Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог
Я вернулась в Стамбул, потому что мы не могли больше играть: повсюду, где мы выступали, в театре выбивали стекла. В автобусе, на котором я ехала в Стамбул, передали по радио, что сегодня скончался от инфаркта композитор Игорь Стравинский, потом сыграли какую-то вещь Стравинского. Неожиданно музыка оборвалась, водитель заглушил мотор. На дороге стояли солдаты, которые велели всем молодым мужчинам выйти из автобуса. Некоторые из них, крестьяне, везли с собой овец, чтобы продать их в городе. Пока солдаты обыскивали карманы, овцы повыскакивали из автобуса и ринулись на дорогу. Часть солдат бросилась их ловить. Когда мужчины и овцы загрузились в автобус, водитель снова включил радио, и мы опять молча слушали Стравинского.
В Стамбуле я тут же отправилась к моему другу, поэту. Из его окна мы смотрели на море, в котором с недавних пор стало так много акул, что даже газеты писали об этом. Я спросила его:
— Как ты думаешь, военные повесят Дениза, Хюсейна и Юсуфа?
— Думаю да, — сказал поэт. — Они повесят их, чтобы другим было неповадно. В Оттоманской империи была такая пословица: «У того, кто занимается политикой, всегда должно быть в запасе две рубахи: одна на торжественные случаи, другая на тот день, когда тебя повесят». Почему Дениз и его друзья не спрятались в большом городе? Даже крысы, и те прячутся в больших городах.
Когда в магазинах появилось акулье мясо, военная хунта запретила рабочую партию. Объяснение звучало неожиданно: пропаганда интересов курдов. Профсоюзы продолжали организовывать забастовки, рабочие захватывали фабрики, перед домами генералов взрывались бомбы. Много дней подряд люди в Стамбуле ели акулье мясо. Когда они подносили кусок рыбы ко рту, где-нибудь в городе раздавался взрыв, и они бросали рыбу и бежали к окну или на улицу. Вот почему тогда в мусорных бачках было так много рыбы. Ночью мне повсюду попадались кошки, которые собирались вокруг мусорных бачков и устраивали акульи пиры. Для людей же улицы были закрыты. Военные запретили все фильмы, все пьесы, в которых встречалась тема воровства или похищения. Они запретили профсоюзы и собрания. Если где-то собиралось больше трех человек, это уже выглядело подозрительно. Полиция проводила аресты и подвергала арестованных пыткам. Криков было не слышно, стены, за которыми проводились пытки, были достаточно толстыми, но из многих домов доносились рыдания матерей и отцов. Полиция обыскивала дома в поисках левой литературы, один из полицейских сказал в газете: «Я уже себе всю спину надорвал, таская на себе коммунистические книги».
Именно в это время мы в нашей кинокоммуне начали читать вслух Маркса, Энгельса и Ленина. Как в фильме Трюффо «451° по Фаренгейту», мы хотели выучить книги наизусть, чтобы дать им тем самым вторую жизнь.
Лейла Кхалед, из палестинской боевой группы «Эль-Фатаха», угнавшая в свое время самолет, носила на пальце кольцо, в которое вместо камня была вплавлена пуля. Молодой человек, сваривший однажды суп из голубей, сделал мне точно такое же кольцо в подарок. С кольцом на руке я пошла на базар за рыбой, и один из продавцов засмеялся и сказал своему приятелю:
— Ты видел, какое у нее кольцо? Она партизанка.
Керим часто говорил мне:
— Сними кольцо. Ты нас всех так погубишь.
Он закопал все мои письма к нему под деревом и спросил меня:
— У тебя еще сохранились мои письма? Отнеси их к родителям и спрячь где-нибудь вместе с русскими фильмами.
Моя мать сказала:
— Собери свои книжки и выкинь их куда — нибудь. К соседям уже приходила полиция.
Но я не могла расстаться со своими книгами и перенесла их в сумке на европейскую сторону, в кинокоммуну. Сумка была такая набитая, что она не закрывалась, люди смотрели на торчавшие книги и не верили своим глазам. Керим увидел эти книги и сказал:
— Унеси их отсюда, закопай, выброси куда — нибудь.
Я не в сипах была сделать это и спрятала их у себя под кроватью вместе с письмами, которые писал мне Керим из армии. Я спала над ними, и мне снилось, что я сняла целый дом, в котором я спрятала Дениза, Юсуфа и Хюсейна. В доме были большие окна без штор. Я протянула вокруг дома веревку и повесила белье, чтобы никто не мог заглянуть с улицы. Дениз дал мне деньги, которые они вынесли из банка, чтобы я их припрятала. Потом я оказалась в автобусе, и мне пришлось засунуть деньги в трусы, когда в автобус зашли солдаты.
Я проснулась от скрипа проститутских кроватей. На суде Дениз заявил прокурору:
— Ваши обвинения преследуют одну только цель — оторвать нам головы.
