Владимир Чивилихин - Память (Книга первая)
Но где я все же читал о Соколовском? Не у Герцена ли? Протягиваю руку к полке, беру «Былое и думы». Конечно! В этой энциклопедии русского освободительного движения последекабристской поры есть песня Соколовского о русском императоре, которому оператор «брюхо распорол», и его преемнике «сукином сыне» Николае. Она тут впервые напечатана, правда, в несколько видоизмененном виде по сравнению с жандармским текстом. Снова прочитываю его н вспоминаю ноэль Пушкина.
Ура! В Россию скачетКочующий деспот.Спаситель громко плачет,За ним и весь народ…
В «Русском императоре» те же мотивы — упоминание о боге и народном плаче в связи с приездом царя. В «Былом и думах» описаны также обстоятельства ареста московской молодежной компании, распевавшей песни Соколовского, и некоторые подробности следствия. Владимир Соколовский держался смело, даже дерзил. «Аудитор комиссии, педант, пиетист, сыщик, похудевший в зависти, стяжаниях и ябедах, спросил Соколовского, не смея из преданности к престолу и религии понимать грамматического смысла последних двух стихов:
— К кому относятся дерзкие слова в конце песни?
— Будьте уверены, — сказал Соколовский, — что не к государю, и особенно обращаю ваше внимание на эту облегчающую причину».
Содержался Соколовский, как рассказывает Герцен, в темной грязной камере московского острога. Друзья его сидели в других местах, родные находились далеко и, наверное, в неведении. У бедного узника не было ни денег, ни даже смены белья. Правда, нашелся в Москве один вполне и даже слишком необыкновенный человек, принявший в нем участие, и нам должно эту старомосковскую редкость вспомнить, как вспомнил о нем когда-то Александр Герцен: «Память об этом юродивом и поврежденном не должна заглохнуть в лебеде официальных некрологов, описывающих добродетели первых двух классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела..:»
Это был московский тюремный врач Гааз, из немцев. Его считали странным, придурковатым, не в своем уме, полусумасшедшим и т. п. Только за то, что он был бесконечно добр. Перед отправкой преступников в этап, скажем, Гааз привозил им съестные припасы и среди прочего обязательные сласти — орехи, пряники, фрукты, иные лакомства. Кротко выслушивал упреки дам-благотворительниц за «глупое баловство преступниц», потирал руки и говорил: «Извольте видеть, милостивой сударинь, кусок хлеба, крош им всякой дает, а конфекту или анфельзину долго они не увидят…» И вот этот блаженный доктор Гааз, по воспоминаниям Герцена, прислал Владимиру Со-коловскому, зараставшему в тюремной грязи, связку белья…
Однако что за человек был Владимир Соколовский? Сын губернатора, писал сверхдерзкие песни про царей, был близок Герцену и Огареву, арестованным в 1834, году по одному с ним делу, а точнее, по его делу. Герцен дает Соколовскому такую характеристику: «Милый гуляка, поэт в жизни, он вовсе не был политическим человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, любивший покутить, как мы все… может, немножко больше».
19
Если б о том времени писать роман и среди героев его числить Владимира Соколовского, то едва ли можно было удержаться, чтоб не разработать нескольких «исторических» эпизодов с участием этого человека.
14 декабря 1825 года, Сенатская площадь. Михаил Бестужев, который первым привел сюда Московский полк, видит, как к нему подбегает группа морских и армейских кадетов. Непременно во главе ее стройный юноша с соколиными глазами, сияющими восторгом и решимостью.
— Мы присланы депутатами от наших корпусов, — задыхавшись, говорит, он. — Просим позволения прийти на помощь и сражаться вместе с вами…
— Как ваше имя? — спрашивает Бестужев, любуясь выправкой и т.д.
— Соколовский, — отвечает юноша. — Выпускник. Первого кадетского корпуса.
Тут непременно описалась бы неясная и опасная обстановка на площади в тот звездный час, раздумья Бестужева, нетерпеливое поведение кадетов.
— Поблагодарите своих товарищей за благородное намерение, — говорит наконец Бестужев со всею серьезностью. — Поберегите себя для будущих подвигов.
Они удалились, едва сдерживая досаду, и т. п.
Так могло быть в романе, так, между прочим, вполне могло быть и в жизни, но было ли так? Это правда, что депутация морских и пехотных кадетов явилась на площадь 14 декабря 1825 года и обратилась к Бестужеву, вспоминавшему позже: «…Мы присланы депутатами от наших корпусов для того, чтобы испросить позволения прийти на помощь и сражаться в рядах ваших», — говорил, запыхавшись, один из них… Я удержался от искушения при мысли подвергнуть опасности жизнь и будущность этих ребят-героев… Благодарите своих товарищей за благородное намерение и поберегите себя для будущих подвигов, — ответил я им серьезно, и они удалились».
