Джудит Леннокс - Зимний дом
Хью любил Майю. Хью, ее мягкий, добрый, едва не погибший на войне брат, любил Майю Мерчант. Робин вспомнила, как Майя давала показания во время расследования обстоятельств смерти Вернона, и вздрогнула.
— Майя знает?
Элен покачала головой. Ее глаза, сиявшие лихорадочным блеском, наконец потухли, и девушка сказала:
— Я едва не возненавидела ее. Но не смогла. В конце концов, она ведь не виновата, верно? Просто такая уж она уродилась.
Майя вышла замуж за Вернона, потому что у него были деньги и собственность. Но у Хью не было ни гроша — иными словами, ничего из того, что требовалось Майе. Наверно, Хью любил Майю уже лет десять, но ей было безразлично. Ничего из этого не выйдет. Не должно выйти.
— Робин, теперь ты понимаешь, почему я не прихожу к вам в гости? — спросила Элен, вдела в иголку новую нитку и принялась шить.
Весь этот год Джо держал слово, данное Хью. Если Робин худела, он тащил ее в кафе и кормил эклерами с шоколадным кремом; зимой ходил с ней на концерты, а летом, когда Фрэнсис уехал, брал ее в пешие походы. Борясь с ревностью, выслушивал ее жалобы на Фрэнсиса, а в последнее время — тревоги за Хью. Джо догадался о любви Хью еще несколько месяцев назад, когда познакомился с Майей Мерчант, но не стал говорить этого Робин. Он с первого взгляда понял, что Майя из тех красавиц, что заставляют мужчин терять голову, и сумел убедить Робин оставить брата в покое. Сумел доказать, что иначе дело может кончиться плохо.
Чувство, которое Джо питал к Робин — такое же молчаливое и такое же безнадежное, — не изменилось. Двусмысленность его положения казалась ему невыносимой. Когда Робин не было рядом, он тосковал по ней; когда она была рядом, Джо сводила с ума невозможность прикоснуться к ней. Иногда Эллиот жалел об обещании, которое выудил у него Хью Саммерхейс; часто мысли о Фрэнсисе и Робин заставляли Джо ревновать так, что он начинал презирать себя. Притворяться другом, когда тебе хочется быть любовником… Такой судьбы не пожелаешь и врагу.
И все же за этот год ему удалось кое-чего добиться. Джо работал у Оскара Придо, друга Ричарда Саммерхейса. Тот уже двадцать лет владел фотоателье, и дела у него шли в гору благодаря многочисленному штату низкооплачиваемых помощников. Для Оскара Джо снимал льстившие натуре портреты дебютанток (объектив со светофильтром и слабая подсветка), а также бесконечные свадьбы. Конечно, это было хорошей школой, однако Джо стремился к другому. Он уже продал серию фотографий одному журналу левого толка. Газеты, принадлежавшие Розермеру, сообщали о нападении участников голодных маршей на полицейских, но снимки Джо говорили о другом: на одном из них было запечатлено, как конные блюстители гонятся за безоружными людьми. Вскоре Джо собирался посетить Париж — во-первых, чтобы самому убедиться в тлеющем недовольстве, которое начинало охватывать город; во-вторых, чтобы попытаться найти следы тети Клер.
Он отправился во Францию в первых числах февраля, небрежно бросив в рюкзак немного одежды, но тщательно упаковав свою драгоценную камеру. Переплыв Ла-Манш, Джо сел в холодный, битком набитый поезд из Кале. Дорога была долгой и утомительной. Он прибыл в Париж во второй половине дня и почувствовал азарт охотника, едва вышел с Северного вокзала. Для обеденного времени парижские улицы были необычно многолюдны. В воздухе пахло насилием, разительно не соответствовавшим холодной элегантности города.
Он зашел в маленькое кафе, выпил бокал красного вина и закусил багетом. Джо быстро понял, что большинство людей, высыпавших на улицу, принадлежит к крайне правым организациям «Молодые патриоты» и «Огненный крест». На перекрестках то и дело вспыхивали мелкие потасовки, жестоко подавлявшиеся полицией. В ответ на вопрос Джо официант объяснил:
— Они хотят устроить переворот. Фашисты и прочие в этом роде собираются на площади Согласия, а оттуда пойдут к Палате депутатов. Начальство сказало мне, что полиция перекрыла все ведущие туда маршруты. — Официант пожал плечами. — Будет кровавая баня, мсье.
Наступили сумерки, и уличные фонари, блестевшие от дождя, освещали злобные, возбужденные лица людей, заполнивших мостовые и тротуары. Джо последовал за толпой, стремившейся к площади Согласия. Он нырнул в подворотню, вставил пластинку в камеру, потом забрался на парапет и навел резкость. Огромная площадь Согласия была заполнена людьми. Их были десятки тысяч, если не сотни. Джо осторожно уложил в рюкзак отснятые негативы.
