Юрий Додолев - Биография
Аннушка ничем — ни ростом, ни лицом, ни цветом волос — не походила на свою сестру. Была она моложе тети Грани лет на пятнадцать. Золотистая коса, скрученная в кольцо, лежала на голове, словно корона; серые, чуть выпуклые глаза смотрели на всех ласково и немного удивленно; с лица не сходила улыбка. Аннушка улыбалась всем: бабушке, мне, цветам, птицам, лакомившимся в саду вишнями и малиной.
Бабушка посоветовала поставить в саду пугало. Аннушка перевела на нее добрые глаза, удивленно сказала:
— Зачем? Птицы тоже тварь божья.
В ее горнице, окнами в сад, стояла такая же, как и у тети Грани, кровать, только с пышно взбитой периной и горой разноцветных подушек — от огромных до самых маленьких, украшенных затейливой вышивкой. Кроме кровати в горнице был стол с гнутыми ножками, три венских стула и еще что-то, не помню уж что. К крестовине окна прижималась ветка с маленькими, наливающимися медовым цветом яблоками. Когда поднимался ветер, раздавался стук. Казалось: дерево пытается поговорить с Аннушкой. Ее все называли просто Аннушкой. Никто, даже я, не добавлял к ее имени «тетя». У бабушки мягчал голос и теплели глаза, когда она говорила:
— Аннушка, подойди, дорогая.
Была у Аннушки слабость. Любила она кисель из белой смородины, сама варила его густой-прегустой, ставила в погреб охлаждать, потом разрезала на куски, словно мармелад, и угощала всех. Мне кисель из белой смородины не нравился, но я ел его, чтобы не огорчать Аннушку.
В этом же доме жил двоюродный племянник тети Грани и Аннушки — Никита. Был он сиротой, сестры относились к нему, как к сыну.
Осенью Никиту должны были забрать в армию. Тетя Граня сокрушалась по этому поводу, советовалась с бабушкой. Она успокаивала ее, говорила, что военная форма будет Никите к лицу. Бабушкины глаза при этом туманились, на губах появлялась слабая улыбка.
— А молиться где? — тревожилась тетя Граня. — Там, поди, и лба перекрестить негде?
— Пустое! — взмахивала бабушка пухлой рукой. — Воистину верующий найдет, где с богом поговорить.
Аннушка слушала бабушку молча, не снимая с лица улыбки. Тетя Граня буравила Варвару Федоровну недоверчивым взглядом, вздыхала. Я чувствовал: тетя Граня не соглашается с бабушкой. Она часто не соглашалась с ней. Даже спорила и дерзила.
Это случалось, по обыкновению, утром, когда тетя Граня входила к нам в комнату. Остановившись у притолоки, спрашивала ворчливо.
— Стряпать что?
Бабушка поворачивалась к ней всем телом; загибая пальцы, произносила:
— На первое кашу гречневую с молоком, а на второе… Впрочем, Гранюшка, ты, наверное, опять все по-своему сделаешь?
— А то как же! — отвечала тетя Граня. — Заладили: каша да каша. Можно ботвинью состряпать или…
— Ах, оставь, пожалуйста! — перебивала бабушка. — Что-нибудь попроще сготовь.
— Попроще, попроще, — ворчала тетя Граня. — Попроще — в столовку ступайте. Сроду не бывала там, но от людей слышала коклетки вот такусенькие, — тетя Граня показывала кончик пальца.
Сама тетя Граня делала котлеты с ладонь. Сочные, с хрустящей корочкой, они таяли во рту.
— Раньше ты покладистой была, — сокрушалась бабушка. — Раньше никогда не перечила мне.
— То раньше! — отрезала тетя Граня и, насупившись, поправляла на голове черный платок.
Бабушка вздыхала. Тетя Граня не сдавалась. Помолчав, снова спрашивала — на этот раз подчеркнуто дерзко:
— Так что ж стряпать-то?
— Я уже сказала, — отвечала бабушка.
— А на второе?
— На второе? — Бабушка подносила указательный палец к виску. — Уж ты сообрази это сама, Гранюшка.
— Давно бы так, — гудела тетя Граня, на ее лице появлялось подобие улыбки.
— Только ты не очень мудри! — спохватывалась бабушка.
— Ладноть! — бросала тетя Граня и, припадая на ногу, удалялась.
Мне почему-то казалось, что бабушка кривит душой, заказывая на обед гречневую кашу с молоком, что ей и самой не хочется «что-нибудь попроще», что она целиком полагается на тетю Граню, а обсуждение меню — своего рода ритуал, напоминающий бывшей купчихе и бывшей кухарке их прошлую жизнь.
Обедали мы в саду, под яблоней, за большим столом, сколоченным Никитой из гладко оструганных досок. Зреющие яблоки свисали над нашими головами, густая листва укрывала от солнца. От долгого пребывания на свежем воздухе разыгрывался аппетит, и я с нетерпением ждал, чем порадует нас тетя Граня.
