Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
— Вы пробовали ее реанимировать? — спросил он.
— Нет, было слишком поздно. Мы приехали слишком поздно, — отвечает Гринсон.
— Вы знаете, в какое время она приняла таблетки?
— Нет.
Затем Клеммонс допросил Юнис Муррей.
— Я стучала, но Мэрилин не открыла дверь, тогда я вызвала ее психиатра, доктора Гринсона, который живет неподалеку. Когда он приехал, она и ему не открыла. Тогда он вышел из дома и заглянул в окно ее спальни. Ему пришлось разбить стекло кочергой, чтобы пробраться в комнату. Он увидел, что Мэрилин лежит на кровати неподвижно, и заметил, что она странно выглядит. Он сказал мне: «Мы ее потеряли» — и сразу позвонил доктору Энгельбергу.
Вернувшись в спальню, сержант Клеммонс спросил врачей, почему они выждали почти четыре часа, прежде чем вызвать полицию. Гринсон ответил:
— Нам пришлось получить разрешение пресс-службы студии, прежде чем кому-либо звонить.
— Рекламной службы?
— Да, рекламной службы «XX Сенчури Фокс». Мисс Монро снималась в фильме.
Клеммонс позже говорил разным журналистам: «Это самое очевидное убийство, которое мне когда-либо приходилось видеть».
Если бы это был фильм, за планом машины «скорой помощи», увозящей завернутое в белый пластик тело Мэрилин, последовало бы затемнение. Затем возник бы черный экран, на котором появились бы белые буквы: ЗА ТРИ МЕСЯЦА ДО ЭТОГО. Монтаж не закончен, на экране появляется хлопушка ассистента режиссера: ЧТО-ТО ДОЛЖНО РУХНУТЬ — и внизу, субтитром: «Мэрилин, последний дубль». Последовали бы эпизоды фильма, отличающегося навязчивым правдоподобием образов из сна, слишком насыщенного реальностью. В освещении и контурах просвечивало бы странное сияние, которое камера запечатлеть не в силах… Раньше Мэрилин напоминала лунатика, не замечающего бездну у себя под ногами; здесь она знает, что может упасть. Она появляется, словно призрак. Призрак героини «Сансет-бульвар», белокурая Норма Десмонд.
Лос-Анджелес,
Отдел расследования убийств
графства Коронер
5 августа 1962 года
Последний сеанс, проведенный с Мэрилин, Гринсон описывал несколько раз по-разному. В беседе по телефону с журналистом Билли Вудфилдом в тот вечер, когда состоялись похороны, он заявил: «Послушайте, я не могу говорить об этом, не раскрывая того, чего я не хочу раскрывать. Невозможно провести прямую линию и сказать: я расскажу вот это, но не вот это… Я не могу об этом говорить, потому что не могу рассказать эту историю полностью… Расспросите лучше Бобби Кеннеди…» Он подчеркивает одно: она лежала в комнате, предназначенной для друзей, а не в собственной спальне, как будто у себя она была не дома. Но психоаналитик поспешил добавить, что такое с ней случалось часто. Когда Вудфилд стал спрашивать Гринсона о неоднократных назначениях хлоргидрата и «инъекциях молодости», он ответил: «Все совершают ошибки. В том числе и я».
Норману Ростену он заявил: «Мэрилин позвонила мне около четырех тридцати. Судя по голосу, она была в подавленном настроении и находилась под действием наркотиков. Я приехал к ней. Она сердилась на одну подругу, которая проспала в ту ночь пятнадцать часов, и была в ярости, потому что сама не выспалась. После того как я провел с ней два с половиной часа, она, казалось, успокоилась. Мильтон Рудин вспомнил, что слышал, как психоаналитик воскликнул в тот вечер, когда умерла Мэрилин: «О боже! Хай выписал ей рецепт, не сказав об этом мне!» Он говорит, что Гринсон выглядел крайне утомленным: «Он больше не мог, он провел с ней весь день. Он хотел отдохнуть хотя бы в субботу вечером и ночью». Гринсон также объяснит следователю, что, когда Мэрилин звонила ему, она, казалось, была крайне раздосадована тем, что в тот вечер у нее ни с кем не было любовного свидания, у нее, самой красивой женщины на свете! По его мнению, Мэрилин умерла, чувствуя себя отвергнутой некоторыми их тех, кто были с ней близки.
О причинах смерти пациентки Гринсона никто ничего не узнал непосредственно из его уст — он унес эту тайну с собой в могилу. Только слова, повторенные в письмах другим аналитикам Мэрилин, или заявления, сделанные много лет спустя, дают представление о его реакции. Через две недели, в письме Марианне Крис, он описывает их расставание:
«В пятницу вечером она сказала своему врачу, что я разрешил ей принять нембутал, и он выписал его ей, не проконсультировавшись со мной, эту небрежность я объясняю тем, что Энгельберт в то время тяжело переживал развод с женой. Но в субботу, в первое мое посещение, я заметил, что пациентка несколько отупела, и догадался, какое лекарство она приняла, раз впала в это состояние».
