Александр Покровский - Бортовой журнал
Конечно, могли «нажать», все что угодно. Есть такое русское слово «задолбали».
А есть и другое, грубее, но точнее.
* * *Можно прятать голову в песок и дальше. Ведь это же не единичный случай подобного отношения к людям и, как следствие, их отношение к технике. Это система. Это сплошь и рядом. Это всегда. Это навсегда.
А катастрофы случаются не каждый день. Есть такое русское слово «авось» – оно у нас всюду, и есть русское слово «везет». Иностранцы никак не могут понять: «куда везет», «кого везет», «почему везет». Оно для них лишено всякого смысла. А для нас – оно именно им и наполнено.
* * *Давно наблюдаю за человечеством. Не знаю, какие на него виды у Бога, но только я считаю, что свалки за собой хорошо бы убирать.
* * *С собаками и кошками я разговариваю. Только они разные. Собаки не любят, когда к ним лезут. А кошки любопытные: «Чего лезешь?»
Однажды пес стоял перед дверью в парадное и показывал, что ему нужно вовнутрь. Я открыл – он в дверь. Я ему: «А «спасибо»?» – пес засмущался.
Жена говорит, что я ни одну кошку на заборе не пропускаю. Действительно, подошел к забору, на нем – кошка.
Я ей: «Ну, как дела» – она мне жалобным, протяжным голосом: «Ну-уу, чего тебе от меня надо-оо… Ну-уу, шел себе и иди-ии…»
* * *Муравьи похожи на нас: трудятся без отвлечения на секс – оргазм только для избранных – ходят друг за другом, все в дом, строят не для себя, нянчат не свое и отложить ничего не удается. А хоронят их на мусорной свалке. И главное, мне нравится: армия у них ничего не стоит, потому что питается говном, исходящим от остального населения. И потом они воюют: муравейник как разрастется, так и война с соседним муравейником за пограничные территории. И кочевники у них есть: тамерланы, чингисханы и аттилы – бродячие муравьи, которые нападают на мирных фермеров – муравьев-листорезов, чтоб пожрать их детей; а те защищаются, возникает побоище – кто кого – и иногда бандитам не везет, и листорезы возвращаются в жилища, торжественно держа над собой головы поверженных врагов.
То есть отрывать головы в боевом восторге придумали не аборигены Амазонии, не зулусы и даже не папуасы. Это придумали муравьи.
И пожар они пытаются потушить, поливая его муравьиной жидкостью и бросаясь телами в огонь.
А еще муравьи-амазонки берут в плен куколок других муравьев, которые потом вырастают в их муравейнике в покорных рабов, которые кормят и поят своих хозяев. Как только рабы состарились – в налет на соседей, за новыми рабами.
Так что когда вижу муравьев, так и тянет сказать им: «Здравствуйте, товарищи!»
* * *Письмо:
«Дорогой Му! Сердце мое, свет очей и прочее! Киньте свой взгляд окрест! Вперьте его в грядущее! Выдохните с толикой смысла и скажите нам наконец: как вы себя чувствуете?
Мне так кажется, что чувствуете вы себя хорошо. Не далее как в четверг друг наш Лера Ширяев, которому обыски паскудные идут только на пользу (он розовеет), метался с глазами филина полуденного по вашей газете и орал: «Где этот Покровский!» – ему нужно было несколько книг отвезти пивоварам.
И он нашел-таки Покровского (а чего его искать, он где-то тут вечно трется), и тот подписал пивоварам, а Ширяев помчался (видел бы ты его лицо под углом тридцать градусов) в администрацию президента одаривать, то есть вручать.
Я в этом зрю новое отношение к вашему печатному органу.
Если раньше оно было «Собака лает – караван идет», то теперь налицо вторая часть поговорки, которую, кроме меня, не знает никто: «И пусть! Не будет лаять, верблюды собьются с пути».
Отчего это все, светозарный?
Это все оттого, что вы связались с таким местным бутоном изящной словесности, как я.
И ангелам, хранящим меня (что само по себе очевидно), ничего не остается, как хранить и вас, потому как расстройство – вдруг с вами чего – может повлиять на мое отношение к музе (вдруг я ее кину), чего ангелам небесным, по всей видимости, совсем бы не хотелось.
Лось ветвистый нашей печати, откликнись и скажи, как ты!»
* * *Сын одной знакомой дамы ходит в детский сад. Во время «мертвого часа» днем он никогда не спит, но и никому не мешает, просто лежит.
