Айрис Мердок - Монахини и солдаты
Анна сидела, смотрясь в зеркало, спокойная, расслабленная, руки безвольно опущены, губы разжаты. Но мысль ее сосредоточенно работала, осознавая податливое неподвижное тело. Оно словно бы обладало некой тайной свободой, о которой сознание ничего не ведало. Она посмотрела на свою голову и представила ее такой, какой она была долгое время: в белом повое и черном покрывале, в которые она ловко укутывалась каждый день в своей крохотной келье, торопливо обряжаясь в предутренних сумерках. Анна взглянула на часы. Она точно знала, что сейчас делают в монастыре, готовясь к любимому, святому богослужению. «Ты надеваешь Христа, как облачение». Одежды можно снять и отложить в сторону. Не отбросила ли она сущностное, сохранив несущественное, обрекая себя на неизбежное разрушение личности? Очень вероятно.
Мария Магдалина наоборот! Очень удачное сравнение. Теперь в ней пробудилось тщеславие, она чувствовала, как оно крутится и вертится в ней, высовывает наружу головку. Чувствовала, как разгорелись прежние желания. Она вновь стала думать о себе как о привлекательной женщине, вполне еще молодой. А подобные мысли ей ни к чему, даже вредны.
Бегство в Камбрию пользы не принесло. Недоставало привычной домашней рутины, какого-то глубинного размеренного ритма души. Оказавшись одна в коттедже, она придумала себе занятия и старалась выполнять их, но это показалось ей бессмысленным, несерьезным и, в конце концов, скучным. Даже от новых впечатлений не было никакого удовольствия. Старые молитвы непрошено звучали в ушах, словно их бесы нашептывали. Она с ужасом смотрела на сырые серые камни дома, и уединение, которого она жаждала, не спасало ее. Когда подошла Пасха, время от Страстной пятницы до Светлого воскресенья тянулось, казалось, бесконечно. Она столько раз следовала за Христом по Крестному пути, по пути страданий, озаренных светом космического триумфа. Теперь даже то, что она наконец ощутила (как говорила себе), что он страдал страшно и просто умер, было пустым, умозрительным утешением. Происходившее с ней было еще хуже, это было не выразимое словами отвращение, испытываемое всем ее существом, которое усиливалось в это время под действием старой бессмысленной духовной химии. Впервые в жизни она ощутила страх перед собственным разумом, живущим, словно раковая, постоянно разрастающаяся опухоль, независимой самостоятельной жизнью. Сильной Анне никогда в голову не приходило, что ее постигнет кризис. Настоятельница предостерегала, она и сама себя предупреждала, что настанет черное время, черная ночь, ночь тупика. Конечно, размышляла она, ей не избежать депрессии. Но не предвидела вот этого сухого отчаяния, когда обманом зрения перед ней вспыхивали невероятные и чудовищные образы. По ночам она испытывала непонятные страхи. Она вернулась в Лондон раньше запланированного. Здесь она каждый день ходила по улицам, пока не оставалось сил ни о чем думать. Купила черное платье. Ей немного полегчало, и тогда она поняла, что с нетерпением ждет возвращения Гертруды.
Зазвонил телефон. Анна вскочила и бросилась в гостиную. Назвала номер, как это делала Гертруда, которая переняла это от Гая.
— Извините… это Анна?
— Да. Граф? Доброе утро!
— Анна… а… а Гертруда дома?
— Ее нет. Она встречается с какими-то социальными работниками. Ей что-нибудь передать?
— Нет. Именно вас я и хотел видеть. Послушайте, я сейчас на вокзале Виктория. Могу я заглянуть на минутку? Хочу сказать кое-что.
— Конечно. Жду вас.
Анна опустила трубку и стояла, переводя дыхание, прижав руку к груди, к янтарной подвеске. Голос у Графа был такой взволнованный. Или ей показалось? Наверное, это какой-то пустяк, банальность, маленький подарок, которым он хочет удивить Гертруду, или что-то подобное.
Спустя несколько минут раздался звонок, она нажала на кнопку, отпирая уличную дверь, и услышала шаги Графа на лестнице. Открыла ему.
— Входите. Что произошло? У вас взволнованный вид, что-то случилось?
Граф прошел в гостиную. Снял свой черный плащ, едва смоченный дождем, подержал в руках, а потом бросил на пол. Анна не стала поднимать его. Она напряженно вглядывалась в беспокойное лицо Графа. А тот, не сводя с нее глаз, неожиданно улыбнулся кроткой извиняющейся улыбкой.
— Анна, я виноват. Простите, что напугал вас.
— Да, напугали. Что происходит?
— Не знаю, что и думать, — ответил Граф, — и, вероятно, мне не следовало тревожить вас, но мне было просто необходимо спросить у вас кое о чем. Я позволил себе… я должен сейчас быть в офисе…
— Граф, говорите все, ничего не таите. Позвольте помочь вам.