Гринсон вспомнил о решении Мэрилин положить конец своей психотерапии. «Она хотела заменить ее магнитофонными записями, которые будет делать для меня. Я понимал, что начинаю ее раздражать. Она часто раздражалась, когда я бывал не целиком и полностью с ней согласен… Она злилась на меня. Я сказал ей, что мы еще это обсудим и чтобы она позвонила мне в воскресенье вечером, и ушел. В воскресенье она была мертва».
Полиция долго допрашивала психоаналитика, вызвав его через два дня для дачи показаний в здании суда. Затем допрос проводил окружной прокурор, распорядившийся о «психологическом вскрытии», и наконец коллегия из двенадцати экспертов, которую назвали «группой по расследованию самоубийства». Роберт Литмен, один из двух психиатров этой группы, раньше был учеником Гринсона. Допрашивая его, он нашел психиатра страшно убитым; ему казалось, что он выполняет роль консультанта в стрессовой ситуации, а не следователя.
Согласно показаниям, которые Гринсон дал Джону Майнеру, прежде чем уйти, он распорядился, чтобы пациентке поставили успокоительную клизму, так как она проявляла симптомы физиологической нечувствительности к действию лекарств, вводимых оральным путем. Хлоргидрат позволял ей заснуть, и, в отсутствии обычного укола Энгельберга, до которого он тщетно пытался дозвониться, клизма представилась ему самым эффективным методом — этим средством Мэрилин часто пользовалась для других целей. Гринсон знал, что она регулярно делает себе клизмы уже много лет. Она рассказывала ему об этом. Он часто отмечал, как напишет в своем «Техническом трактате», что вмешательства аналитика тоже могут восприниматься как клизмы, как болезненные проникновения или прикосновения, доставляющие удовольствие.
Кто делал эту клизму? Гринсон, всегда поручавший введение лекарств другим, вероятно, поручил это Юнис Муррей. Но возможно, он так и не ушел из дома Мэрилин в этот вечер и присутствовал при этих последних процедурах. Многие годы он говорил, что ужинал в ресторане с друзьями, но никогда не называл их, и ни один не явился для дачи свидетельских показаний. После смерти психоаналитика в 1979 году, его семья так и не смогла выяснить, кто присутствовал на том ужине.
По собственному рассказу Гринсона, в последние дни и часы Мэрилин он вел себя скорее как врач, чем как психоаналитик. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что тех, к кому прикасаются, не слушают. Он дал полную свободу фантазии о глубоком анализе, в котором он предчувствовал «смертельный анализ». Несколько месяцев спустя Гринсон напишет в «Технике и практике психоанализа»:
«Кто такой психоаналитик? Ответ: еврейский доктор, который не выносит вида крови! Эта шутка освещает несколько важных моментов. Фрейд задумывался, каковы мотивации специалиста, выбирающего профессию психоаналитика, и, не принимая их на свой счет, выводил терапевтическую позицию из преодоленного садизма и навязчивой потребности спасать своих больных.
Тенденция проникать в тело или разум человека может следовать из ностальгии по симбиозу и близкому телесному контакту, так же как из деструктивных побуждений. Врач будет или садистичным отцом, сексуально мучающим жертву-мать (пациента), или спасателем, или самой жертвой. Он может выразить в действии фантазию о том, чтобы поступить с пациентом так, как он сам мечтал, чтобы его отец (или мать) поступили с ним; иногда это вариант гомосексуальности и инцеста. Лечение больного также может следовать из материнского ухода — мать, облегчающая боль и дающая грудь. Психоаналитик отличается от всех прочих терапевтов тем, что у него нет телесного контакта с пациентом, хотя он поддерживает с ним как нельзя более интимную словесную близость. В этом смысле он воплощает более мать разлучающую, чем мать сближающую».
В те годы, которые последовали за смертью Мэрилин, Ральф Гринсон много раз общался со следователями, надеясь обезоружить критиков и снять с себя обвинения, которым он подвергался. По несметным рассказам неуверенных свидетелей, иногда представлялось, что он убил Мэрилин невольно, неподходящим предписанием, которое вызвало смертельное взаимодействие между двумя препаратами, либо сделал это намеренно, став участником заговора с целью ее устранения. Психиатр, еврей, политически левый, Гринсон был обвинен как «психоаналитик-убийца», «сионистский заговорщик», шантажирующий свою пациентку, «агент Коминтерна», которому было поручено шпионить за любовницей Президента Соединенных Штатов. В этом человеке, обладающем властью и обаянием, видели продажного врача, работающего на мафию со шприцем в руке, или, напротив, влюбленного, охваченного безумной ревностью. Последовал психоанализ психоаналитика. Рассказывали о якобы существующей между ним и его сестрой-близнецом, Джульеттой, музыкантшей, пользующейся любовью, уважением, восхищением и популярностью, страстную любовную связь, сочетающуюся с неистовой ненавистью, которая, в массивном контрпереносе, была полностью обращена на Мэрилин.