Владимир Соколовский, если исходить из его горячего темперамента, многих подробностей будущей жизни и положения старшего кадета, через несколько месяцев заканчивающего курс, мог вполне явиться на площадь в составе делегации. Несомненно, он уже тогда не был неприметным — по документам и воспоминаниям однокашников известно, что учился он отменно, имел страсть к чтению и тяготел к литературному труду. Но был ли он действительно на площади, 14 декабря 1825 года — это, к сожалению, пока неизвестно. Предполагаю, однако, что он, в числе других старших воспитанников, не мог не принять участия в вечерних событиях того дня, о которых позже писал Н. С. Лесков, стенографически воспроизводя рассказ воспитанника 1-го Кадетского корпуса, очевидца давних событий.
В чистой прозе можно было бы описать далее, что Соколовский сочинял злые куплеты о событиях тех дней, а позже агитировал товарищей устроить обструкцию Николаю I при его посещении корпуса. Я же знаю только, как Соколовский в числе других встретил августейшего инспектора, прибывшего в корпус на следующий день после восстания. «Пятнадцатого декабря в корпус неожиданно приехал государь Николай Павлович…»" Молодой царь, еще не избавившийся от смертельного страха, вошел в длинную залу, сурово насупясь, выслушал рапорт Перского, скрипнул сапогами перед строем, и все замерло под его холодным взглядом. Пытаясь придать голосу покровительственно-отеческие ноты, царь выкрикнул:
— Здорово, дети!
Прошла секунда, другая, и вот уж время, нужное для того, чтоб кадеты набрали воздуха и дружно гаркнули: «Здравия! Желаем! Ваше! Императорское! Величество!» — кончилось. Строй безмолвствовал.
Роман? Досужее литературное преувеличение? Ничуть! У меня в блокноте сохранилась выписка из записок другого воспоминателя: «При первом посещении государем 1-го корпуса на его приветствие: „Здорово, дети!“ — ответили глубоким молчанием».
Воображаю, как царь сменился в лице, плечи его опустились и он в гневном недоумении взглянул на директора корпуса, который обвел умоляющим взглядом старших воспитанников и нашелся — тихо и спокойно пояснил царю, что его воспитанники приучены отвечать на уставное приветствие:
— Здравствуйте, кадеты!
Строй ответил как положено, а государь, по Лескову, изволил громко сказать:
— Здесь дух нехороший!
— Военный, ваше величество, — отвечал полным и спокойным голосом Перский.
— Отсюда Рылеев и Бестужев! — по-прежнему с неудовольствием сказал император.
— Отсюда Румянцев, Прозоровский, Каменский, Кульнев — все главнокомандующие, и отсюда Толь, — с тем же неизменным спокойствием возразил, глядя открыто в лицо государя, Перский.
Негодование, выражавшееся на лице государя, не изменилось, но он ничего более не сказал и уехал…
Неизвестно, какую роль играл Владимир Соколовский в подготовке этого неслыханного скандала, но есть некоторые косвенные доказательства, что еще в корпусе Владимир Соколовский был настроен антиправительственно. Он тяготел к литературе и, несомненно, знал свободолюбивую и патриотическую поэзию выпускников 1-го Кадетского корпуса — Кондратия Рылеева и Федора Глинки, знал, что многие прежние воспитанники его были арестованы и находились под следствием. Товарищество, корпоративность были в те времена непременными и прочными устоями, и Владимир Соколовский, вероятно, уже тогда находился под влиянием освободительных идей.
К сожалению, я не знаю, какие книги читал Владимир Соколовский в корпусе, скажу лишь о том, что он мог читать. Наверное, у многих из нас есть общее твердое представление о старых военных училищах — шагистика, верноподданническое воспитание, тупые «дядьки», полуобразованные учителя-офицеры и долбежка воинских уставов в качестве главной «литературы». Скажи мне, как говорится, что ты читаешь…
Нет, 1-й Кадетский (бывший Шляхетский) корпус был особым заведением. В своих воспоминаниях адмирал П. В. Чичагов писал о корпусе: «Воспитание в нем было столь же тщательное и совершенное, насколько оно возможно в какой бы то ни было стране. Там обучали многим языкам, всем наукам, образующим умы, там занимались упражнениями, поддерживающими здоровье и телесную силу: верховой ездой и гимнастикой; домашние спектакли были допущены в виде развлечения и забавы…» Об уровне профессиональной подготовки в корпусе свидетельствовал такой факт. Когда фельдмаршал Румянцев, в одну из турецких кампаний попросивший Екатерину прислать ему двенадцать выпускников корпуса, подробно побеседовал с прибывшими поручиками, то написал императрице благодарность за присланных фельдмаршалов…