— Вы такая замечательная… и потому что вы… я всегда это чувствовал… так беспристрастны, умны…
— Да говорите же!
— И вы так любите Гертруду и так хорошо знаете ее. Думаю, она доверяет вам, как никому другому.
— Это касается Гертруды?
— Да.
Анна опустилась на стул. «Гертруда больна раком, — пронеслась мысль, — а мне никто не сказал». В глазах у нее потемнело.
— Гертруда больна, серьезно больна?
— Нет-нет, ну что вы!
— Пожалуйста, присядьте, Граф, и объясните.
Граф не стал садиться. Он отошел к окну, посмотрел на дождь, на Ибери-стрит. Потом вернулся и взглянул на Анну.
— Возможно, я не должен этого делать. Возможно, следует игнорировать подобные вещи. Но я так не могу, не могу…
— О чем вы, ради всего святого?
— Я получил анонимное письмо… касающееся Гертруды…
— Но… что в нем?
— Вот, взгляните. — Он извлек из кармана листок бумаги и протянул Анне.
Она развернула его. Напечатанное на машинке и не подписанное послание было коротко: «У Гертруды роман с Тимом Ридом».
Ее словно ударили, так велико было потрясение. Чудовищно!
Анна приложила ладони к пылающим щекам. Придя в себя, она воскликнула:
— Не верю! Это ложь! Отвратительная шутка. Это не может быть правдой!
— Рад, что вы так говорите, — мрачно кивнул Граф. — Это мне и хотелось услышать. Моя первая реакция была такой же. Но потом… если это ложь, то почему именно такая, если шутка, то весьма странная. А вы сами… простите меня… Гертруда ничего вам не говорила?
— Нет, конечно нет! Это немыслимо! Когда вы это получили?
— Сегодня утром. Отправлено прошлой ночью из Центрального Лондона. Вот конверт.
— Невероятно, — сказала Анна, — кто бы мог пойти на такое? Какая мерзость!
— Да… пакость. Мне хотелось порвать его и постараться забыть о нем, выбросить из головы… но я не смог. Я очень огорчился, а потом почувствовал, что должен спросить вас, не знаете ли вы…
Гертруда ошиблась, вообразив, что Граф излил душу Анне. Он ничего не сказал ей о своей любви. Но Анна, разумеется, все поняла некоторое время назад, когда Граф зашел к ним после их возвращения с севера и стоял перед Гертрудой, дрожа и не сводя с нее беспомощного взгляда. И снова она увидела нечто подобное совсем недавно после собственного возвращения, еще несомненней и ясней, когда Граф сперва позвонил узнать, когда приезжает Гертруда, а потом пришел поприветствовать ее. Он был так счастлив тогда. Анне не нужно было и говорить, сколь глубоко и нежно Граф любит ее подругу.
— Анна, дорогая, — проговорил Граф, — неужели это правда?
— Не знаю, но выясню и дам вам знать.
Ее деловой тон, похоже, еще больше встревожил Графа. Видно, его резанула эта деловитость, словно он для того забежал к Анне, чтобы сделать из нее доносчицу.
— Нет, я не этого хотел… а лишь спросить вас, не знаете ли вы чего… лучше будет ничего не говорить… считаю, следует просто игнорировать анонимные письма, уничтожать, я порву его…
— Нет, не надо, сохраните.
— Но если вы уверены, что это неправда… Гертруде будет так больно думать, что мы всерьез… я хочу сказать, мы не можем поверить, что она… так скоро после… совершила такое… и с кем…
— Не тревожьтесь, Граф. Оставьте мне разбираться в этом. Вы правы, нельзя игнорировать подобные вещи, необходимо все выяснить. Не волнуйтесь. Вероятно, это просто чья-то необъяснимая ненависть, что-то такое, чего нам с вами никогда не понять, или же…
— Вы уверены, что это неправда?
— Да. Но я хочу лишний раз убедиться в этом, и лучше сделать это не откладывая.
— Вы не расскажете ей о письме или о том, что я приходил?..
— Оставьте это дело мне. И возвращайтесь-ка на службу. Так будет лучше всего.
Графу не торопился уходить. Ему хотелось остаться, чтобы его успокаивали, говорили, как это все ужасно. Но Анна подняла с полу его плащ и проводила до двери.
— Вы позвоните мне в офис? Я напишу номер телефона.
— Не обещаю, — ответила Анна. — Хотя ладно, позвоню. Только перестаньте терзаться, идите и работайте. Идите, идите.
Граф ушел.
Анна вернулась в гостиную. Да, забавное предположение. Она вспомнила, как застала Тима Рида на кухне Гертруды: одна рука шарит в холодильнике, в другой пакет с украденной едой. Их глаза встретились. Он раскрыл рот от неожиданности, на лице виноватое выражение. Она нахмурилась и вышла из кухни. Ее Гертруда, королева, и это ничтожество? Нет.