Тут воспитательница его отловила. Оказывается, к нему в постель приходит дама из той же группы садиковской, он задирает ей платье, снимает трусики и целует попку. Парню пять лет. Когда его спросили, что это он делает, то оказалось, что это не его дама сердца, а подруга дамы сердца. «Она ей разрешила ко мне прийти!» – сказал он воспитательнице.
Дети, одним словом.
* * *Фал, как символ плодородия, существовал почти во всех религиях. Видоизмененный, конечно. Например, луковица русской православной церкви не что иное, как… Но только попробуй об этом сказать, и такое в ответ посыплется.
Между прочим, курсанты училища им. Дзержинского, что размещено рядом с памятником Петру Первому, при выпуске ежегодно ночью начищают яйца коню Петра. И сияют они на следующее утро во всей красе. Так что полировка яиц – это глубокое первобытное чувство, связанное с плодородием. Курсанты об этом не думают, потому что чувство глубокое.
Потому там и думать нечего – надо полировать.
* * *С чиновниками у нас все меньше общих генов.
Скоро от брака чиновника с обычным человеком не будут рождаться дети.
Как все-таки мудра природа – паразит только тогда живет, когда не переедает и заботится о носителе. Например – пиявки и человек, мох и дерево.
С чиновниками такого не бывает.
* * *Вы не знаете, что такое «Министерство экономического развития»? И я не знаю. Это министерство не экономики, а только ее развития. То есть самой экономики пока нет, она в стадии расцветания, но, что положительно, – министерство этого самого расцветания уже имеется.
Слово «развитие» не предполагает наличие чего-то, оно, прежде всего, характеризует прирост чего-то в единицу времени, проще говоря, скорость изменения.
А поскольку экономику представить в виде «чего-то» очень сложно, то и развитие этого, того, что представить сложно, уяснить для себя еще сложней.
И если развитие – это, в первом приближении, все-таки скорость, то министерство от этой скорости – это как вторая производная.
А министр в этом министерстве – это как первая производная от второй или третья производная от первой.
Вот и разобрались.
* * *Вообще-то на Земле без юмора никак. Представь: тебя посылают на Землю, оговаривают с тобой все: как ты рождаешься, где ты рождаешься, кем ты рождаешься, потом – в осях, конечно, – договариваются, что ты на Земле делаешь и ради чего все это, потом тебе стирают память (самое сильное действие, на мой взгляд, и одновременно самое слабое), чтоб ты не особенно расстраивался, и потом начинаются чудеса: ты все делаешь не так и по-своему. Тебя пытаются вернуть на нужный путь (у людей это называется «чудесной случайностью»), но ты упорствуешь, а тебя все поворачивают и поворачивают, «случайностей» все прибывает, наконец тебя, как коня неразумного, повернули, куда надо, и ты все осознал, но – увы, время – ты умираешь просветленный.
У неразумных и буйных народов просветление устраивают чаще, и мрут они швыдче, чтоб чего-нибудь серьезного не наворотить.
Кстати, от преждевременного конца можно откупиться, делая, с точки зрения человечества, всякие глупости – например, потратить миллионы на благотворительность (это как давление взрывоопасного газа в трубе снять).
* * *Однажды я поехал в Каджаран вместе с Ларой.
Времена были советские, а в те достославные времена в Каджаран можно было добраться: из Азербайджана в Армению по железной дороге до Кафана, а там на автобусе, пропахшем братьями армянами, до Каджарана.
Так мы и отправились. Но только у нас были билеты только в одну сторону – летом на этом направлении шел активный обмен родственниками.
В Баку нам было сказано, чтоб мы купили билеты на обратный путь в самом Кафане. В случае неудачи надо было обратиться на вокзале к милиционеру Сулейману, которому необходимо было сказать волшебные слова: «Дядя Гамлет».
Это должно было сработать.
В этот раз мы собирались снова навестить тетю Тамару, о которой я уже писал в рассказе «Каджаран»: стоял сезон сбора в горах шиповника, и этот сезон я не мог пропустить.
А Лару послали со мной только для того, чтоб я не заблудился.
Видите ли, все почему-то уверены в моей абсолютной беспомощности.
А если я беспомощен, то помощь должна прийти.
И она немедленно была мне явлена. В виде Лары – сестры моей жены.
«И смотри там за ним!» – сказали ей, и она с пониманием кивнула.
Это я с виду балбес, а Лара человек очень серьезный, и она на шестнадцать лет моложе меня.
До Кафана мы добрались без особых приключений, а автобус в Каджаран я обещал найти Ларе по запаху, и она посмотрела на меня с превеликим сомнением.