Альберт Родионов - Серое небо асфальта
— Лиза! — он подозрительно шмыгнул носом. — Но Маша отдала всё, у неё ничего больше не было, кроме жизни! Пойми! — закричал он, сквозь зубы, будто со сшитыми ниткой челюстями.
— Так что теперь? Умереть мне? — она отпустила его голову и отошла на шаг, чтобы видеть лицо… — Или Фрэду? Тогда ты поверишь, что мы тоже способны на самопожертвование! — Её глаза высохли. — Ты ведёшь себя, как истукан, требующий крови! Как ты мог так долго не появляться, неужели не болела душа? — развернувшись на сто восемьдесят градусов, она буквально вылетела из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь, чем могла бы вызвать острую зависть Димки, будь сейчас другой случай.
— Важно, не то, сколько дал, а сколько после этого у тебя осталось! — крикнул Дима ей вслед и, отвернувшись к окну, понизил голос: — А души не было! Она куда-то исчезла!
Лиза стояла за дверью, спиной прижимаясь к прохладной филёнке, и думала, что из двух ненормальных, кто-то один должен это сознавать! Поэтому, приоткрыв дверь, сказала в щель:
— Я стараюсь тебя понять, но и ты… Пожалуйста, нам это очень нужно!
— Ты тоже извини, я не должен был… но пойми…
— Я же сказала… — Она прошла в комнату — к окну и встала у него за спиной, положив руки ему на плечи.
— Ну а Бога своего нашёл? — Она обрадовалась, что увидела способ выйти из сложной, затянувшейся петлёй вокруг шеи, ситуации.
— Нашёл! — его голос звучал глухо своим остатком, основной звук отдавая заоконному пространству.
— И каков… Он?
— Трудно сказать, — он продолжал стоять к ней спиной. — Пожалуй, похож на меня.
— То есть?
— То есть — Я! — он резко, насколько позволила больная спина, развернулся.
Лиза побледнела, потом хмыкнула со странной усмешкой…
— Ты в своём амплуа! — она вздохнула — Просто неисправим! — ей стало скучно, и она без обид отплыла кормастой бригантиной в другую комнату…
* * *
Дима жил у Лизы уже две недели, темы прошлого они старались не касаться. У них даже был секс, и неплохой, но…
— Ещё рано! — говорил он себе.
— Слишком много прошло времени! — успокаивала себя она.
Он отъедался, отмывался, отпаривался, возвращался… одним словом. Но сегодня вдруг вспомнил о том, что искал до сих пор все эти годы; спросила об этом она, и он понял, именно в это мгновение, что — нашёл!
"Эврика! — удивился он не чувствуя радости, но ощутив лёгкость удовлетворения, словно ноша — в десять мешков сахара, упала с плеч, сладкая такая и очень тяжёлая. Стало много легче, но крыльев не было, не выросли. Он обернулся спиной к окну и развернул створку так, чтобы в ней отражаться… Увы, бугорками из под рубахи торчали только худые лопатки. — Нетути!" — ухмыльнулся Дима, ёрничая пред собой, и взмахнул руками на птичий манер… — Полёт без пера — как у топора! — он лёг животом на подоконник и посмотрел вниз…
— Измучаю я их… всех! — пришла мысль и асфальт, как-то призывно блеснул… — Нет, улетать, так с музыкой! К чёрту низко звучащий слог, низко зовущий инстинкт, низко распложенный асфальт! Только небо, сразу туда, без промежуточного закапывания, гниения, тления пера! Крылья, они должно быть незаметно сложены, может, торчащие лопатки — они и есть, и открываются мгновенно, в момент прыжка.
Он захотел влезть на подоконник; кольнуло в подержанной пояснице, но одну ногу можно было попытаться забросить…
— Всё ползёшь? Сначала машешь, потом ползёшь! — голос за спиной заставил его вздрогнуть и, притирая рукой скрипучий остеохондроз, он удивлённо оглянулся… — Оригинально! Этакий соколоуж! — проговорило, заросшее волосом, почти до глаз, лицо.
— Ты? — воскликнул Димка, не зная радоваться или наоборот.
— Как видишь, — ответил глубокий, без спросу внедряющийся тембр.
— Ну что, доволен? — Димка развернулся телом (устала шея). — Смотри, я теперь — "просто стоящий", не проходящий, проле-тающий, проплывающий, а стоящий! Даже не настоящий, а просто стоящий! — его слова могли бы зашипеть, разъедая пол, если бы падали слюной.
Бородач, обрадовавшись отсутствию у своего визави избыточной саливации, мягко улыбнулся…
— Может, стoящий! Как у вас говорят: "За одного битого — двух небитых…"
— Да пошёл ты! — Дима хотел отвернуться, но передумал. — За одного битого — двух убитых!.. Так лучше может, а? как тебе?