Прокурор заявил:
— Государству не нужны головы. Суд не отрывает никому голов. Обвиняемый сам засовывает свою голову в петлю, а суд только выбивает у него стул из-под ног.
В эти дни наверху умерла одна из проституток. Я помогала нести ее гроб. На улице нас ждали сорок проституток, которые хотели идти за гробом на кладбище. Тут появилась полиция — в связи с запретом на собрания — и спросила, есть ли у проститутки мать и отец.
— Если бы у нее были мать и отец, разве она стала бы проституткой? — спросила одна проститутка.
Полицейские почесали за ухом и разрешили нам нести проститутский гроб на кладбище.
Иногда я подрабатывала на дублировании, озвучивая фильмы Юлмаза Понея, величайшего кинорежиссера Турции, который помогал нашей кинокоммуне пленкой. Однажды он послал к нам двух курдских студентов, которых нам нужно было спрятать ради него. Одного из них разыскивала полиция, у другого был пистолет, которым он в случае чего собирался защищать своего товарища. В городе было полным-полно тайных агентов. Чтобы доставить курдов в надежное место, я нарядилась проституткой, загримировалась, нарисовала себе здоровенный синяк под глазом и шла потом, отчаянно виляя задом. Один из курдов шел за мной, как будто собираясь меня снять, второй же, с пистолетом, шел за ним. Я довела их до дома одного нашего товарища, приготовила им еду и, оставаясь в своем костюме проститутки, выстирала в тазу их брюки и трусы. Потом мы сидели вместе, курд с пистолетом показал мне свое оружие и хотел меня научить стрелять. У него были красивые глаза, я слушала его, потом взяла пистолет в руки и тут же положила на место. Он был тяжелым и холодным. Когда я шла назад в кинокоммуну, за мной увязалось сразу несколько мужчин из-за моего наряда проститутки.
Каждые два дня курдам нужно было менять квартиру. Я нарядилась замужней женщиной, повернула мое кольцо Лейлы Кхалед задом наперед, превратив его в обручальное, смастерила из платков куклу, которую можно было принять за младенца, взяла ее на руки, наложила в сетку баклажан, помидоров, лука, взяла одного из курдов под ручку, и так мы пошли в другую квартиру, а второй курд с пистолетом шел за нами. Я снова выстирала им вещи и приготовила еду, как настоящая хорошая жена. Потом мы вместе поели, и курд с пистолетом сказал:
— Может, мне лучше уйти в другую комнату? Супруги, наверное, хотят остаться наедине, а я могу пока присмотреть за ребенком.
Мы рассмеялись.
В кинокоммуне все собрались в большой комнате. Керим обследовал все кресла и все лампы, проверяя, не наставила ли нам полиция лсучков. Потом для большей наделдаости включил радио, чтобы заглушить наши голоса. Мы решили влиться в подпольное движение, уйти в горы и снять фильм о деятельности герильерос. Но мы не знали никого из настоящих герильерос, и мне поручили встретиться с девушкой, которая знала одну женщину из герильерос. Через эту девушку я доляша была договориться о встрече с той женщиной, чтобы спросить ее, какое задание они нам могут поручить. На другой день я купила для наших курдов овсяного киселя, нарядилась как крестьянка — в длинный балахон, повязала на голову платок и собралась выходить, чтобы отвести их снова на другую квартиру. Тут в дверь постучали. Я открыла и увидела трех полицейских в штатском. Они отодвинули меня в сторону, пакет с овсяным киселем выскочил у меня из рук и разорвался. Полицейские побежали по длинному коридору, я выкинула платок и платье во двор. Полицейские ворвались в комнату, где сидели трое наших. Я помчалась к себе, вытащила из-под кровати Маркса и Энгельса, распахнула окно, — на карнизе сидели голуби и клевали крошки, я поставила книги к голубям и быстро достала письма, которые мне писал Керим из армии. Куда же мне их девать? Выбросить во двор? Тут я увидела ведро с краской, оставшейся после покраски дверей, которой в течение последних нескольких дней занимался один из наших товарищей, решивший выкрасить все двери в желтый цвет. Я сунула письма в желтую краску, потом взяла их, побежала в большую комнату и ткнула их в кресло. Все руки у меня были в желтой краске, краска капала на пол, и теперь весь пол оказался заляпан. Тогда я бросилась в туалет, чтобы там снять кольцо Лейлы Кхалед и выбросить его в унитаз, но оно не снималось. Вдруг я увидела нашу кошку, которая пронеслась по длинному коридору, оставляя желтые следы, и завернула в ту комнату, где были трое полицейских. Полицейские пошли за кошкой, увидели мои желтые руки, посмотрели, куда ведут желтые пятна, и добрались до кресла, из которого выглядывали желтые письма. Они забрали письма, а один молодой полицейский открыл окно, за которым ворковали голуби. Он увидел трех Марксов и Энгельсов, взял их в руки и сказал:
