Дмитрий Тростников - Знаменитость
— Страшная стала, да? — всхлипнула она, немного успокоившись. — Умыться надо. Я так тебя хочу! Каждой клеточкой! Сейчас пойду умоюсь, выгоню Алешку из ванной, что-то долго он там отмокает…
Я разжал объятия. Старкова постучала в дверь ванной комнаты.
— Алеша! Открывай! Мне умыться надо!
— Так он уж с полчаса как затих там, — подал голос с кухни Ёсиф. — Пока вы там обжимаетесь.
— Как так затих?! — встревожилась Старкова.
— Заснул, может? Он любит в ванне спать, везде соседей топит, — вспомнил я.
Я стучал в двери ванной сначала костяшками пальцев, потом наотмашь кулаком. Даже если бы Алеша спал беспробудным сном — он должен был подскочить от таких звуков.
— Высаживай дверь! — согласился Ёся.
Хлипкий шпингалет, на который запиралась дверь в ванную, со звоном отлетел куда-то в стенку. И горячая вода, обретя свободу, хлынула нам на ноги. Она уже давно переливалась через край ванны.
Алеша лежал голый в ванне, скорчившись. Причем кисть левой руки он держал над водой как-то неестественно, судорожно выгнув ее. Виском его голова лежала на бортике ванны. И один глаз был дико, неестественно выпучен. И выпиравший огромный глазной белок заполнило красным кровоизлияние.
— Господи! — вскрикнула Старкова. — У него удар, инсульт, наверное!
На раковине рядом с ванной стояла пустая рюмка. А под раковиной пряталась початая бутылка водки.
— Слишком легко согласился, что пить не стоит, — понял Ёся. — Мою заначку нашел. Хотел в ванне потихоньку от всех жахнуть, чтобы не заругали…
Алеша дернул рукой и что-то нечленораздельно промычал. На губах у него выступила пена. Он был ужасно худой.
— «Скорую» надо, — пробормотала Старкова, не двигаясь с места. — И воду закрыть… Беда у нас.
29
Бог избавил Алешу от жалкой участи лежать парализованным «овощем» и ходить под себя. Певец умер через сутки в больнице, так и не приходя в сознание. Для самого Алеши все людские заботы, тревоги и несбывшиеся надежды остались позади. Однако этого нельзя было сказать о тех, кто еще оставался по горло в земной жизни.
Даже сам господь оказался не в силах оградить певца от потока фальши и лицемерия, который люди обрушили на Алешу Козырного после его смерти, начиная уже с похорон. У нищенствовавшего певца откуда-то взялась целая туча почитателей и чуть ли не покровителей. Какой-то партийный чин, как намекали — из близкого окружения Романова — якобы, поспособствовал выделению земли для могилы на престижном кладбище.
Деньги на пышные похороны возникли из другого авторитетного источника. Поговаривали, будто питерская братва выделила из общака огромную сумму на упокой души любимого исполнителя «Мурки» и «Таганки». И такое сумасшедшее количество людей уже выразило намерение побывать на похоронах, что в пору было звать конную милицию, предотвращать эксцессы и давку. Ведь сколько еще людей присоединятся к процессии в последний момент, по зову души, не мог знать никто.
Все эти подробности я узнал буквально за одну минуту утром в день похорон в квартире Василича. Его обширная жилплощадь стала местом прощания с Алешей. По комнатам слонялись какие-то люди: женщины в темных платьях и мужчины в цивильных костюмах. Звучали приглушенные голоса, и выражения лиц у всех были по возможности скорбными. А воздух в помещении мгновенно стал затхлым.
Растерянный Василич с порога вывалил мне все свои страхи, слегка потряхивая щеками. Если кавалькада машин выстроится через весь Невский проспект — что вполне могло случиться — это могут счесть за политическую демонстрацию недовольных. Он бормотал, что сбился со счета: пятьсот человек будет, тысяча или две…
Но уже через секунду я узнал, что среди этих двух тысяч не должно быть только двух людей — меня и Старковой.
— Что здесь делают эти убийцы?! — раздался знакомый голосок с нотками трагической хрипотцы. — Они уже сделали свое дело — загнали Алешку в гроб. Всю кровь высосали. Как они вообще посмели здесь появиться? — из соседней комнаты показалась Ева Томашевская.
Выглядела она безупречно. В узком черном платье, почти в пол (я не разбираюсь в таких вещах, но даже мне было ясно, что это траурный наряд от каких-нибудь французских модельеров). Рыжие пряди волос были забраны назад, причем в заколке поблескивали мелкие драгоценные камни. На пальце у нее посверкивал камень покрупнее.