С площади Согласия доносились обрывки речей, усиленных мегафонами. Закат Третьей республики… Заговор еврейских банкиров с целью уничтожить Францию… Джо понял, что если будет двигаться дальше, то утонет в толпе. Поэтому, сделав последний снимок толпы на площади Согласия, он повернул назад, прошел по параллельной улице и очутился в саду Тюильри. Отголоски грозного шума не помешали ему вновь насладиться элегантной и таинственной красотой города. Он смутно помнил, как гулял в этом саду с матерью. Выйдя из Тюильри, Джо спустился на берег Сены и снизу вверх посмотрел на мост, который вел к Палате депутатов.
И тут вспышки насилия возникли в нескольких местах сразу — так в сухой и жаркий летний день вспыхивает скошенный луг, подожженный осколками стекла. В желтом свете газового фонаря Джо увидел человека, сбитого с ног полицейским, а затем затоптанного сотней его собратьев-фашистов. Волны ультраправых накатывались и разбивались о плотную стену полиции; казалось, тело Парижа сотрясала дрожь. Джо подбирался к схватке все ближе и ближе, прижимая к груди камеру и проклиная темноту.
На следующий день заголовки французских газет кричали о провалившемся путче и сообщали число убитых. Едва Джо проснулся в номере маленькой гостиницы, как тут же выудил из рюкзака записную книжку матери и стал искать нужное имя.
Кузину Мари-Анж он смутно помнил. Бранкуры, родственники его матери, были такими же немногочисленными, как и Эллиоты. Были дедушка, бабушка, тетя Клер, кузина Мари-Анж и несколько внучатых племянников и племянниц, чьи адреса в записной книжке не значились. В детстве Джо считал кузину Мари-Анж одной из представительниц мира взрослых, далекого и страшноватого, в то время как тетя Клер, которая в парке играла с ним в мячик и тайком лазила на кухню за печеньем и конфетами, была его другом и союзником.
По дороге к дому Мари-Анж Джо видел улицы, заваленные обломками, — память о вчерашнем мятеже. Было раннее утро, от крыш и тротуаров отражался холодный и бледный солнечный свет. Полицейские, группками стоявшие на перекрестках, подозрительно косились на него. Джо шел быстро и в конце концов добрался до маленького сероватого здания на окраине города. Ставни были закрыты, латунные ручки отполированы до блеска. Джо постучал в дверь.
В щель выглянула пожилая седовласая служанка.
— Мадам ушла к мессе, — высокомерно ответила она.
Дверь закрылась, и Джо остался стоять на тротуаре. Он отошел к стене дома напротив и переминался с ноги на ногу, пока из-за угла не показалась маленькая женщина средних лет, одетая во все черное. Тогда он отлепился от стены и перешел улицу.
— Мадам Бранкур?
Женщина смерила его взглядом и кивнула.
— Прошу прощения, мадам… Я — Джо Эллиот, сын Терезы Бранкур.
У дверей она остановилась и посмотрела на Джо:
— Сын Терезы?
— Я ищу тетю Клер и подумал, что у вас должен быть ее адрес. Понимаете, моя мать умерла несколько лет назад, и…
— Я в курсе, молодой человек. — Мадам Бранкур решительно постучала в дверь. — Думаю, вам лучше войти. Не стоит обсуждать семейные дела на улице.
Служанка открыла дверь, и Джо следом за мадам Бранкур прошел в гостиную. Стены были увешаны Распятиями и картинами на религиозные сюжеты, а на угловом столике стояла обширная коллекция семейных фотографий. Джо не смог противиться искушению и начал их рассматривать.
Негромкий язвительный голос сказал:
— Мсье, если вы ищете здесь свою мать или свою тетю, то можете не трудиться. С Терезой мы никогда не ладили, а у меня нет желания смотреть на глупую физиономию Клер после того, как она покинула мой дом.
— Она жила здесь?
— Несколько месяцев. После смерти ее родителей.
— Куда она уехала?
— В Мюнхен. Вышла замуж за немца. За музыканта, можете себе представить?
Она считает музыкантов чуть ли не преступниками, подумал Джо.
— У вас есть ее адрес?
Мадам Бранкур слегка пожала плечами. А потом позвонила в колокольчик и позвала служанку:
— Виолетта, принеси мне портфель.
Когда служанка вернулась с кожаной папкой, мадам Бранкур начала перебирать ее содержимое.
— После своего замужества Клер прислала мне несколько писем. Конечно, я не отвечала, и вскоре она перестала писать. Понимаете, мсье, Клер было почти сорок. Выходить замуж в ее возрасте неприлично, а утверждать при этом, что выходишь по любви, просто унизительно.
