Маркус Зузак - Я — посланник
K
Конец
Я поднимаю магнитофон с земли, и мы стоим друг напротив друга. Одри не приглашает меня в дом, а я не прошу ее об этом.
То, что должно быть сделано, — сделано. Поэтому я говорю:
— Ну ладно, пока. Увидимся, когда соберемся играть в карты. А может, и раньше.
— Мы увидимся очень скоро, — уверяет она.
С магнитофоном под мышкой я отправляюсь в обратный путь к своему дому.
Итак.
Двенадцать посланий доставлены.
Задания на четырех тузах — выполнены.
Похоже, это самый замечательный день в моей жизни.
«Я жив, — приходит мне в голову. — И я победил». Впервые за несколько месяцев меня затопляет чувство свободы. Более того, я ощущаю даже нечто похожее на самодовольство. Такое настроение не покидает меня вплоть до дома. Даже когда я вхожу, целую Швейцара в морду и варю на кухне кофе, оно еще держится.
Мы пьем кофе. И вдруг в меня врывается другое чувство. Оно запрыгивает мне в живот, перекручивает внутренности — и выливается наружу.
Не знаю почему, но самодовольство испаряется моментально. Швейцар испуганно смотрит на меня. С улицы слышно, как хлопает почтовый ящик и кто-то быстро бежит прочь.
Я медленно иду к двери. Спускаюсь с крыльца. Выхожу на лужайку.
Почтовый ящик немного перекосился на своей ножке. И выглядит несколько виновато.
У меня дрожат поджилки.
Но я все равно подхожу и открываю его.
«Боже, — думаю. — Пожалуйста. Только не это!»
Моя рука лезет внутрь, пальцы нащупывают конверт. Последний конверт. На нем мое имя. И даже сквозь бумагу видно, что там лежит.
Внутри — последняя карта.
Последний адрес.
Я закрываю глаза и опускаюсь на колени.
В голове легко и пусто.
Последняя карта.
Стараясь не пускать в голову ненужные мысли, я осторожно вскрываю конверт. Когда глаза видят написанный на карте адрес, все мысли отключаются, как при броске электричества, и в корчах умирают.
Вот что я вижу:
Шиппинг-стрит, 26
Это мой, мой адрес!
Что же это получается?
Выходит, последнее задание — для меня.
Часть 5
ДЖОКЕР
J
Смех
На улице пусто.
Джокер хохочет надо мной.
Кругом тишина. Только клоун с карты беззвучно смеется у меня в руках. Смеется и смеется, аж заливается.
Трава на лужайке вспотела росой, а я стою как столб, со взбесившейся картой в руке. Да, за мной все время следили. Но именно сейчас я чувствую себя особенно уязвимым. Словно они видят меня на просвет.
«Внутри. — Паника захлестывает меня. — Что же ждет меня внутри?»
— Ну-ка зайди в дом, — командую я себе.
И иду через вымокшую, как футболка атлета, траву. О, безусловно, я совершенно не хочу заходить в дом. Но что остается делать? Если там кто-то засел, как я могу ему помешать? Ноги оставляют на цементном крыльце мокрые отпечатки.
Я сразу прохожу в кухню. И громко кричу:
— Кто здесь?
Но.
Никого нет.
На.
Кухне.
На самом деле во всем доме никого нет. Ну, кроме Швейцара, Джокера и меня. Я хотел посмотреть под кроватью. Потом решил, что нет, это не в их стиле. Они бы уже гоняли чаи на кухне, ссали в мой унитаз или мылись в моем душе. Никого и ничего нет в моем доме. Стоит полнейшая тишина. Ее нарушает лишь Швейцар, — он громко зевает и облизывается.
Так проходит несколько часов. Мне пора на работу.
— Куда?
— Мартин-плейс, пожалуйста.
Пассажиры садятся и садятся в машину, а я весь закостенел. Впервые, пожалуй, за все время работы мне не хочется ни с кем говорить. Обычно я болтаю о том, кто выиграл, кто проиграл, о ремонте дорог и их состоянии короче, о всякой ерунде, которой таксисты заполняют тишину в салоне.
Так проходит день.
Потом второй.
А вот на третий кое-что происходит.
Уже на обратном пути я едва не попадаю в аварию на круговом движении. Универсал передо мной начинает трогаться. И вместо того, чтобы смотреть вперед, я смотрю вправо. Универсал резко останавливается, тормоза визжат у меня под ногами. Я чудом не бью его в зад: между моим бампером и номерным знаком универсала от силы несколько дюймов.
Джокер лежал на пассажирском сиденье.
Когда я резко затормозил, он сдвинулся с места.
И упал на пол.
