Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шли вопросы и ответы! «Вы за демократию? Да, но не за такую, какую коммунисты навязали нашему народу. Масарик говорил: демократия — это дискуссия. Вы за социализм? Да, но за такой, при котором будет свобода и терпимость к инакомыслию…» Следовал краткий экскурс в историю чешского народа, подтверждавший, что чехам всегда были свойственны свободолюбие, любовь к правде и традиции героического сопротивления насилию. Выразительными цитатами были показаны гуманные идеалы Масарика и его резкое осуждение большевизма. «Чех! — говорилось дальше в листовке. — Новая эпоха тьмы[24], в которую ты ныне ввергнут, зовет тебя к действию! Из малых ручейков возникнет мощный поток всенародного отпора террору и произволу, диктуемым извне. Если ты, чех, настоящий человек, христианин, демократ, подлинный социалист, не жди освобождения только извне, со стороны, действуй сам. Мы не хотим нового бессмысленного кровопролития, но нужно показать коммунистам истинную волю народа!»
В конце было приписано печатными буквами: «Если ты хочешь, чтобы наша прекрасная родина вновь обрела свободу, свободу для всех, перепиши эту листовку на машинке в пяти экземплярах и разошли их своим знакомым, которых считаешь надежными. — Аноним также предупреждал, что ведется точный учет того, кто как поступает с этими листовками (ты тоже должен отметить у себя, кому их пошлешь). — Если же ты не передашь ее куда следует, то сам пеняй на последствия этого после освобождения. Час расплаты близок!»
Итак, угроза! Эта приписка обозлила Бриха. Он вспомнил, как его мать получила однажды такое же «цепное письмо», (разумеется, религиозного содержания), вспомнил, как она переписывала его под тусклой желтой лампочкой своими измученными, изъеденными содой и мылом руками, — лишь бы их не постигла беда, как она постигла те семьи, которые пренебрегли этим благочестивым начинанием. В письме были упомянуты наказанные грешники: владелец мясной лавки К. богохульно отозвался о священном послании и завернул в него мясо. Через год его девочка умерла от менингита — вот она, карающая рука господня!
Брих до сих пор помнил этого «владельца мясной лавки К.». Тьфу!
Приписка обозлила его, он хотел разорвать письмо и бросить в унитаз, но что-то задержало его руку. Сердце забилось. Он перечитал листовку еще раз. В ней не было ничего, с чем он не мог бы согласиться. Значит, переписать и разослать? Не потому, что он трус и боится угроз. Да, конечно, не из страха. Но ведь это мышиная возня, кукиш в кармане, бумажный, бесцельный бунт. Ну, а разве при протекторате мы не боролись за свободу и такими методами? Но ведь тогда здесь были чужаки, фашисты, они заполонили страну, душили ее. А теперь… против своих же? Это письмо зовет на борьбу против масс, которые Брих видел в феврале на улицах. Это вздорный донкихотский поступок, но… но ведь это призыв к борьбе за свободу, перечитай его! Это не озлобленные выпады реакционера или торговца, лишившегося своих товаров. Так написал бы и сам Брих, это именно то, что он думает.
Эти мысли были мучительны. Брих сунул листовку в карман, напился у крана в коридоре и вернулся в отдел. Никто ни о чем не догадывается! Брих не без труда заставил себя не смотреть на коллег. Этот Бартош! Как бы ему хотелось заглянуть мне в душу! Не-ет, не дождешься! Закурив сигарету, Брих пускал дым и глядел в окно, за которым шел дождь. Он нагнулся над счетами, но мысли кружились, как кружатся птицы над чащей леса, не зная, где опуститься. «Кто же знает обо мне? — мелькнуло у Бриха. — Кто знает, что я «надежный»? Кто послал мне эту листовку?» Видно, кроме той пары глаз напротив, что следит за ним в отделе, есть еще и другие. На той стороне. Они толкают его к действию, эти незримые наблюдатели. Они будут следить за каждым его шагом, снова раскидывать свои сети и наконец заполонят его сознание!.. Нет, не соглашаться!
У Бриха страшно разболелась голова, он сжал ее руками и закрыл глаза.
— Вам нездоровится? — услышал он над собой голос Бартоша.
Брих вскинул голову, стиснул пальцами твердую доску стола и посмотрел перед собой измученным взглядом. Что ему надо? Но поняв, что вопрос был задан без назойливого любопытства, просто из участия, Брих овладел собой.
— Ничего, — с трудом сказал он и попытался улыбнуться. Поскорей уйти, уйти отсюда! Он потушил окурок, чадивший в переполненной пепельнице, и опять замкнулся в себе.
— Сходите к врачу, — тихо сказал Бартош.
— Спасибо, нет надобности. У меня всего-навсего разболелась голова. Вчера я поздно лег.
Пишущие машинки снова затрещали, ветер и редкий дождь хлестали в окна. «Шальная погода!» — проронил Главач.
Бартош, не поднимая глаз от бумаг, размечал цветным карандашом длинные столбцы цифр.
— Что, получили неприятное известие? — спросил он наугад и продолжал работать.
— Трудно сказать, — ответил наконец Брих и не успел сказать ничего больше, потому что зазвонил телефон. Бартош снял трубку.
— Это вас, Брих. Обычный голос.
