, у меня на ногах кеды. Пусть отец не расстраивается, что я в кедах. Скалси ему, чтобы он не расстраивался. Скажи ему, что у меня были кожаные ботинки. Просто я не успел их надеть».
Они приступили к казни ночью, в 1.25, и продолжалось все это до 5.20. Военные и полицейские вывели Дениза во двор, где стояла виселица, а Юсуф, который был следующим, должен был ждать своей очереди на стуле у окна, откуда ему было видно, как вешают Дениза. Потом пришлось Хюсейну смотреть из этого окна, как вешают Юсуфа. Когда они повесили Дениза и его тело уже болталось на виселице, военные услышали какой-то шум, они сразу схватились за автоматы, но это был всего-навсего голубь, который хлопал крыльями, пролетая над тюремным двором. Отец Юсуфа увидел у сына, лежавшего в гробу, след от петли на шее, и три месяца спустя у него самого на этом месте образовалась злокачественная опухоль. Военные не разрешили похоронить все троих вместе, а имамы отказались совершить над ними погребальный обряд.
На следующий день люди на корабле сидели, держа газеты на коленях, никто не читал. Большие черные буквы. Одно-единственное слово: «Asildilar» («Повешены»), Какой-то крестьянин, не умевший читать, держал газету вверх ногами и плакал, и слезы застревали у него в бороде. Какая-то чайка влетела на пароход и ударилась со всего размаху о стенку. По мосту через бухту Золотой Рог шли матери, они тихо шли, не поднимая глаз. Они ничего не говорили, но я слышала их голоса.
