Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
— Такое дело, Ларик, — начал отец, — в Москву нам надо с мамой. И надолго, вероятнее всего.
— В Москву? — удивилась дочь. — Надолго? Ты о чем говоришь, папа?
— Я вот о чем, девочка моя…
И он стал говорить ей о том, что получил предложение, от которого отказаться невозможно, то есть совершенно невозможно. Во-первых, потому что это большие деньги, то есть очень большие, в смысле огромные просто. Во-вторых, потому что предложение это исходит от Айвана Лурье. Ларик продолжала смотреть на папу умными глазами и ждать, пока тот вырулит на прямую трассу внятного рассказа. В-третьих, выяснилось, что это не только деньги, но и научная работа, хотя опять же за деньги, другие уже, отдельные от тех, первых и очень больших. Вот.
— Ясно, — приняла объяснение Лариса, — а что мне за это будет, dad?
— Тебе будет отдельный родительский дом на все время нашего отсутствия, увеличенное в разумных пределах финансовое содержание в местной валюте, свобода личности, гарантированная американской конституцией, и отцовское благословение в совершении глупостей, — разъяснил свою позицию отец. — Правда, что касается последнего пункта, то он не согласован с мамой, но, я полагаю, это может коснуться лишь одного участника твоего сомнительного будущего. Я не ошибаюсь?
— Нет, daddy, — быстро согласилась дочь, которая вообще быстро соображала и по менее значимым поводам, — ты не ошибаешься, ты прав, как всегда. Ты и мама.
Одним словом, московский призыв Айвана семейством Циммерман был услышан, и Александр Ефимович с супругой, выправив визы, прибыли на место будущего контракта в самом конце мая. Раньше не получилось, не мог Александр Ефимович не довести очередной математический класс до выпуска, никак нельзя было взять и разом оборвать работу в школе, хотя Айван настаивал на скором сроке приезда и очень просил с ним не затягивать. По всем делам «Мамонта» он не мог уже обойтись без надежной правой руки, но руки такой среди окружения его не находилось. Были, конечно, толковые сотрудники, встречались и очень опытные, и даже совсем головастые, но ни один из них, когда Айван пытался завести очередной математический диспут применительно к ценным бумагам, да и просто деньгам, не схватывал сути, на которую опирался юный босс, — тому же никак не удавалось подобрать нужный ключик. Главный бухгалтер, выходя из председательского кабинета, разводил руками, прищелкивал языком и шел исполнять дальше вполне традиционные обманные функции, не требующие специальных навыков в области виртуальных знаний, хватало и обычных приемов, и налаженных хитростей. Но дела тем не менее продолжали идти в гору.
Циммерману Айван дал на вживание в старую новую жизнь неделю. Дмитрий Валентинович, организовавший к тому времени для супругов элитную стосорокаметровую квартиру на пешеходном Арбате, резво занялся восстановлением их бывшего российского гражданства, и это тоже не оказалось делом сложным, тоже семечки получились просто при его деловом подходе и хозяйственной умелости. Ну а через назначенную неделю бывший наставник по преодолению фундаментальных математических переулков, поражаясь тому, что удалось за это время увидеть в этом неизвестном ему городе, вышел на работу в «Мамонт» в качестве научного эксперта-консультанта с окладом вице-президента корпорации. Еще через месяц, завершив ознакомительную пробежку по делам корпорации, новый сотрудник, переходя с русского на английский и обратно, излагал бывшему ученику собственные соображения в деле дальнейшего упрочения «слонового» монумента. Со стороны это могло походить на разговор двух неагрессивных чокнутых, но к этому времени Дмитрий Валентинович уже точно знал, что к сумасшествию это не имеет ни малейшего отношения, и искренне огорчался, что переводу на человеческий язык магнитная запись этого разговора не подлежит, как он ни старался вникнуть в нее сам и как ни трудились над смысловой расшифровкой ее специально обученные люди.
«Поговорить бы с Арнольдом этим, про какого они меж собой толкуют, напрямую пообщаться, — подумал первый заместитель, — встречу бы с ним организовать за бабки — в чем там хитрость их главная, хаосов этих…»
К середине лета Макс окончательно перебрался к Циммерманам. И до этого он нередко оставался у Ларисы, после того, разумеется, как уехали ее родители. Но, проснувшись однажды рядом с ней, он неожиданно вспомнил, что после обеда непременно должен заскочить к Марку Самуиловичу и забрать CD-плеер. Именно так и подумал: не к себе домой заскочить, а в дом к Лурье, к дяде Марку. Что он и сделал, но кроме плеера захватил и все остальное, от штанов до фотографий.
