Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия

—   На всю жизнь?

Блэз кивнул.

—     Но разве не бывает повторных консилиумов? Не выпустят ли они ее при случае? В конце концов, когда она не пьет, она абсолютно нормальная.

—     В том-то все и дело, что нет. Он говорит, что она больна.

—    Мнение одного врача?

Блэз неловко ерзал на стуле.

—    Можно пригласить и других.

—    И они подтвердят диагноз?

—    Да.

—    Это предусмотрено?

—    Да. Для ее же пользы.

—    И нашей?

—     Клей, она больна. Ты не можешь этого отрицать. И если ее не убрать, она будет только страдать, убьет себя... Ты же знаешь, какая она...

—    Итак, мою жену объявят сумасшедшей...

—     Мы не скажем, что она сумасшедшая. Просто нуждается в лечении.

—    И я не смогу больше жениться?

—    Ты собираешься? У тебя кто-то есть? — молниеносно спросил Блэз.

—    Нет. Я спросил так, теоретически.

—    Не сможешь. Идеальная ситуация, а? Женатый, но свободный. Свободный, но застрахованный от опасности. Что скажешь?

Теперь Клей был хозяином положения, а Блэзу пришлось привыкать к непривычным для него цепям рабства. Клей посмотрел на него, увидел черные, расширившиеся от страха глаза. Наконец в моих руках власть, подумал Клей; он смотрел прямо в глаза Блэза, пока они не увлажнились и старик отвернулся.

—    Согласен.

Они договорились начать действовать немедленно. Достать нужные документы, медицинское заключение.

—    Все должно быть устроено за одну-две недели. Бедная девочка,— добавил Блэз; не без сочувствия, отметил про себя Клей, но и не без уверенности, свойственной человеку, который не привык, чтобы другие ставили под сомнение его чувства.

—    Да. Бедная девочка,— холодно передразнил Клей. И добавил тоном, каким хозяин отпускает слугу: — Устал... хочу спать... такой трудный день.

—    Да, да, конечно... прошу прощения... очень трудный день,— ответил Блэз.

Блэз ушел, и Клей выключил свет. Долго еще лежал он без сна в душной темноте комнаты с мыслью о том, что все наконец стало возможным. Инид проиграла. А он совершенно чист, потому что Блэз, а не он нанес последний удар.

Германия капитулировала восьмого мая, и Блэз устроил пышный прием, как будто он, а не маленький бесцветный президент, чья нога еще не переступала порога Лаврового дома — и вряд ли переступит, несмотря на то что судьба так нелепо вознесла его,— был вождем победоносной нации.

—   В Белом доме сегодня никого не будет,— воскликнула Элизабет Уотресс, глядя на павильон в конце лужайки, сооруженный специально для приемов в «открытом» доме Сэнфордов.— Все ониздесь, в том числе и эта отвратительная миссис Блок.

Онии в самом деле все были здесь сегодня, сгрудившись под навесом, где возле бара стояли Блэз, Фредерика и военное начальство,— это был их день, так как косвенно (всего лишь косвенно, кисло отметил про себя Питер) они были причастны к победоносному окончанию войны.

—    Посмотри! Это он. Я должна с ним познакомиться. Ну, пожалуйста! — Элизабет повернулась к Питеру, умоляюще протянув к нему руки. Всякий раз, когда они ходили куда-нибудь вместе и там обнаруживалась очередная знаменитость, она «должна была» с ней познакомиться.

—   Что ты будешь с ним делать, после того как скажешь ему «здравствуйте»? — дразнил ее Питер.— Попросишь автограф?

—   Я посмотрю ему в глаза и скажу себе: этот человек герой, настоящий герой.

—   А потом?

—   Ты циник, Питер! — Она одарила его своей ослепительной замедленной улыбкой. Голос ее упал.— Неужели никто не производит на тебя впечатления?

Питер отрицательно покачал головой.

—   Все потому, что ты живешь здесь, окружен всем этим.— Она с явным вожделением оглядывала лужайку перед домом Сэнфордов.

—   Очень рано,— начал Питер, слишком поздно почувствовав педантизм в своем голосе, но не в силах уже изменить начатую фразу,— я понял разницу между внешностью людей и их подлинной сущностью, и это...

—    ...так восхитительно! — Она нетерпеливо прервала его слишком серьезную тираду.

—    Чтовосхитительно? — Питер с облегчением услышал свой обычный инквизиторский тон.

