Жизнь бабочки - Тевлина Жанна
После ухода женщин в комнате стоял острый запах духов, и Градов настежь открыл окно. Дождь прекратился, но все небо было серым, и оттого в комнате было темно. Когда-то в его кабинете стоял совсем другой запах. Пахло хлоркой, лекарствами, медицинским спиртом, той смесью, которую в народе ненавидели и называли больничным запахом. А Градов этот запах любил. Этот запах был так же далек от аромата духов, как терапия – от психотерапии, а лекарства – от плацебо. Первое время на новом месте он ни на минуту не забывал об этом, а со временем научился отвлекаться, и только стойкий смешанный запах духов, который до конца не выветривался, каждый раз возвращал его к этим мыслям.
На четыре была назначена встреча с Филиным, и он опаздывал. Теток всегда трудно было выпроводить после группового занятия: они никак не могли расстаться друг с другом. Каждый раз они долго и тщательно убирали за собой еду и пластиковую посуду, оставшиеся после традиционного чаепития, так что стол был чистым. Только лежала какая-то книжка в твердом переплете с яркой обложкой. Видимо, забыла наиболее читающая Лариса. На обложке значилось: Вера Клыкова. «Негаданная встреча». Градов перевернул страницу. Книга была выпущена довольно солидным издательством, которое специализировалось на современной художественной прозе. Впрочем, все издательства специализировались на том же, только одни мелькали чаще, а другие реже. Градов тоже иногда покупал продукцию этого издательства, главным образом детективы, хотя никогда не решился бы говорить об этом вслух. Как-то это считалось неприличным в его кругу, однако подобное чтиво было ничем не хуже любой психотерапии. Правда, это была палка о двух концах. Иногда текст был настолько нечитабельным, что вызывал парадоксальную реакцию, и, вместо того чтобы успокоиться, он раздражался, хотелось книгу разорвать и немедленно спросить с кого-нибудь, как могло случиться, что такое печатают и выдают за литературу. Но опять-таки спрашивать об этом нельзя было, потому что ему бы сказали «Не читай», и были бы правы.
На внутренней стороне обложки среди прочих реквизитов было написано: редактор – Мария Лагутина. Вначале он даже не осознал смысл прочитанного, хотя заранее ознакомился, где работает его новая пациентка. Но одно дело знать, а другое – вдруг увидеть на обложке знакомое имя. В какой-то момент он испытал нечто вроде гордости: вот, мол, какие люди у нас лечатся. Потом, когда ехал в метро, пришла мысль, что, наоборот, гордиться тут нечем, и это ничуть не почетнее, чем надпись «Упаковщица № 1» на бумажке, найденной в коробке из-под конфет. И ему опять вспомнилась бабушка, и опять стало жалко эту Маню Лагутину.
Филин опаздывал. Градов встал у глухой стены, облокотившись на один из выступов. Они всегда встречались у глухой стены на тех станциях, где стены были, еще с институтских времен. Филин первый пересел на машину, хотя это тоже случилось не сразу. Он и из психиатрии рвался, потому что его очень мучила тамошняя бесперспективность. Там ему не светили ни общий статус, ни машина. А он не мог обходиться ни без того, ни без другого. Как только Филин открыл фирму и еще был весь в долгах, он тут же купил машину и с первого же дня с удовольствием включился в популярную дискуссию на тему «Я уже пять лет не спускался в метро». Эта была такая тема, которая с годами не теряла своей актуальности и не надоедала.
Градов стоял и злился, Филин опаздывал на сорок минут. Филин никогда не приходил вовремя, но привыкнуть к этой ситуации было трудно, как бывает трудно привыкнуть к зубной боли.
– Ой, Антоха, а ты уже тут?
– А где мне быть? Ты, Сова, наглеешь, не по-детски!
– Антоха, ну, прости, ну, не злись! Я запутался тут, в метре этом. Ты ж знаешь, я уже забыл, где тут входы, где выходы.
Всю дорогу от метро до ресторана Филин не умолкал, рассказывал какие-то дурацкие истории, и Градов понемногу развеселился. Филин всегда действовал на него умиротворяюще. Видимо, сказывались профессиональные навыки. Стасик Филин был потомственным психиатром. Мать была практикующим врачом в одной из крупнейших психиатрических клиник, а отец заведовал кафедрой психиатрии в их меде. Так что филинский путь был определен с рождения, да и сам он не очень сопротивлялся. На него можно было обижаться, или не обижаться, тому было все равно. Сам Филин тоже никогда ни на кого не обижался и моралистом не был. Иногда это даже раздражало. Когда Градов решался поделиться чем-то сокровенным, Филин обычно предлагал не заморачиваться, и это в первый момент отталкивало, а потом успокаивало.
