Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги
И никогда раньше я не улавливала связь между своей свободой и историей моей матери. Если я и анализировала свою жизнь с точки зрения феминизма, то в мыслях возникали героические личности из XIX века. Я вспоминала женщин из Сенека-Фоллз[47], свою любимую героиню Джо Марч, суфражисток, поправку о равноправии, сотрудниц журнала «Домашний очаг». Моей матери среди них почему-то не было. Я не понимала, каким образом ее уход от нашего чудесного папы к молодому бойфренду может быть связан с феминизмом.
Но так же, как Ричард Фриман был продолжателем традиции аштанга-йоги, моя мать стала продолжательницей традиций феминизма. Разумеется, со стороны это не выглядело так пафосно — старый серый домик в Маниту-Бич, молодой парень с бородой, который всегда был рад посмеяться. Но факт остается фактом: моя мать продолжила традицию женского самоутверждения.
Эти женщины, матери, бросившие свои семьи в начале 1970-х, стояли в авангарде феминистского движения, и неважно, были ли их действия продиктованы политическими причинами. Они разрушили порочный круг ожиданий. Как бастующие члены профсоюза, они отказались терпеть навязываемые им условия — ранние браки, раннее материнство — и устроили стачку.
Да, быть детьми таких матерей было непросто. Никто не хочет, чтобы их родители разводились. Да, мы злились на них, мы строили нашу жизнь так, чтобы она была непохожа на жизнь наших родителей, и горевали о том, что потеряли в детстве. Но может быть — может быть, — правда была в том, что, если бы они не сделали то, что сделали, наша жизнь сложилась бы совсем иначе.
Если бы они не начали новую жизнь, то, когда подошел бы наш черед становиться молодыми женщинами, мы бы обнаружили, что живем жизнью призраков, застряв в рамках старых традиций, оставленных предками, жизнью, где выходили замуж в двадцать один и рожали детей в двадцать два. В замкнутый круг попало бы еще одно поколение.
И вот что еще я знаю: среди нас тоже есть те, кому необходимо убежать, разрушить брак, схватить растерянных детей за руку, сесть в машину и уехать. Некоторые из нас по-прежнему вынуждены так поступать. Лиза ощущала сильную потребность выйти замуж рано и завести детей раньше, чем мы все, но потом ей пришлось спасаться и искать свой путь в одиночестве.
Спасла ли моя мать меня от этой судьбы? Может быть, и да. Не привлекая особого внимания к своим действиям, она сделала мне этот подарок и еще много других.
Без наших матерей и их массового побега в неизвестность, случившегося в 1970-х, мы были бы лишены этих важных лет становления, познания себя. Не уверена, что они намеренно вручили нам этот дар — сомнительный дар свободы. Я точно знаю, что мою мать сильно расстраивало, как я распорядилась этой свободой: бросила колледж, сбежала на другой конец света, всем своим поведением демонстрируя, как не терпится мне уехать как можно дальше от своей родни. (Что ж, я их приглашала! А они не приехали.) Но без матери всего этого не было бы. Храбрость наших матерей купила нам свободу.
Недавно я брала интервью у женщины-историка для статьи о движении суфражисток в штате Вашингтон. На протяжении нашего разговора эта элегантная, собранная женщина хранила полное самообладание и не проявляла эмоций. Она сообщила мне немало интересных фактов. Но вот я выключила диктофон и собралась уходить, а она подняла руку: одну минуту! Из вороха отксерокопированных документов она достала один документ и сказала, что хочет зачитать цитату Сьюзан Б. Энтони. Вот что она прочла:
— Когда-нибудь наши голоса услышат, и все будут думать, что так было всегда, равно как сейчас многие молодые люди считают, что все привилегии, свобода и радости, которыми сейчас располагают женщины, всегда принадлежали им.
Она читала, и голос ее вдруг дрогнул, а глаза наполнились слезами. Я думала было предложить ей салфетку, но, ничуть не смутившись, она продолжала читать:
— Они понятия не имеют о том, что каждый дюйм земли, на котором мы стоим сегодня, отвоеван тяжелым трудом нескольких женщин прошлого.
Она вытерла слезы и, глядя на меня поверх очков, проговорила:
— Нам всем стоит запомнить эти слова.
Разумеется, не всё так просто.
С одной стороны, существует вероятность, что бунт моей матери против традиций подарил мне свободу и дал возможность стать писательницей, матерью, женой — всё в свое время. С другой стороны, в юности я ездила автостопом по Австралии, садясь в машины к незнакомцам. Пусть со временем мне предстояло стать женой и матерью, которая так устала от хаоса своего детства, что сознательно превратила свой брак в ловушку, но в молодости я была свободна и делала что хотела. Однако эта свобода была чревата неприятностями и иногда опасностями.