— Ни стыда ни совести! — продолжала наступать Ева, подбоченясь, как иногда позволяют себе рыночные торговки. — Теперь они заявились сюда поглумиться над семьей покойного, над самыми близкими его людьми!
— Кто эта женщина? — недоуменно спросила Старкова, державшаяся чуть сзади меня.
— Эта женщина, между прочим, вдова покойного! — неожиданно взревела Ева, взяв самую сильную свою ноту.
— Какая вдова? Разве у Алеши была жена? — пожал я плечами, переводя взгляд на Василича.
— Какая жена? — со всхлипом простонала Томашевская — Законная!
С этими словами она откуда-то мгновенно извлекла паспорт и принялась показывать тот разворот, где ставится штамп о вступлении в брак. Такой штамп в ее паспорте виднелся. Причем Ева демонстрировала документ не столько мне, сколько подсовывала его под нос Маше Старковой.
— Этих людей не должно быть на похоронах. Они его погубили, и я не потерплю такого кощунства…
— Разобраться с ними? — предложил угрюмый тип, вышедший из той же комнаты. Я сразу узнал одного из подручных Беса. Дело принимало поганый оборот.
Ева молча, картинно развернулась и пошла обратно в комнату, промокая глаза платком. Бандит, не понимая, что ему делать, двинулся за ней.
— Беса нет, — успел шепнуть мне Василич. — Я бы иначе тебя не позвал.
Но было ясно, что в комнату, где стоял гроб, хозяин квартиры все равно не пустит, невзирая на расположение к нам. Там как раз начиналось прощание с Алешей.
— Его незаурядный талант мог бы открыть новую страницу в культурной истории города на Неве! Недаром партийные руководители внимательно присматривались к творчеству Алексея Даниловича…
Я поразился, узнав Валета, произносившего над гробом эту ложь хорошо поставленным голосом. В руках он держал пышный траурный венок, весь увитый лентами с золотым тиснением. Валет всегда мечтал перескочить из райкома комсомола на любую должностешку в Смольный. Значит, у него получилось? А заодно подтверждался слух, что кто-то из партийных бонз оказался поклонником песен Алеши — Валет сейчас явно выполнял поручение своего начальства.
Впрочем, долго наблюдать это мерзкое зрелище мне не дали. Василич, пользуясь моментом, что мы остались одни, подвинулся ближе и зашептал вполголоса.
— Так вы успели с Алешей записать альбом, о котором ты говорил? Какой-то особенный? — поинтересовался он. — Дашь послушать? — страсть меломана брала свое. — Алешина смерть всех всколыхнула. У него сейчас будет посмертный всплеск популярности. Народ бросится его записи покупать. За несколько дней гору пленок продать можно. А если появится новая, неизвестная прежде запись — ей цены не будет, — со значением намекнул продюсер.
— Это правда, что Евка говорит? — ушел я от ответа.
— Все так, — энергично закивал головой Василич. — А вы не знали? Известная история. Года два назад по пьяни заспорили, что Алеше слабо на Евке жениться. Он тут же и женился. Так что она теперь безутешная вдова и законная наследница… — вздохнул Василич.
— Слышь, — позвал меня угрюмый блатной. — Зайди, тут с тобой поговорить хотят. Базар есть.
В соседней комнате Ева Томашевская повернулась ко мне, подошла вплотную и даже взяла пальчиками за лацкан пиджака.
— Я хочу помочь разрулить твои проблемы с Бесом, — вкрадчиво заговорила она, поглядывая снизу вверх поблескивающими влажными глазами. (Старкова рассказывала про женский приемчик: если капнуть немного глицерина, глаза выглядят так, будто на слезах). — Я могу договориться, и он отстанет от тебя.
— Каким это образом? — усмехнулся я.
— Ты должен кое-что сделать. Попросить у Беса прощения. И перед Алешей покойным… За то, что заездили его. Сделать это надо при всех, чтобы все видели. Ну, и только извинений на словах, конечно, теперь уже не достаточно. Ты еще должен…
— Руку ему поцеловать? Или ногу? — поинтересовался я.
Внутри закипала ярость. Ведь эта сука сидела в машине, когда Бес зарезал Зяблика!
— Просто верни пленку, которую с Алешей только что записали, — как ни в чем не бывало, сообщила Томашевская. — Бес вообще хочет прекратить это безобразие, когда записями Алеши торгуют все кому не лень. Он хочет, чтобы все сначала разрешения спрашивали, а потом — отстегивали процент семье покойного. Это же справедливо? А он проконтролирует, чтобы никто не жульничал. Поэтому он считает, что ты должен семье покойного. А это же святой долг. И если ты его отдашь — с ним можно договориться…