— Спасибо за все, дядя Марк, — поблагодарил он Марка Самуиловича на другой день, — я теперь у Ларисы поживу, мы решили, так лучше будет для нас, и для вас удобней тоже. Не получается у нас с ней больше друг от друга по отдельности. Я лучше звонить вам буду и рассказывать как и чего. И Ирине Леонидовне тоже позвоню и тоже скажу, ладно?
— Ну конечно, — ответил Марк Самуилович, не зная, как к этому относиться, — удачи тебе, сынок.
Он и правда не знал, что для него это означает теперь. За все прошедшее с момента Иркиного отъезда время роман его с Клэр не угас и даже не потерял прежней силы. Поменялись лишь правила игры и порядок их отношений, полностью перенесший почти ежедневные встречи на ее территорию. Было в этом и неудобство, но связанное не только с удаленностью студийного апартамента Клэр от центра города, а еще в силу иной причины. Никогда после того, что случилось в семье Лурье, Марик не оставался у Клэр на ночь, всегда возвращался домой. И не из-за того, что там его ждал Макс, — Макса самого теперь можно было застать не часто, даже по ночам, а потому, что чувствовал — так надо: позвонит Ирка, а его нет, он не дома, он спит в чужой постели, и его обнимает совсем другая женщина, совсем ему не жена, и он тоже обнимает ее и говорит ей что-то на чужом языке: другого она не знает и не знала никогда, и поэтому не улыбнется так его шутке никогда, как улыбнулась бы Ирка, а улыбнется по-другому и засмеется тоже по-другому, и след оставит на стакане другой от других губ, и пахнуть подушка будет иначе, когда она утром уйдет в душ, а он отбросит одеяло, раскинет в стороны руки и переложит голову на ее место, смятое ее головой, в ту самую ямку, которую еще недавно грела ее смуглая щека. И снова знал он, что Ирка тоже про это знает, про все это, и чувствует, что больно ему от этого, но и хорошо тоже, очень хорошо, раз это хорошее сумело вытеснить собой самое лучшее, что было в их жизни — прошлое, — но не растерять и не забыть, и смогло заставить страдать и метаться, но не объяснить и даже не приблизить к пониманию — что же делать им всем с самими собою, в конце концов, как всем им с самими собою быть…
Клэр прекрасно Марка понимала и старалась вести себя так, словно ничего в отношениях их не изменилось. Ее как будто совсем не удивляли его вечерние отъезды домой, которые не прекратились даже после того, как родственник из Москвы Максим переехал жить к «герлфренд Ларисса» со всеми вещами. Она не задавала ему вопросов — просто целовала перед уходом. Сам Марик тему эту не поднимал, потому что объяснить состояние свое не умел. Да и не считал нужным. Странным несколько было для Клэр другое: почему неудобные эти встречи на далласских выселках после исчезновения Макса не сменили адрес на прежний, на адрес дома доктора Лурье. Но и об этом не считала вправе она пытать своего зрелого друга. Он уходил и ничего не предлагал, а она оставалась и садилась за письменный стол, чтобы успеть еще немного поработать над диссертацией про болты. К этому времени Клэр, справившись с расчетными нагрузками, перебралась через промежуточные доказательства и уже вместе с Марком подбиралась к предварительным выводам по использованию облегченных элементов, не требующих сварных соединений. Оставалось немного, максимум год, — и сразу защита. Ну, а после защиты, решила она для себя: или Марк Лурье есть, или Марка Лурье нет. А пока он есть, она не будет лезть ему в душу с вопросами, она будет беречь своего друга и научного руководителя и будет провожать его с улыбкой на лице всякий раз, когда он уходит от нее в ночь, унося на лице запах ее кожи и аромат ее духов, чтобы вернуться в тот самый дом, где она столкнулась на лестнице с миловидной женщиной, с которой они не представились взаимно, а лишь деликатно отвели взгляд, но в последний момент успели все же быстро посмотреть друг другу в глаза. А еще она постарается не забыть, что после той встречи пошел совсем другой отсчет в их жизни, вовсе не легкий, как было прежде, и далеко не воздушный, как было тогда…
В этот день он вернулся от Клэр как обычно и, не успев еще войти в дом, услышал, как надрывается в гостиной телефон. Гудки были назойливые и долго не прекращались. Не переобувшись, он прошел в дом и снял трубку.