Но продолжал надо мной смеяться.
J
Неделя за неделей
Вы когда-нибудь пытались достать пальцами рук до пальцев вытянутых ног? А перетрудить при этом спину вам не случалось? Вот так же — перетянутым — я себя ощущаю в медленно волокущиеся дни и недели ожидания. Я жду, когда Джокер выйдет из тени.
Что должно произойти в моей хибаре? В доме 26 по Шиппинг-стрит?
Кто ко мне заявится?
Седьмого февраля кто-то стучится в дверь. И я на подгибающихся ногах бегу открывать. Наверняка это они.
Ничего подобного. Это Одри.
Она заходит и говорит:
— Что-то в последнее время тебя совсем не видно, Эд. Марв сказал, что звонил, но тебя не было дома.
— Я работал.
— И?
— И ждал.
Она садится на диван и спрашивает:
— Ждал чего?
Не спеша я подымаюсь и иду к комоду в спальне. Извлекаю оттуда все четыре карты. Возвращаюсь к Одри и принимаюсь их перебирать.
— Буби, — говорю. — Готово.
И отбрасываю карту на пол, глядя, как она кружится в воздухе.
— Крести — тоже готово.
Карта улетает на ковер.
— Пики, черви — все сделано.
— А теперь-то что?
У меня лицо белее мела, да и в целом я неважно выгляжу. Одри все это видит.
И я извлекаю из кармана Джокера.
— Вот, — сообщаю.
И принимаюсь умолять ее. Со слезами на глазах.
— Пожалуйста, Одри, пожалуйста, скажи, что это была ты. Что это ты посылала мне карты! — прошу я ее. — Скажи, что ты просто хотела, чтобы я помог людям и…
— И? И что, Эд?
Я прикрываю глаза:
— И изменился к лучшему. Стал… достойнее. Чего-нибудь.
Слова, одно за другим, падают на пол, к картам. И тут губы Одри растягиваются в улыбке. Она улыбается, а я жду ее чистосердечного признания.
— Ну же! — не выдерживаю я. — Скажи, что…
Она пасует.
И говорит правду.
Одри роняет слова, будто в сомнамбулическом сне.
— Нет, Эд, — медленно произносит она. — Это была не я. — Тут она качает головой и смотрит мне в глаза: — Прости, Эд. Прости. Мне бы хотелось, чтобы ты был прав, но…
Фраза повисает в воздухе неоконченной.
J
Конец, который не конец
И это наконец случается.
Стук сотрясает дверь, и я понимаю — точно по мою душу. Потому что уже поздно и стук уверенный. Надев ботинки, чтоб уж быть наверняка готовым, иду открывать.
«Дыши глубже, Эд Кеннеди».
Я и дышу.
— Сиди здесь, — приказываю Швейцару, который приплелся в прихожую.
Но нет, он идет за мной к двери.
Открываю. На пороге мужчина в костюме.
— Вы Эд Кеннеди?
Мой гость абсолютно лыс, но очень усат.
— Да, — говорю, — это я.
Он подходит поближе.
— А у меня кое-что для вас есть. Можно войти? — спрашивает он.
Манеры у него дружелюбные, и я решаю: раз уж ему так хочется, пусть заходит. Отступаю в сторону, пропуская мужчину. Он высокий, средних лет, голос вежливый и очень уверенный.
— Кофе?
Но он любезно отклоняет мое предложение:
— Нет, спасибо.
И тут я замечаю дипломат у него в руке.
Он садится, открывает его, и там обнаруживаются завернутый в бумагу обед, яблоко и конверт.
— Сэндвич? — предлагает он.
— Нет, спасибо.
— Ну и правильно. У жены получаются ужасные сэндвичи. Даже я съесть не смог.
Он быстро переходит к делу и протягивает конверт.
— С-спасибо.
Голос у меня дрожит.
— Вы его откроете?
— А кто вас послал?
Я сверлю его взглядом, и мужчину это явно обескураживает.
— Вы конверт-то откройте.
— Кто вас послал?
Впрочем, я все равно не могу больше терпеть. Пальцы самопроизвольно вскрывают конверт, и глазам моим предстает бумага, исписанная знакомым почерком:
Дорогой Эд.
Конец уже близок.
Думаю, тебе пора сходить на кладбище.
— На кладбище? — бормочу я.
И понимаю: завтра годовщина смерти отца.
Моего отца.
— Это, — спрашиваю я мужчину, — мой отец вас послал?
— Извините, не понимаю, о чем речь.
— Что значит — не понимаете?
Мне стоит большого труда не вцепиться ему в плечо.
— Меня… — выговаривает он.
— Что — вас?
— Меня сюда просто прислали.
