Жан Эшноз - Полночь

Далее, он посоветовал моему отцу не доверять соседу из сберегательной кассы: Этот самый месье Барклай полагает, что находится в курсе дел Земельного кредита, но он совершенно несведущ в процедуре депонирования. Шутки в сторону, месье Каросса, мы тут все приличные люди, так что я позволю себе одно замечание: отделением банка не заведуют, прохлаждаясь целые дни на лужайке. Отец спросил, не имеет ли он в виду облачение нашего соседа, всегда в шортах и с обнаженным торсом, что для банковского служащего не слишком-то элегантно. Вот именно, ответил инспектор. Лучше его не слушать.

Но когда инспектора удалились, месье Барклай выключил мотор своей газонокосилки и позвал мою мать, размахивая какой-то брошюрой. Матушка отложила поливочный шланг. Посмотрите, это неправда, мадам Каросса, прочтите вот здесь. Моя мать прочла. Потом пожала плечами. Она предпочла бы обсудить прочитанное с отцом. Но месье Барклай настаивал. Все должны знать, что контракт по займу Земельного кредита не содержит статьи, касающейся древесных паразитов. И следовательно, не стоит доверять инспекторам. Очень жаль, что кое-кто на улице готов подписать, но он будет сопротивляться. Покажите это вашему мужу.

Отец вышел через несколько мгновений и попросил меня остаться во дворе, пока не явится пильщик, месье Трибонне. Он прошел вперед, чтобы точно указать место штабеля, возле которого тому нужно остановить свой грузовичок. Потом подал знак месье Барклаю, чтобы тот заглушил свою газонокосилку. Он сказал ему, что прочел его бумаги и они его заинтересовали. Он напомнил, что сейчас как никогда нужно держаться плечом к плечу. И добавил, что накануне месье Доменико угрожал передать его правосудию, если он будет продолжать распространять слухи, будто бы это он, Доменико, заразил всю улицу. В разговорах с соседями мой отец и в самом деле обвинил месье Доменико в беспечности.

И тогда мне пришло в голову, что если я хочу избежать новых неприятностей для родителей, то должен до прибытия лесопильщика сам отнести насекомое на место. Я вышел с банкой, чтобы положить ее туда, откуда ее взял мой отец, на чердак к месье Доменико, пока тот не видит.

Месье Доменико обрабатывал свой малинник. На нем была маска с окошечком из плексигласа, а за спиной — оцинкованный баллон с шлангом, из распылителя на конце которого вырывалось голубоватое облачко; одной рукой он держал распылитель, а другой качал, нажимая на рычаг. Поверх своих городских туфель он надел резиновые галоши. Я подождал чуть-чуть, пока он вместе с женой не углубился в сад, и проскользнул к ним в дом. Открывая дверь, от которой на чердак вела узкая лестница, я заметил на кухонном столе медный таз и пакеты сахарного песка. Мадам Доменико оторвалась от своего варенья.

Добравшись до чердака, я обнаружил канистру с ксилофеном. Поставив банку на ее крышку, я на минуту замер, пытаясь расслышать насекомых, но ничего не услышал. Я начал было спускаться вниз, но тут кто-то заговорил на кухне. Это был месье Доменико. Он вернулся из сада, скорее всего вместе с женой. Он разговаривал по телефону, стоявшему у самого входа. Насколько я мог понять, он объяснялся со своим знакомым в префектуре. Он все время повторял: Хорошо… и добавлял: Я понял… В какой-то момент пожаловался. Его пытаются одурачить. Поэтому-то я и звоню. Чтобы узнать. Это какое-то мошенничество… Они обнаружили у меня в балках паразитов, но я никогда… Он прервал разговор, обращаясь к мадам Доменико: Виновата она, а не он. В один прекрасный день еще последует расплата. Наконец, он попросил о встрече и подтвердил: В среду утром буду у тебя в кабинете ровно в девять. Хлопнула дверь. Слуховое окно выходило на северную сторону улицы. Я увидел уезжающую на велосипеде мадам Доменико с прицепленным к ручному тормозу бидоном.

Я на цыпочках спустился по лестнице, чтобы быть наготове, когда он спустится в погреб. Но он остался на кухне. Я мог наблюдать за ним через щель над дверной ручкой. Он открыл литровую бутыль вина… Наверное, он размышлял о жене, которая, как обычно, поехала за молоком. До первых ферм за пределами города ей приходилось покрывать несколько километров. Все из-за того, что месье Доменико повздорил с продавцом сыра, который жил в доме напротив. С того дня он запрещал своей жене ходить к нему. Путь от дома до фермы занимал более получаса в один конец. Поэтому я надеялся, что месье Доменико не преминет уйти с кухни. Но он продолжал пить. Тут я понял, что он не уйдет, пока не допьет всю бутыль, и попытался прикинуть, за какое примерно время нормального сложения мужчина выпивает литр вина.

