Юрий Додолев - Биография
В памяти возникла поездка на курорт. Зинаида Николаевна предпочитала отдыхать в Крыму, но в тот год — это было лет десять — двенадцать назад — ему предложили три путевки в Сухуми и он сразу же согласился. Вначале было какое-то смутное желание побывать там, где он мыкался, искал свою мечту; потом все чаще и чаще стала возникать перед глазами Верка. Он и до этого вспоминал ее, но вспоминал как-то мимолетно, без душевной боли. Теперь же, перед отъездом на курорт, он думал и думал о ней. Зинаида Николаевна несколько раз удивленно приподнимала брови и даже спросила: «Что с тобой?» В ответ Доронин сослался на служебные дела, которых перед отпуском накопилось больше, чем нужно. Почему-то казалось: в Сухуми он обязательно встретится с Веркой, и не где-нибудь, а на базаре, около прилавков с битой птицей. В глубине души Доронин сознавал: такого не может быть, но продолжал думать о встрече с Веркой — это доставляло ему удовольствие, возвращало его в прежнее, уже полузабытое время. Всю предшествующую отъезду неделю он провел в лихорадочном ожидании какой-то радости, во всем соглашался с женой, помогал ей по хозяйству, стал, как пошутила она, образцово-показательным мужем.
В Сухуми они летели самолетом, обратно было решено ехать поездом — Зинаида Николаевна собиралась покупать на пристанционных базарчиках дешевые фрукты.
Расположившись в пансионате и искупавшись в море, Доронин вызвался сходить на базар. Зинаида Николаевна сказала, что сама это сделает, когда спадет жара и отдохнет Вадик.
— Тогда я просто пройдусь. — Доронину не терпелось побывать на базаре, побродить по городу, увидеть все то, что было в памяти.
— Иди, — ответила жена, удобно располагаясь в шезлонге на открытой веранде, окруженной тенистыми деревьями.
Доронин сразу же помчался на базар, но без посторонней помощи не смог отыскать его. Шел и удивлялся: раньше не было ни этих улиц, ни этих площадей, ни великолепных санаториев и пансионатов с широкими окнами. Чем ближе подходил к базару, тем меньше оставалось надежды, что он встретит Верку. Так и получилось. И базар оказался совсем другим — ничем не напоминал прежний. На прилавках лежали куры, но не кубанские — это Доронин с первого взгляда определил. В расположенном наискосок ларьке тоже продавали кур — импортных, в целлофановой обертке. Он побродил по базару, приценился к фруктам, купил стакан орехов, но не смог разгрызть твердую скорлупу — «мост» во рту угрожающе пружинил. Возвращаться в пансионат не хотелось, и Доронин, несмотря на жару, пошел в город — решил отыскать хотя бы то место, где находился дом тетки Маланьи, и ту самую бухточку.
Наткнулся он на нее довольно быстро. Так же нависали скалы с прозеленью в щелях, таким же ласковым было море. Закрывавшие доступ к нему камни были убраны, вниз вела лестница с пластиковыми перилами. На пляже пестрели плавки, купальники, бикини. Доронин без труда нашел место, где нежился на солнце, вспомнил, как пятился от наседавших на него парней. В ушах возник Веркин крик, по телу рассыпались мурашки, и Доронин тотчас же, подумал, что она, Верка, действительно не пожалела бы себя, в отличие от многих-многих других людей, готовых на самопожертвование только на словах.
От бухточки было рукой подать до навсегда оставшейся в памяти улицы. Доронин даже не надеялся увидеть в сохранности дом тетки Маланьи и разволновался, когда обнаружил его на прежнем месте, в окружении других домов, крепких и добротных. Бывшее его пристанище совсем обветшало, но фасад был обновлен, как и обвитая плющом веранда все с теми же разноцветными стеклами. Во дворе появилась водонапорная колонка, все остальное было прежним. А вот изгородь была другая — металлическая сетка с крупными ячейками. Облокотившись на нее, Доронин начал жадно разглядывать дом. Показалось: сейчас появится тетка Маланья — в душегрейке, в стоптанных валенках с отрезанным верхом. Но вместо нее вышла какая-то незнакомая женщина, молча посмотрела на Доронина и направилась к грядкам…
Поезд, на котором возвращались Доронины, на Курганной не останавливался. Как только он покатил по равнинам Краснодарского края, Алексей Петрович прилип к окну — хотелось хоть мельком взглянуть на станцию, от которой до Веркиного хутора было всего пятнадцать километров. «Рок», — сказал он сам себе, когда состав неожиданно остановился на Курганной. Проводник не хотел открывать дверь вагона, но Доронин упросил его сделать это, спрыгнул на испачканный мазутом гравий, устремил взгляд туда, где исчезал в полуденном мареве шлях. Появившаяся в тамбуре Зинаида Николаевна попросила посмотреть, продают ли фрукты. Он досадливо махнул рукой, перевел взгляд на здание вокзала, построенного на месте полуразрушенной хибары. Коновязи на привокзальной площади, от которой начинался шлях, не было — три «газика», «Москвич» и синяя, покрытая мохнатой пылью «Волга» дожидались там своих пассажиров. «Каких-нибудь полчаса, и я у Верки», — подумал Доронин, борясь с искушением плюнуть на все, сойти с поезда.