…Филин притащил его есть пасту в какой-то новый маленький ресторанчик на Ордынке. Неожиданно оказалось, что паста – филинское любимое блюдо. Пригласил сам хозяин заведения, который приходился личным другом мужу одной из важных пациенток. Сам Градов пасту не любил. Обычные макароны, чем-то политые, которые легко можно приготовить дома. У него вообще не было особых кулинарных пристрастий. Когда вся эта ресторанная культура только зарождалась в Москве, им было не до нее. Да и Наташа не была особой любительницей застолий. Но все же на ее тридцатипятилетие решили посетить ресторан «Пушкинъ». Накануне второго тысячелетия выяснилось, что все вокруг его посетили, а они нет, хотя Градов предупреждал, что цены там кусаются. Он специально поинтересовался у медсестры Шурочки, которая вынуждена была наведываться в подобные заведения с целью создания крепкой семьи. Но Наташа вдруг устроила истерику, что было ей совершенно не свойственно. Оказывается, жизнь проходит, а они все чего-то ждут, а скоро сорок, и если люди в тридцать пять ничего не могут себе позволить, то в сорок тем более не смогут. Градов пытался шутить, все надеясь, что это она так, несерьезно, но Наташа убежала на кухню, закрылась там и долго курила. Он тогда очень испугался. Не верилось, что она может так убиваться из-за подобной ерунды. Он даже на всякий случай денег у Филина занял.
Вначале, когда их усаживали за столик сразу три официанта, как две капли воды похожие на Пушкина, Наташа оживилась, приосанилась и всячески делала вид, что она тут завсегдатай и ее на мякине не проведешь. Потом четвертый, аналогичной внешности, принес маленькую деревянную танкеточку непонятного назначения, поставил у ее ног, почтительно наклонился и сделал шаг в сторону, явно чего-то ожидая. Наташа занервничала. Градов тоже не очень хорошо разбирался в обычаях пушкинской поры и поэтому сидел с каменным лицом, делая вид, что его это не касается. Больше всего он склонялся к версии, что это подставка для ног, но для этой цели она была все-таки высоковата. Наташа принялась разбирать свою сумку, поочередно вынимая и закладывая обратно все содержимое. Официант ждал. Периодически что-то падало на пол, и в долю секунды один из Пушкиных оказывался рядом и подавал ей упавшую вещь с молчаливым поклоном. Градов нервничал, он отчетливо понимал, что, пока не решится вопрос с танкеткой, делать заказ не следует. Создавалось впечатление, что все Пушкины сосредоточились вокруг их столика, в то время как народу в ресторане было достаточно. Зал был затемнен, и Градов судорожно вглядывался в происходящее у других столиков. Его взгляд выхватил похожий предмет, на котором сверху темнело маленькое пятнышко. Приглядевшись, он понял, что это, скорее всего, дамская сумочка. Она была размером с градовский кошелек и примерно раз в десять меньше Наташиной. Он рывком схватил полупустую Наташину сумку и опустил ее на танкетку. В тот же момент из темноты высунулась рука с тонкой вазой и стоящей в ней одинокой розой. Ваза оказалась в центре стола, а рука исчезла.
Наташа прошипела.
– Кто тебя просил это делать?!
– А что случилось?
Они зачем-то оба шептали. Наташа глазами показала на сумку.
– А все так делают. Вон, оглянись…
Наташа, не поворачивая головы, надменно произнесла.
– Я сама знаю. Просто не успела поставить…
Градов решил не спорить. Обстановка и так была накалена. Он помнил, что заказали стерлядь с икрой, которая была удивительно вкусной, и он ее быстро съел, за что Наташа его отругала. Чтобы чем-то себя занять, Градов курил одну за другой. Прикурить самому ни разу не удалось. Он даже не успевал дотронуться до пачки, как рядом оказывался услужливый Пушкин с зажигалкой. Причем Наташе прислуживал другой, или третий, понять было сложно. Интересно, что ни один из них над душой не стоял, а появлялся только в момент возникшего желания. Каждый раз он все же пытался прикурить самостоятельно. Для этого долго и расслабленно смотрел в окно, а потом резким движением выхватывал сигарету из пачки. Но появлялась невидимая рука, и он спешно и суетливо благодарил.