Хочу ли я, чтобы моя собственная дочь или сын обладали такой же независимостью? Нет, нет и еще раз нет. Возможно, разрыв моих родителей сделал меня молодой женщиной с сомнительными моральными устоями. В исследовании, посвященном детям разведенных родителей («В горе и в радости»), Э. Мэвис Хетерингтон пишет, что 20 процентов ее подопечных через двадцать лет после развода родителей проявляли признаки «проблемного» поведения. Они испытывали «трудности в рабочей среде, романтических отношениях», им трудно было «найти свое место во взрослой жизни». А теперь давайте взглянем на меня двадцатидвухлетнюю в далекой Австралии: я работала на складе водителем подъемника, жила с парнем, с которым познакомилась на углу улицы, и питалась шоколадными батончиками и застрявшим в зубах песком. Три попадания в точку!
Возможно, оба эти взгляда правдивы. Я была свободна, моя жизнь представляла собой полную катастрофу. В эти странные годы многие факты моей жизни пугали меня. К примеру, я знала, что другие люди не испытывают таких сложностей в колледже, на работе, в повседневной жизни. Но при этом я обожала свою безумную, полную приключений жизнь.
Сложно сказать однозначно. Возможно, если бы мои родители остались вместе, я стала бы еще более проблемным подростком. В этом смысле социальные наблюдения — неточная наука: если бы фактор А или фактор В чуть отличались по величине, нас ждал бы результат X или результат Y соответственно. Может, моя молодость просто вскружила мне голову. Как поется в песне Райана Адамса, «быть молодым — значит быть в депрессии и быть под кайфом».
Допустим, все наши предположения насчет того, что могло бы быть, не стоят выеденного яйца. Тогда остается лишь одно — полагаться на дополнительные аргументы, как одноногий лыжник полагается на две дополнительные лыжи, которыми управляет руками. Вот они: в 1970-е число разводов значительно увеличилось. Женщины стали выходить замуж позже. Первый брак, заключенный в возрасте 26 лет и позже, имеет на 70 процентов больше шансов оказаться успешным, чем брак, заключенный в 21 год. А наша новая свобода — привилегия.
Я не была похожа на свою мать. Надо мною довлела потребность быть в безопасности. Но я всё же сделала этот шаг, пусть и маленький, и переехала с семьей в другой конец страны. И теперь мы жили здесь все вместе, и всё это было немного непривычно, но прекрасно. Мы это сделали!
Семейная жизнь состоит не из вех. Семейная жизнь — это то, что происходит каждый день: все эти завтраки и ужины, ссоры, книжки на ночь, футбольные матчи на заднем дворе, сборы в школу. Спрятавшись на нашей горе, мы наслаждались всеми этими незначительными мелочами. Наша с Брюсом спальня была на третьем этаже, там казалось, что мы скребемся лбом о небо на высоте восемь тысяч футов. (Жители Колорадо всегда знают, на какой высоте их дом.) Спальня была большой, просторной и застекленной почти со всех сторон. Когда в горах бушевал ветер тридцать миль в час, она ходила ходуном. В комнате с высокими потолками стояла высокая кровать: рост Брюса — метр девяносто, матрас лежал на уровне его груди, наверх мы забирались по лестнице.
Субботний вечер: никто из друзей Люси и Уилли не захотел ехать в горы, чтобы составить им компанию. Все дома, рядом, наверху, развалились на нашей кровати, с комиксами и радиоприемниками, все кричат и заезжают друг другу в нос локтями. Уилли построил полосу препятствий и прыгает с кровати на подушки. Люси читает «Гарри Поттера», слушает викторину по радио и крутит педали велотренажера — всё это одновременно. Я складываю чистое белье. Брюс сам с собой рассуждает, чем бы ему перекусить.
Вот так всё просто.
Мы были абсолютно счастливы. Я сложила последнее полотенце и спросила:
— Ну как, останемся? В Боулдере?
Брюс посмотрел на меня:
— Стоит подумать.
25. Урдхва дханурасана[48]
Гений никогда не кичился своим совершенством и чрезмерной добродетелью. Но я его таким и видела: совершенным и добродетельным. У меня также мелькнула мысль, что мне абсолютно ни к чему становиться такой. Она возникла случайно, но интуиция подсказывала, что за нее надо ухватиться и оберегать всеми силами. Даже мне это было понятно. Да, гений был уникален, однако мне казалось, что для разнообразия неплохо было бы изъять из меню уникальность ненадолго и просто побыть обычной.