— Зеленый дали, — сказал проводник и пригласил в вагон.
Мгновение Доронин колебался, потом обреченно поставил ногу на ступеньку. Состав дернулся, стал набирать скорость. Перед глазами поплыли пристанционные постройки, мелькнул и исчез шлях.
«Зря уехал», — подумал Доронин, натягивая на себя сбившееся одеяло. Почему-то казалось: Верка по-прежнему живет в том же хуторе, вспоминает его. Он решил после выздоровления съездить на несколько дней на Кубань и сразу же подумал, что она, Верка, должно быть, стала совсем другой — не такой красивой, какой была.
Жена и сын продолжали громко разговаривать, а Доронин все терзался, все взвешивал, все спрашивал себя, что ему делать, как жить…
ТЕТЯ ГРАНЯ, ЕЕ СЕСТРА И БАБУШКА
Рассказ
На полпути между Ярославлем и Москвой есть полустанок, на котором теперь останавливается только электричка «Москва — Ярославль», а товарные и пассажирские поезда проносятся мимо, не сбавляя скорости. В километре от полустанка расположено село. На окраине этого села, на тихой улочке, полого спускавшейся к реке, жили две староверки — тетя Граня и Аннушка, обе бобылки, родные сестры. До революции они служили у моей бабушки Варвары Федоровны Сизовой, бывшей купчихи и тоже староверки: Аннушка — горничной, тетя Граня — кухаркой.
Бабушка снова встретилась с ними лет за пять до войны. Эта случайная встреча произошла на Рогожском кладбище, в храме, построенном великим русским зодчим Казаковым, — по большим праздникам там собирались староверы. Спустя некоторое время тетя Граня и Аннушка пригласили бабушку к себе. Ей понравилось у сестер. На лето она стала снимать у них комнату.
Мы приезжали к тете Гране и Аннушке в конце июня, когда устанавливалась хорошая погода. Домик сестер выглядел с улицы не ахти как, казался мне маленьким, ненадежным. На самом же деле был он вместительным, добротным. Сложенный из дубовых бревен, которым, по словам тети Грани, цены нет («Семьдесят лет стоит и еще столько же выдюжит!»), он вклинивался своими тылами в сад, словно бы раздвигал крепкими стенами деревья. Со всех сторон примыкали к дому клетушечки и боковушечки, в которых хрюкала, блеяла, крякала и кудахтала разная живность. Но ничего этого с улицы не было видно: весь дом, кроме трех оконцев с резными наличниками и части крыши, надвинутой на них, словно козырек кепки на глаза, утопал в буйном разнолистье фруктовых деревьев.
Тетя Граня и Аннушка шумно радовались нашему приезду, хлопотали с утра до вечера, стараясь нам угодить.
До войны смуглолицей горбунье тете Гране, низенькой и сухощавой, было за шестьдесят. Несмотря на это, была она шустрой, проворной, весь день проводила в хлопотах: стряпала у пышущей жаром плиты в саду под навесом, кормила и поила животных, лазила в погреб, где хранились разные соленья, бегала из дома в сад, из сада в дом, раскачиваясь, словно маятник: одна нога у тети Грани была короче другой. Одевалась во все черное, в самую жару не снимала платка, тоже черного, сколотого по-монашьи у подбородка. В ее комнате и днем и ночью горела лампадка под иконами с коричневыми ликами. Кроме кровати, узкой и жесткой, в комнате стоял стол, накрытый куском неотбеленного полотна, две потемневшие от времени лавки, огромный сундук, окованный жестью, и больше ничего. Даже в полуденный зной в тети Граниной комнате, похожей на чулан, было прохладно, но входить я туда боялся. Казалось, что люди, изображенные на иконах, следят за мной и осуждают за что-то. Побаивался и тетю Граню. Когда она обращала на меня свой черный немигающий взгляд, мне становилось не по себе. Казалось, этот взгляд проникает в самое нутро. В то же время тетя Граня возбуждала любопытство, которое возбуждают у детей люди с физическими недостатками. «Какой у нее горб, — думал я, — твердый или мягкий? А что получится, если его срезать? Тяжелый ли он?»