— Ты, кажется, собираешься меня обвинить в том, что когда-то захотел полетать? — Демиург насупил кудлатые брови. — Так, помнится, ты называл свою леность и слабость? Полётом? А мощные сухожилия твои где, а полая кость — чистая мысль, а необратимая твёрдость стремления птицы, где? — Бородач чуть было не выматерился, но не смог; не положено! — Гагарин!.. — вырвалось у него, словно обругал. — Может, Гением себя возомнил? Божком?
Димка молчал, только нос его издавал недовольное сопение и глаза поблескивали неуверенностью…
— Гениальность — состояние и сознание выбора… и смелость остаться непонятым современниками! — неожиданно выкрикнул он. — Так мне всегда казалось! Что, нет?
— Понятым, нет ли, главное остаться! Вот награда! Правильно казалось, но рано показалось, и не тебе должно казаться, ты лишь следствие! — Голос Демиурга подустал и покатился вниз тихим баском… — Только Время решит, чему суждено быть в его епархии!
— А зачем ты, тогда, подсунул мне ту буддийскую книжку, я ведь догадался, что это ты? Ты всё это время талдычил мне о долбаной космогонии, я давился восточной терминологией, ты внедрялся в мой мозг и сохранял в нём не читанное мной знание! Зачем, если я лишь следствие? Обидно, слушай! — Окончание тирады кавказским акцентом, смягчило вопрос, и Демиург примирительно растопырился усами.
— Я не стану повторять тебе, кто за тебя просил, объяснять, почему именно тебя я выбрал, отчего ты сейчас здесь, почему не там, — он кивнул на окно, — лучше пожалуюсь на свои проблемы, хоть не в моих это правилах, но хочу, чтобы ты понял, наконец, что нет во Вселенной организма начисто лишённого чувств, а значит могущего ощущать: как радость, так и боль, просто в разном мироощущении — они разные! Вот и всё, я даже приоткрыл тебе нечто сакральное, ну ничего, думаю мне можно, я ведь всё-таки Бог! — он скромно хохотнул… — Мне, понимаешь, ужасно надоело… не то чтобы обиделся, именно надоело, что некоторые гностики считают меня ограниченным и даже слепым! — его глаза округлились и Димка не понял: от гнева или смеха, но ухо навострил… было интересно услышать, как бога — создателя вселенной, хоть и созданного Платоном, считают тупым! — Вот я и решил с этим разобраться, в том смысле — насколько я ограничен! — добавил Демиург.
— Но как ты можешь быть ограничен, если создал бесконечность? — вскрикнул Димка.
— Я только создал то, что был способен видеть мой создатель — Платон, и в отличие от гностиков, считаю, что способен развиваться и приобретать, как и созданный мною мир, отсюда, на данный момент, сознание собственной ограниченности мышления, знаний, видения будущего. Ты, верно, заметил, как я над тобой трудился, над Виктором тоже… — он поймал, понимающий кивок Димы. — Над людьми вообще. Меня не устраивает априорное знание, лишь"…опыт — сын ошибок трудных", как говаривал ваш гений, лишь он может устроить устроителя мира и мировой души! Осознав, что ни одна из конфессий или философских доктрин не способна объять необъятное — удовлетворив всех сознанием видения истины, я ведь обращался к различным из них, в поисках корней и нашёл это занятие бессмысленным. Вывод — каждому своё, преступность ограничения себя в едином, выделение позитива из общей массы зауми, и конечно — отторжение зла!
— А позитивизм добра, любви? — рискнул спросить Димка и зажмурился… ему вдруг расхотелось ёрничать.
— Не навреди! — Демиург округлил чёрные глаза. — Уже добро! Он воодушевился, его брови, усы, борода энергично и смешно шевелились в подтверждении сказанного…
"Как же искать, боясь навредить?" — подумал Димка, но промолчал и, заметив грустинку во взгляде оратора, решился задать вопрос:
— Но я то тебе, зачем был нужен, просто попал под руку?
Демиург прервал монолог, подумал… и отрицательно мотнул кудрявой головой.
— Нет, конечно, нет! — он снова задумался, а Димка молча ждал… — Ладно, думаю, что могу открыть тебе ещё некую тайну, уверен, что не во вред! — он пристально впился взглядом в глаза Дмитрия… — Ты — пневматик, так сказал мне Василид…
— Так он когда жил то? — Димка расхохотавшись, безапелляционно перебил Демиурга, чем заслужил его недовольный взгляд. — Если, конечно, это тот, о котором я думаю — второй век нашей эры — Александрия?
— Правильно, он!
— Ну и как он мог?..
Смех Дмитрия вовсе не смутил Демиурга, и он бесхитростно улыбнулся…
— Ну, ты тупой!
— Ага, просто фильм смотрим: "Тупой и ещё тупее!" — с сарказмом подтвердил Димка.