Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия
— После поражения Германии япошки будут драться еще ожесточеннее.
Самолет камикадзе кружил над кораблем. Затем, как в кошмарном сне, он пошел на них. На мгновение Клей увидел молодого пилота с широко открытым ртом — он кричал или визжал, молился или пел, трудно было сказать. Взрыв потряс корабль, Клея швырнуло к переборке. Но он выжил, корабль не затонул, смерть летчика-камикадзе была напрасной, высадка на Лусоне развивалась согласно плану.
— Мы болваны,— сказал Блэз. Он отвергал политику покойного президента, требовавшего «безоговорочной капитуляции», которая столь эффективно удерживала от капитуляции немецкую армию и одновременно усиливала наиболее фанатичные элементы в Японии.— А он еще считал себя выдающимся государственным деятелем мирового масштаба, подобным Вильсону. Что же, в этом он был прав. Он был так же ужасен, как и Вильсон.
— Но ведь он добился создания своейлиги нации.
После того как разразилась война, Клей проникся уважением к элегантному старому, больному президенту, который, даже умирая, продолжал преследовать свою высокую цель собирания осколков рухнувших империй в новое единство, во главе которого будет стоять он сам, гордый созидатель новой империи. Теперь его уже нет, но цель осталась. Соединенные Штаты стали хозяевами Земли. Ни Англия, ни Франция, ни Германия, ни Япония (ее крушение не за горами) не смогут больше оспаривать волю Республики; выжить удалось только загадочным Советам, и вновь установилось равновесие сил. Клею казалось, что он проник в суть нового мира. Он ничуть не сожалел об исчезновении старой Америки — в отличие от Бэрдена, который искренне верил в свою демагогию и умилялся собственной сентиментальности. Бэрден хотел одарить всех обделенных чувством собственного достоинства; в этом, по его мнению, состояла особая миссия Америки в мире. Но, по мнению Клея, достоинство не было свойственно роду человеческому ни в каком виде, а Соединенные Штаты были не чем иным, как еще одной державой, для которой пришла пора стать империей, и власть в ней была самоцелью. Эта точка зрения сближала его отнюдь не с Бэрденом, застарелым идеалистом, а с покойным президентом, который властвовал, соединяя лицемерие с хитростью, вдохновляя своих сторонников и запутывая врагов, никто из которых так до конца и не понял его замыслов, пока всем, кроме вконец ослепленных, не стало ясно после его смерти, что автор четырех свобод [50]сумел силой оружия и лукавым маневрированием превратить изоляционистскую республику в то, чему явно суждено стать последней империей на Земле. Клей считал его великим человеком.
— Пожалуй, Бэрден не сумел как следует разыграть свои карты,— заметил Блэз.— Было хорошо известно, что Бэрден хотел, чтобы его включили в состав американской делегации на первую сессию Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско. Но незадолго до своей смерти старый президент отверг его кандидатуру, а вероятность того, что его назначит новый президент, исключалась...— из-за глупейшей фразы, которую Бэрден сказал в день смерти президента, ты слышал? Он назвал Трумэна «первосортным человеком второго сорта».— Блэз рассмеялся.— Сказал это при всех в гардеробной сената. Нужно ли объяснять, что маленький Гарри узнал об этом в тот же вечер, и это был конец Бэрдена.
Блэз пыхтел сигарой. Дым окутал лампу, замедлив отплясываемый насекомыми танец смерти. Клей изучал Блэза, пытаясь проникнуть в его мысли. С ним следует быть настороже, не предполагать ничего заранее, ждать подтверждения сводки погоды и лишь тогда выходить на улицу: град, как известно, бывает и в самый ясный день.
Сквозь сигарный дым Блэз разглядывал Клея, словно сверяя количество ребер с каким-то неведомым инвентарным списком. Клей инстинктивно натянул простыню на грудь. Неожиданно Блэз взял с ночного столика журнал. Это была «Американская мысль». Он повернулся к Клею:
— Что ты об этом думаешь?
— Очень живой журнал.— Выжидая, Клей держался нейтрально.
— Коммунисты!Все они — коммунисты. Как этот Иниэс Дункан. Я приказал проверить его. Но...— Журнал выпал из его рук на пол.— Мне журнал нравится.
Положение прояснялось. Клей мог теперь высказаться.
— Это замечательно, что Питер... нашел себе наконец занятие...
— Он не глуп. Не выпускай его из поля зрения.