Элизабет была неспособна к уклончивости:

—    Ты хочешь сказать, что они все притворяются, но это неправда.

—    Не более чем мы, согласен. Но у них другие масштабы.

—     Именно поэтому они так восхитительны. Так или иначе, я, честно признаюсь, нахожусь под сильным впечатлением, а такие, как ты...

—    А я, конечно, обманщик, раз отрицаю, что меня волнует пожатие мозолистой руки, всего лишь две недели назад убивавшей япошек.

—    Я просто не верю, что ты такой циник. Не могу поверить.

—    Но все же я циник. Люди, которые исповедуют добродетель, вряд ли этой добродетели лишены.

—    Вряд ли цинизм — добродетель... Вот он!— Она глубоко вздохнула, когда Клей появился на террасе.— Позови его!

Питер окликнул Клея. Тот подошел к ним, его нашивки сразу сделали Питера незначительным: он все еще носил форму, хотя скоро его должны были уволить со службы на том веском основании, что теперь, когда одна из двух войн закончилась, ни ему, ни другим инакомыслящим нечего больше делать в Пентагоне; их мусорные корзинки регулярно просматривались офицерами разведки, которые стремились раскрыть код, которым пользовался Иниэс Дункан в своих стихах.

Элизабет держалась холодно, Клей приветливо. Каждый был полной противоположностью самому себе, да так оно и должно быть. Элизабет не говорила о героизме. Своим приглушенным голосом она рассказывала, как она любит Инид, и спросила, где Инид сейчас. Питер оживился: как Клей выйдет из положения? Очень просто:

—    Она последнее время немного нездорова. Сейчас она в больнице, на обследовании.

—    Бедняжка Инид! Я бы хотела ее повидать.

—    Это нетрудно устроить. Я уверен, что она будет рада с вами встретиться.— Клей повернулся к Питеру, спросил, как ему служится, то же спросил и Питер. Сам он демобилизуется, как только завершит турне по стране с целью продажи облигаций займа.

—     Конечно, твой штат включен в это турне?

Клей был невозмутим.

—    Да, по правде говоря, я закончу турне в Капитолии штата, в ротонде; губернатор собирается обратиться ко мне с приветственной речью.

—     И тебе не стыдно? — попытался пошутить Питер.

—     Нисколько.— Клей по-прежнему невозмутимо улыбался.

—     Это восхитительно,— вздохнула Элизабет.

—     Что? — Клей еще не научился слушать Элизабет. То, что другие говорили громко, она произносила шепотом, но она никогда не повторяла своих слов и продолжала говорить дальше.— Я слышала, о вас пишут книгу?

—     Что вы, какую книгу, просто довольно большую статью для журнала. Ужасно скучную. Но полезную.

Питера восхищала прямота Клея. Он нисколько не любовался собой, как будто понимал, что реклама, которую ему создают, хотя и необходима для его политической карьеры, сама по себе — чушь. Казалось, ему никогда не приходила в голову мысль, что он настоящий герой и заслуживает преклонения.

—     Книга... пропаганда... все прочее — так редко удается встретить человека, который живет настоящей жизнью.— Питер с ужасом слушал незнакомую ему Элизабет.— Который знает, чего хочет.— В стремительном потоке слов она обрела красноречие. Этот момент принадлежал Клею, ничего не скажешь, и Питер отчаянно пытался его испортить. Объявить, что ли, во всеуслышание: «Мой отец и мой зять хотят избавиться от моей сестры, а она вовсе не сумасшедшая, просто взбалмошная. Она слишком много пьет и устраивает сцены — но никто не смеет упрятывать ее в сумасшедший дом».

Но Питер ведь уже произнес однажды такую речь перед отцом, вскоре после того, как Инид, в истерике, но трезвая, рассказала брату, как с ней собираются поступить. Блэз спокойно выслушал его. И ответил вполне здраво. Что будет с Инид — решать докторам, сказал он. Он сам надеется, что ее не заберут. Но ведь ей нужна помощь, верно? И Питер был вынужден с этим согласиться. А пока она ляжет в больницу, и они сделают необходимые анализы.

В это утро анализы были получены, и Блэз позвонил Питеру (факт поразительный: никогда прежде они не звонили друг другу).

—    Похоже, что она здорова. Ей потребуется, правда, несколькомесяцев, чтобы прийти в себя, но и только.