Дуглас Кеннеди - Особые отношения
— Знаешь, я только один раз видела, как они целуются, — сказала моя старшая сестра Сэнди вскоре после того, как родители погибли в автомобильной аварии. — Да и обнимались они нечасто. Но ведь это неважно, дело не в этом, правда?
— Да, — ответила я. — Совершенно не в этом.
После чего Сэнди уже не могла держать себя в руках и разрыдалась так громко, что это напоминало крики плакальщиц. Сама я на людях почти не плакала, даже во время похорон. Может быть потому, что потрясение оказалось слишком сильным и оглушило меня. Это случилось в 1988 году. Мне был двадцать один год. Я только что окончила последний курс колледжа и собиралась через пару месяцев приступать к работе в «Бостон пост». Мы с подругами только что подыскали квартиру на троих в Бэк-Бэй[3]. Я только что купила первую машину (видавший виды «фольксваген»-жучок за тысячу баксов) и только что узнала, что у меня диплом с отличием. Родители были на седьмом небе от радости за меня. Они приехали в колледж на церемонию вручения дипломов и были так непривычно взволнованы и возбуждены, что даже остались на вечеринку, устроенную в честь актового дня. Я настаивала, чтобы родители и переночевали у меня, но они непременно хотели вернуться в Вустер вечером, чтобы с утра поспеть на какое-то важное церковное мероприятие (как и многие либералы в Новой Англии, родители были истовыми приверженцами унитарианства). Перед тем как сесть в машину, отец вдруг крепко меня обнял — это было так на него непохоже — и сказал, что любит меня.
Через два часа он задремал за рулем на шоссе, ведущем на юг. Машину развернуло, она на полном ходу врезалась в ограждение и при этом задела автомобиль на соседней полосе — «форд-универсал». В нем ехала семья из пяти человек. Двое пассажиров — молодая мать и ее сынишка — погибли. Погибли и наши родители.
На похоронах и поминках Сэнди все ждала, когда же я наконец разрыдаюсь (сама она ревела непрестанно). Ее огорчало и тревожило, что я не способна дать волю чувствам и выплакаться (впрочем, и она, и все, кто общался со мной тогда, не могли не замечать, что происшедшее нанесло мне тяжелую и мучительную травму). Что ж, Сэнди отличалась эмоциональностью и даже взбалмошностью, не в пример прочим членам нашей семьи. При этом я всегда знала: Сэнди — человек, на которого я при любых обстоятельствах могу положиться (как она могла положиться на меня). Хотя характеры у нас были совершенно непохожими. Сэнди была настоящей домоседкой. Она пошла по стопам родителей, устроилась работать в школу, вышла замуж за учителя физкультуры, переехала в пригород Бостона и к тридцати годам уже родила троих ребятишек. За это время она позволила себе немного располнеть — перевалила через отметку в сто семьдесят фунтов[4] (далеко не оптимальный вес для женщины ростом пять футов три дюйма[5]), а все оттого, что постоянно что-нибудь жевала. Иногда я намекала, что ей надо бы повесить на холодильник большой висячий замок, но не слишком настаивала на этом. Я никогда не смогла бы давить на Сэнди: она болезненно реагирует на любую критику, непосредственна, как ребенок, и вообще — она просто прелесть.
А еще Сэнди — единственная, с кем я всегда откровенно делилась и делюсь абсолютно всем, что со мной происходит — если не считать некоторого времени после гибели родителей. В то время я замкнулась, и никто не мог до меня достучаться. Спасла меня новая работа в «Пост». Мой начальник в отделе местных новостей, кажется, не рассчитывал, что я сразу выйду на службу, но я настояла на том, чтобы начать уже через десять дней после похорон. Я нырнула в работу с головой. Двадцатичасовой рабочий день был для меня обычным делом. Я подписывалась на все сверхурочные работы, хваталась за любой завалящий сюжет — и быстро приобрела репутацию полнейшего трудоголика, на которого можно положиться.
Я работала уже месяца четыре, когда, возвращаясь вечером домой, обогнала на Боулистон-стрит пару примерно того же возраста, что мои родители. Они шли, держась за руки. В этой паре не было ничего особенного. Они вовсе не были похожи на моих маму с папой. Обычные, заурядные люди, видимо муж и жена, лет пятидесяти пяти, которые шли, держась за руки. Может, именно это меня и пробило — то, что им, в отличие от многих пар с большим стажем супружеской жизни, до сих пор явно нравилось быть вместе. Вот и моим родителям общество друг друга всегда доставляло радость. Как бы там ни было, в следующее мгновение я уже обнимала ближайший столб и, заливаясь слезами, ревела как белуга. Я не могла остановиться, я даже не пыталась сдержать этот поток, который наконец настиг меня и захлестнул. Я долго простояла так, не двигаясь, обнимая столб, — горе вдруг стало неизмеримым, бездонным. Появился полицейский. Он опустил мне на плечо ручищу и спросил, не нужна ли помощь.