— Не бросай трубки, юрист! — услышал взволнованный Брих в трескучей трубке. — Всего пару слов. Я сдаюсь, баран ты этакий. Поступай как хочешь. Я буду скучать без тебя на прогулке, спорить-то будет не с кем! А теперь всерьез: в субботу приходи к нам. Маленькая вечеринка… на прощанье. Хочу пожать тебе руку и опрокинуть пару рюмок со старым однокашником. И Ирена тоже. Она вчера была у тебя? Нет, нет, я ничего!.. Если ты едешь с нами, можешь не приходить в субботу, если же нет, приходи обязательно! Договорились? Больше я не звоню, а ты до субботы еще подумай.
— Приду, — упрямо сказал Брих.
— Шляпа! — насмешливо пропела мембрана, прежде чем Брих успел повесить трубку.
Круглые часы над дверью показывали четвертый час. Бартош поглядывал на них, чувствуя, как с каждой минутой в нем нарастает странное волнение. Сегодня он спросит ее! Что такое с ним творится, он и сам не понимает! Непостижимая, тоскливая и прекрасная песня зазвучала, вырвавшись из его сурового сердца. Только, пожалуйста, не называй имени, Бартош, ведь это нелепо, невероятно: ты и она!
И все же это было так. Иногда он поднимал взгляд и косился на пишущую машинку. Оттуда, казалось, веяло незнакомым теплом. И вместе с тем — тоской. Не помогает твоя прирожденная аккуратность, Бартош, не помогает блокнот… Да успокойся же, образумься!
Мария Ландова! Одно из заурядных имен, фигурирующих в этом блокноте. Но почему тебя тянет к ней? Ты не знаешь и не поймешь этого! Целыми днями вы сидите рядом, и ты даже не смеешь взглянуть ей в лицо. А ее не тянет к тебе, она, наверное, — нет, наверняка! — даже побаивается тебя! Иногда ты встречаешь уклончивый взгляд ее глубоких серых глаз, иногда заглядишься на быстрые пальцы над клавишами, иной раз завяжешь разговор о самых обыденных вещах, но и этот разговор скоро иссякает, потому что Мария не поддерживает его, а Бартош стесняется продолжать. Так почему же именно она?.. «Добрый день!» — говорит он ей по утрам. «Добрый день!» — раздается тихий ответ, в котором звучит нежелание вступать в разговор. Рассудком, конечно, можно понять, ведь он знает кое-что о ее жизни, у него записано в блокноте. Странная женщина! На столе, под стеклом, у нее лежит стихотворение Киплинга «Когда» и несколько наивных афоризмов. В верхнем ящике ее стола Бартош недавно заметил портрет «папаши Масарика».
Нет, он не ошибается в ней: она наивна, политически совершенно несознательна, видимо, сентиментальна, полна глупых предрассудков, робка и пришиблена. Она верит всем вымыслам о народной демократии и коммунистах… и о нем! Наверное, ее даже можно убедить, что он питается кровью «честных демократов». Итак, логически ясно, что она — враждебна, проникнута наследием ненавистного и презренного прошлого и пассивна!
Так почему же именно она? И маленькая Маша?.. Как это объяснить?
Читаешь дома инструкцию райкома и с испугом сознаешь, что тебе хотелось бы быть на службе, потому что там она. Преодолей же это! У тебя пропасть работы, скоро выборы, реакция возлагает на них последние надежды, партия ведет острую классовую борьбу. Что ни день, какая-нибудь реакционная тварь удирает за границу и там поднимает крик по радио: террор, полицейский режим, диктатура! На западе бряцают оружием и испытывают атомную бомбу. Поистине сейчас не время заниматься личными переживаниями. Ты знаешь, как сильна партия, знаешь, что солнце светит нам с востока — это Советский Союз — надежная опора. У нас бывали времена и потруднее, но и сейчас надо не дремать. Партия выросла, приняла в свои ряды тысячи честных людей, и это правильно. Но надо пресечь попытки врагов, предательских крыс, иуд и иудушек разного калибра, старающихся пролезть в партию, чтобы подорвать ее изнутри. Это не пройдет!
Приходится говорить на собраниях до хрипоты. Чувствуешь уважение и восхищение одних, страх и ненависть других. Споришь со своими и чужими. Иной раз, сжав голову руками, упорно стараешься поглубже осмыслить все эти бурные и вдохновляющие события. Что сейчас нужно делать? Наносить удары и набираться сил, бороться с головокружением у тех, кто вообразил, что все уже достигнуто. Нет, борьба еще только начинается! Бороться с диктаторскими наклонностями некоторых честолюбцев! С администрированием и карьеризмом. Ведь есть и такие коммунисты, которые пытаются шкурнически использовать партбилет. Их немного, но их честолюбие принесло много бед. Вот ему, Бартошу, пришлось выдержать у себя в комитете упорную борьбу с бывшим кладовщиком Саской, типичным честолюбцем и зазнайкой. Напористый Саска ходил гоголем, корчил из себя значительную персону, неутомимо «разоблачал» чьи-нибудь «проступки». Всякими интригами ему удалось, несмотря на возражения честных членов парткома, стать заместителем начальника отдела закупок. В компании он стал притчей во языцех, на него указывали пальцем. Вражеская пропаганда раздула несколько подобных случаев до гигантских размеров: вот-де каковы коммунисты!..