Клей был озадачен.
— Почему?
— Предчувствие. Ничего больше.
— Инид?
— Да. Он будет на ее стороне, что бы ни случилось.
— Какие тут стороны? Я ухожу. Она остается.
Но Блэз предпочел уклониться от этой темы.
— Встретил на днях приятеля из Нью-Йорка. Очень умный тип. Журнал Питера неслыханно поразил его, «лучше, чем «Нью рипаблик», сказал он. А это немалый комплимент.
— Питер совсем не глуп,— повторил Клей. Это была теперь уже согласованная характеристика его шурина, которого он скоро должен был потерять.
— Смешно. Мне казалось, что из него вырастет повеса, и я уже был готов с этим примириться. Я бы не возражал, если бы только он сумел шалопайничать со вкусом. Иногда мне самому жаль, что я не увлекался лошадьми, женщинами, не жил весело. Конечно, ему я этого никогда не скажу. Да и ты не скажешь. Так или иначе, она положила этому конец. Взяла его в свои руки.
— Диана?
Блэз кивнул:
— Твоя бывшая пассия.— Он помахал своей широкой ладонью, чтобы разогнать дым и лучше видеть Клея, который понял, каким уязвимым и беспомощным он выглядит, вытянувшийся на кровати, ожидающий, как пленник, когда каменный нож рассечет ему грудь, живое сердце вырвут из груди и принесут в жертву солнцу.
— Она неглупа,— неуклюже сказал Клей, сознавая, что он повторяется.
— Какая бы она ни была, она нацелилась на моего сына, но, пожалуй, для него это не худший вариант. А у неехудший вариант уже был. Тот одноногий мерзавец. Почему ты на ней не женился? — Каменный нож уперся в ребро жертвы.
— Я объяснил вам это тогда, в раздевалке. Из-за Инид.
— Ты в самом деле любил Инид? Или меня?
— Вы хотите сказать, ваши деньги?
— Разве это одно и то же?
Клей приподнялся в постели (жертва сопротивлялась). Простыня спустилась на ноги (жертва нанесла палачу ответный удар).
— Это сказали вы, не я — в тот день, когда предло жилимне деньги, чтобы я исчез.
— Я тебя испытывал.
У Клея не было выбора, кроме как притвориться, что он верит Блэзу. Приспосабливаясь к нему, он нервничал, покрывался потом в маленькой комнате, сизой от сигарного дыма, полной приторного запаха жасмина. Ему не хватало воздуха.
— Ты, конечно прав,— согласился Блэз и задумчиво уставился туда, где съехавшая простыня обнажила волосы на животе Клея. Клей натянул на себя влажную простыню. Наконец Блэз сказал главное:
— Развод в вашем штате — политическое самоубийство. Не говоря уже обо всем остальном.
— У меня нет выбора.
— Если ты согласишься, я добьюсь, чтобы ее признали сумасшедшей и до конца дней продержали в клинике.
Несколько картин, стремительно сменяя одна другую, промелькнули перед глазами Клея. Инид, одетая для приема на свежем воздухе, со спущенной петлей на чулке. Инид протягивает обнаженные руки, от которых исходит лимонный запах. Инид скачет на одном каблуке — другой сломан. Инид среди измятых простынь, пахнущих любовью и пеплом от сигарет. Инид, напившись, кричит: «Что же, давай решать». И вот теперь они должны решать, все они. Блэз ждал ответа, но Клей стремился от него уклониться. Всю ответственность должен взять на себя Блэз.
Нарушить затянувшуюся паузу пришлось Блэзу, и голос его выдавал, что ему явно не по себе.
— Я знаю, это чудовищно, но она безнадежна. На самом деле. Прошлой весной я направил ее к психиатру. Она тебе рассказывала? Она была у него раз шесть, затем бросила. Он как-то назвал ее недуг. И он готов сделать так, чтобы ее... забрали. Недалеко отсюда, в Мэриленде. Он сказал, они хорошо лечат именно такие случаи.
По крайней мере полмиллиона долларов, решил Клей. В тщательно замаскированном виде — новый больничный корпус, например, хотя нельзя исключать и плату наличными. Блэз в таких делах шел напрямик.
Следующую паузу Клей намеренно затянул до того момента, пока не насладился вдоволь видом Блэза, дрожащей рукой мявшего в пепельнице потухший, разлохматившийся окурок сигары. Тогда он спросил:
— На всю жизнь?