«Где мои мама и папа?!» — чуть было не прорыдала я, готовая выпустить наружу шестилетнего ребенка, ведь он таится в душе у каждого из нас и в трудные минуты отчаянно нуждается в защите родителей. Но я умудрилась собраться и объяснить, что переживаю утрату близких и единственное, чем он может мне помочь, — это поймать такси. Полицейский взмахом руки остановил машину (в Бостоне это непросто, но на то он и полицейский). Он помог мне забраться на сиденье, сказав (неловко запинаясь, грубовато, но вместе с тем ласково), что «поплакать-то нужно, тогда полегче станет». Я поблагодарила и всю дорогу до дому сдерживалась. Но, оказавшись у себя, упала на кровать и снова зарыдала в полный голос, предаваясь горю. Не знаю, сколько времени это продолжалось, но когда я опомнилась, было два часа ночи, и я лежала, свернувшись калачиком, в полном изнеможении. Мне только хватило сил порадоваться, что обе мои соседки в ту ночь отсутствовали. Я вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь увидел меня в таком состоянии.
Наутро, проснувшись, я обнаружила, что у меня распухло лицо, покраснели глаза и я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Но слез больше не было. Я понимала, что второго такого нервного срыва позволить себе не могу. И потому, напустив на себя невозмутимый вид, отправилась на работу — а что еще я могла сделать? Неожиданная смерть всегда абсурдна и трагична В тот единственный раз, когда я поделилась этой историей с Тони, я добавила: когда из-за нелепого стечения обстоятельств теряешь родителей — самых главных в мире людей, — начинаешь ясно понимать, как все в этой жизни зыбко, осознаешь, что так называемая «защищенность» — лишь видимость, хрупкая скорлупа, и может дать трещину в любой момент.
— Тогда ты и решила стать военным корреспондентом? — спросил он, ласково погладив меня по лицу.
— О, да ты прямо ясновидящий.
На самом деле мне понадобились долгие шесть лет и путь от коротких сообщений в отделе местных новостей до разделов экономики и культуры и даже небольшой собственной колонки на редакционной полосе. Потом меня наконец направили на полгода в Вашингтон. Если бы Ричард отважился на перевод в Токио, я бы, наверное, тогда выскочила за него.
— Пожалуй, ты слишком заупрямилась тогда с Токио, — заметил Тони.
— Представь, если б я тогда вышла за Ричарда, жила бы сейчас в тихой дыре вроде Уэлсли[6]. У меня было бы двое детей, джип «чероки», и я бы пописывала статейки в «Пост»… Не такая уж плохая жизнь. Вот только меня не носило бы по всему миру, и я не пережила бы даже четверти своих приключений, а ведь мне за это еще и деньги платят.
— И ты не встретила бы меня, — добавил Тони.
— Верно, — отвечала я, целуя его. — Не встретила и не полюбила бы тебя.
Пауза, Я была поражена своими словами даже больше, чем он.
— И как это я ляпнула? Вырвалось… — пробормотала я.
Тони поцеловал меня.
— А я этому рад, — сказал он. — Потому что чувствую то же самое.
То, что я, оказывается, влюблена, меня ошеломило. Поразительно было и то, что мне отвечал взаимностью именно такой человек, какого я втайне всегда мечтала встретить, но была уверена, что в реальной жизни подобных мужчин нет (журналисты, по большей части, никуда не годились).
Какая-то природная осторожность или подозрительность заставляла меня сдерживаться, не торопить события. По той же причине мне не хотелось задумываться о том, сколько еще мы будем вместе — неделю, месяц, неважно. Я чувствовала, что и с Тони происходит то же самое. Он ничего не рассказывал о своих прошлых романах — только раз упомянул, что однажды чуть было не женился («но все пошло кувырком… и вообще, наверное, все к лучшему»), В ответ на попытку выяснить хоть какие-то подробности (в конце концов, рассказала же я про Ричарда) Тони быстро сменил тему, а я и не настаивала, решив, что со временем он сам мне все расскажет. Но дело было еще и в том, что за два месяца жизни рядом с Тони Хоббсом я прекрасно поняла: он ненавидит, когда его припирают к стенке или требуют объяснений.