— На первое — окрошка! — торжественно возвещала она и осторожно опускала на стол запотевшую кастрюлю, высокую и большую, похожую на бак. Разливая окрошку по тарелкам, говорила, обращаясь к бабушке: — Рыбки бы сюда или мясца. А с одной зелени да яиц какая окрошка? Но не сезон резать скотину. В зиму мясца поедим всласть. — Тетя Граня задумывалась и добавляла: — Помните, Варвара Федоровна, какие кушанья я стряпала? Матушка ваша, покойница, уважала пироги, особливо с грибами.
— Да, да, — полузакрыв глаза, отвечала бабушка, и мне тогда казалось: видит она стол, уставленный разными яствами, тарелки с резными, похожими на лепестки краями, с вензелем, выполненным замысловатой старославянской вязью, столовое серебро, тоже с вензелем, — то самое столовое серебро и те самые тарелки, которыми мы пользовались дома; они совсем не походили на обыкновенные, и по этой причине я стыдился есть из буржуйских тарелок, нарочно разбил одну, чем очень и очень огорчил бабушку. Собрав осколки, она сказала, что этот сервиз ей преподнес на свадьбу один… Бабушка запнулась.
— Кто? — вырвалось у меня.
Она ничего не ответила.
До сих пор помню эти тарелки и столовое серебро. Тарелки разбились, а столовое серебро продали во время войны. Оно пошло в переплавку, фамильное столовое серебро. Может быть, из него понаделали гривенников и пятиалтынных, может, отлили ордена и медали. Так или иначе, то серебро живет. Вот только вензель исчез. Да и кому он нужен, этот вензель? О чем он напомнит, что расскажет? Всем — ни о чем, а мне — о многом. С этим вензелем связано мое детство. Он украшал не только тарелки и столовое серебро — был вышит на скатертях, шторах, чехлах.
Сразу после приезда бабушка покупала кур: двух-трех у тети Грани, остальных — на базаре. Базар был расположен на окраине села. Собирался он два раза в неделю — по воскресеньям и средам.
Бабушка сразу направлялась к прилавкам, на которых лежали связанные за лапки куры, гуси, утки. К другим прилавкам она даже не приближалась, потому что все другое — масло, сметану, овощи и молоко — нам продавала тетя Граня.
Бабушка обходила прилавки, не обращая внимания на баб, призывно и протяжно нахваливающих свой товар. Остановившись возле какого-нибудь мужика, затюканного и тощего, указывала пальцем на курицу:
— Сколько?
— Пять рублей, — почтительно отвечал мужик.
— Три! — бросала бабушка и отступала от прилавка.
— Уступлю! — кричал мужик. — Хорошая курица!
— Так сколько же?
— Четыре пятьдесят!
Бабушка усмехалась.
Боясь упустить покупательницу, продавец сбрасывал полтинник за полтинником и наконец обреченно восклицал:
— Забирай!
Бабушка доставала из пухлого ридикюля пятерку, отдавала ее мужику.
— Сдачи нет, — сокрушался он. — Может, помельче найдешь?
Бабушка делала величавый жест, обозначавший — сдачи не надо. Это приводило мужика в такое сильное волнение, что он начинал вопить на весь базар:
— Спасибочки! Вовек не забудем!
— Не стоит, — отвечала бабушка и удалялась с базара, очень довольная собой.
Я нес курицу, а бабушка плыла рядом и улыбалась чему-то. «Чему?» — старался понять я. Спросил об этом. Бабушка весело взглянула на меня и ничего не ответила.
— Ваша бабушка — добренькие, — объяснила мне Аннушка, — но чудачка. Молоденькие, оне большая насмешница были. Я ведь у них в услужении с пятнадцати годков. Дедушка ваш — Александр Макарович — по трактирам да по цыганам ездил, а бабушка все одне и одне. Вот оне и забавлялись, как придется. Про Андрея Николаевича слышали?
— Про какого Андрея Николаевича?
— Про офицера с усами… Неужели бабушка вам ничего не рассказывала?
— Про офицера — ничего, — вынужден был признаться я.
Аннушка виновато улыбнулась.
— Проговорилась. Вы меня не выдавайте, но этот Андрей Николаевич много лет при вашей бабушке в поклонниках состоял. Познакомились они, когда оне еще две косы заплетали, а он юнкером был. Как только выпустили его офицером, он отрастил усы и сделал вашей бабушке предложение. — Аннушка рассмеялась. — А оне им: — Сбрейте усы, тогда и поговорим.
— Ну?
Аннушка снова рассмеялась.
— Андрей Николаевич сбрили усы. Бабушка увидели их и сказали: «С усами вы лучше были». С Андреем Николаевичем чуть беспамятство не приключилось: без усов остались и без бабушки. Пообещал снова отрастить усы, но ваша бабушка в ответ только смехом заливалась.