Я вернулся на чердак. Инструменты инспекторов были все еще здесь, рядом с канистрой ксилофена. Я представил себе колонии насекомых, которые, как объяснил мне отец, выгрызают галереи внутри балок. Я прижался ухом к дереву и услышал какой-то шум. Нет, не хруст или потрескивание, как и говорил инспектор, а своего рода вибрацию, возможно, от проходящих по национальной дороге фур, словно балка была живой. Я подумал, что это доказательство, что в ней кто-то живет.

Я услышал шум на лестнице в погреб. Падение. Месье Доменико оступился на ступеньках. Он разговаривал сам с собой, повторял, что именно сказал моему отцу после посещения инспекторов, что он не для того корячился всю свою жизнь, чтобы присутствовать при том, как армия жуков-дровосеков уничтожит каркас его дома. Хлопнула дверь. Потом зазвонил телефон. Должно быть, он налетел на какую-то мебель, потому что, перед тем как снять трубку, охнул. Я ждал твоего звонка, сказал он… Соседи готовы обработать свои дома, и он не видит никакого выхода. Он повторил, что не понимает, почему обвиняют именно его. Он закашлялся и сказал: Подожди секунду. С чердака я расслышал металлический скрежет колесика зажигалки о кремень. Он продолжал: Он никак не может взять в толк, почему отдуваться должен он один, для начала нужно доказать, что он первым подцепил эту заразу. На днях он зайдет в префектуру. Он добавил: Жан-Пьер уже в курсе. Он припоминает. Однажды ему уже наносили подобный удар. Он не слишком-то следил за границами, когда огораживал свой участок, и соседи предприняли определенные шаги, чтобы заставить его сломать ограду.

Собеседник на другом конце, по-видимому, попытался смягчить его слова, поскольку месье Доменико сказал: А, так ты думаешь, что я на это не способен? И ты тоже на их стороне. Ну что ж, ты еще обо мне услышишь! Наконец он, не прощаясь, матерясь и чертыхаясь, повесил трубку. Послышался звон стакана.

Я решил снять рубашку и помахать ею из слухового окна, чтобы привлечь внимание матушки. Я заметил, как она разговаривает с месье Барклаем рядом со штабелем дров. Возможно, она спрашивала, куда я делся. Часов у меня не было, и я не мог сказать, сколько времени нахожусь на чердаке, пропитанном одуряющим запахом химикалиев. Я посмотрел на канистру с ксилофеном. Что бы там ни говорил месье Доменико, он обязан будет через это пройти. К нему, как и ко всем остальным, придут те, в белых комбинезонах, прямо из Эльзаса, и обработают его чердак. Я услышал грохот. Стопка тарелок.

Порой, летними вечерами, когда мы с матушкой наслаждались под липой прохладой, нам случалось подпрыгивать от неожиданности от грохота бьющейся об пол посуды мадам Доменико, но та никогда не жаловалась, и моя мать приговаривала: Раз молчит, значит, есть почему. Под этим подразумевалось, что у мадам Доменико хватало проблем с мужем, но это не помешало ей получить должность секретаря дирекции в сельском госпитале Святого Креста. Она получила это место благодаря своему супругу, которому только и надо-то было, что позвонить по телефону.

Когда ее муж принимался бить посуду, мадам Доменико быстрехонько ретировалась, делая вид, что выходит прогуляться. Она останавливалась тогда перед нашим домом и болтала с матушкой. Чаще всего рассказывала о своей дочери. Она говорила, как ей жалко, что та вышла замуж и бросила учебу. Потом справлялась по стоящему у нас на садовом столике будильнику, сколько времени, набрасывала на плечи шаль и спешила домой. Месье Доменико ждал ее. Его присутствие угадывалось по пылающему кончику сигареты, и легко было представить, как он в полумраке всматривается в светящийся циферблат своих часов. Иной раз он располагался перед малинником в складном садовом кресле, пока она убирала в доме, даже если было уже поздно. Такой он ввел график. Ввел с тех пор, как она стала работать в госпитале. Между тем, говорила моя мать, деньги им особо не нужны. Нет, она работала секретарем дирекции не ради денег.

Итак, я был готов помахать рубашкой. Матушка все еще обсуждала что-то с месье Барклаем. Она бы тут же все поняла, если бы заметила меня в слуховом окне. Но тут раздалось знакомое позвякивание велосипеда мадам Доменико, которая подъехала по национальной дороге с прицепленным к рукоятке бидоном молока, и я вновь натянул на себя рубашку. Повернулась на петлях решетка. Я услышал скрежет тормозов, скрип резины о перекошенный обод, пока она спускалась в гараж. Ей понадобилось какое-то время, чтобы пройти из подвала на кухню. В конце концов я расслышал ее шаги. Я представил себе, как она выбирается в своих красных туфлях из погреба. Я расслышал слово «повязка». Она копалась в стенном шкафу. Потом до меня донеслись звуки сметаемого с плиток кухонного пола фаянса. На мгновение он застонал. Она сказала: Ничего страшного, чуть порезался. Нет-нет, мы не будем его ампутировать, все пройдет. И когда она стала напевать, он замолчал.