Александр Покровский - Бортовой журнал
В городке в воскресенье никого нет. Главные достопримечательности – бассейн, книжный магазин, библиотека и Музей паровоза.
Тут у них есть один паровоз, так вот он теперь находится в музее, и Стефан нам его сейчас же показал, как только мы въехали в городок.
Шведы, как уверял нас Стефан, до сих пор боятся русских. Лозунг «Русские идут!» придумали они сразу же после войны Петра Первого с Карлом Двенадцатым.
Стефан нас будет немедленно кормить, о чем он нас и оповестил, но для этого нам надо доехать до его дома, который находится чуть дальше в лес.
Шведы помешаны на экологической чистоте, так что и в лесу у них стоят туалеты, а дома в лесу снабжены всем необходимым.
Гадить в лесу разрешено только лосям. Идешь по дорожке и видишь – вот он лось, а вот его кучка.
Стефан привез нас прямо к дому, и первым на крыльцо взошел Коля – он из нас двоих лучше всего произносит речи. Коля заготовил речь для встречи жены Стефана. Открылась дверь, и на пороге показалась жена– Коля поперхнулся.
Дело в том, что жена у Стефана примерно лет на шесть-восемь старше самого Стефана. Выглядит она, прямо скажем, не его женой. Стефану от силы можно дать лет тридцать пять.
– Открылась дверь, – говорил мне потом пораженный Коля, – и выплыла… мама Стефана!
За обедом мы ели салаты и копченую форель огромных размеров. Запивали мы все это белым вином.
От Стефана не укрылось то обстоятельство, что Коля скромничает и ест помалу.
– Не бойся, – сказал он, – у меня есть еще одна форель!
Меня же они вдвоем очень быстро окрестили обжорой.
Пока мы сидели за столом, за окном дважды проезжала машина.
– Задолбали! – пожаловался Стефан. – И ездят, и ездят!
Дело в том, что шведы очень ценят покой. Они соседа-то по хутору иногда лет по десять не видят и догадываются о том, что он еще не помер, по дыму из трубы, а здесь – за час две машины.
– Я им проложу другую дорогу! – говорит Стефан. – Пусть едут там!
– А давай я их отважу от твоего дома! – предложил ему я.
– Как это? – заинтересовался он.
– Я возьму лопату и вырою прямо на дороге большую яму, а перед ямой мы поставим доску, на которой напишем «Земляные работы». Лет на десять хватит, а потом они сами отвыкнут.
– Ну нет! – смеется Стефан, – У нас так нельзя!
Стефану мы нравимся, и он предлагает дружить.
За дружбу между шведскими и русскими издателями мы немедленно выпили.
Мы выпустили со Стефаном несколько шведских книг, а потом он женился на другой женщине, завел с ней кучу детей и уехал в Берлин.
Теперь он иногда возмущается по телефону из Берлина:
– Они мне прислали из Швеции бумажку с налогами! Я давно там не живу, и бизнес забросил, а они все шлют и шлют! Представляешь! Даже есть налог на то, чтоб быть похороненным в шведской земле!
С налогами в Швеции просто беда. У них налоги на все. Есть налог на церковь, а вот и на похороны в земле налоги ввели. Так что бедные шведы!
* * *Наше издательство наградили наградой: на бронзовом столбе увитый лавровым венком ноль.
Это Коля постарался. Без него они бы в этом комитете по вручению этой тяжеленной бронзовой чухни еще долго с нас бесплатные экземпляры книг тянули.
Я на этих вручениях и раньше был.
Скука смертная, но только до того момента, пока ведущий не начинает говорить о литературе.
Я так никогда еще не смеялся. Коля меня все время пихал в бок, а я как посмотрю на ведущего, так и прысну– тонким заразительным смехом. Когда ведущий в своей речи наконец добрался до кандидатов, я уже смеяться не мог, я от изнеможения только хрюкал.
* * *Письмо Люлина: «Происходило это на пирсе, во время пересадки с одного борта на другой. Московский кадровик на пирсе, жена – на смене в лаборатории СРБ (служба радиационной безопасности).
Звякнул ей с пирса: «Пришел, привет! Сейчас ухожу, но должен дать ответ на два предложения: дивизия на Камчатке или первый замначальника училища в Киеве. Приказ будет в кратчайшие сроки. Что ты думаешь?»
Получил ответ. На первый «совет» по вопросу служебной карьеры. Опешил. Ругнулся про себя. Но, кажется, и тоже впервые глянул на свое любимое дело трезво. Потоптался по пирсу, покумекал, не советуясь больше ни с кем. «Х… с ним!» – сказал себе и дал согласие на Киев. Может, тем самым не исчерпал жизненные силы до дна. Кое-что осталось. Сходил на контрольный. После того с ним же на БС (боевую службу). Приказ был за месяц до возвращения с БС. Так я и оказался в Киеве. Попал в банку пауков. В училище на различных должностях 209 политрабочих, пришедших в училище не меньше как с должности замначпо. Здоровенный политотдел при наличии восьми кафедр марксистских наук и парткомов на всех четырех курсах. Разгул маразма и идиотизма. Сподоблюсь – начирикаю об этом подробно. Как у трех титек (три источника, три составные части марксизма) ковались кадры бездельников. Вот уж где была тоска зеленая! Но, опять же, это пошло мне на пользу. Сомнения стали исчезать, как утренний туман. Драл их нещадно (профессиональных политрабочих– не курсантов, курсанты меня любили), невзирая на ранги. Предметно. С моей подачи, сверхнастойчивой и принесшей мне кучу неприятностей, загремел в запас один из «героев» твоих рассказов (Чирков), отпетая сволочь, бывший начпо 31-й (Федоров, Порошин, Чирков). Почему у тебя нет рассказика «Трус, Балбес и Бывалый»? Комдив страшно боялся всех начальников – Трус, НШ – никого и ничего не боялся (Бывалый, или «норма три бутылки» знаешь чего), и Балбес – начпо. Та еще была троица.
Тема пребывания в море и частоте пребывания – глобальная и крайне важная и необходимая для обнародования».
* * *Лодка – сложный механизм. Делается он многими и многими. Каждый делает свою деталь, а потом это все собирается внутри прочного корпуса и как внутри человеческого организма: разные органы должны не только сами по себе работать, они должны еще обеспечивать работу другим органам, так и в лодочном нутре – одни механизмы цепляются за другие.
Не всегда лодочные механизмы стыкуются друг с другом безболезненно.
Не все устройства равнозначны по степени безотказности.
Как бывает у человека: если отказывает какой-то орган, то другой берет на себя часть его функций.
У лодки тоже такое есть. Если откажет один реактор, то есть второй.
Человек на лодке на то и существует, чтоб сглаживать нестыковки между механизмами. Если б их не было, это была бы лодка-автомат. Существуют же беспилотные самолеты.
То есть получается, что механизм может выйти из строя, а человек – нет. Не имеет права.
Когда я слышу эту фразу «человеческий фактор», то на ум приходят только дисциплинарные взыскания. В мое время считалось, что после этой фразы обязательно должно идти «дальнейшее усиление дисциплинарной ответственности».
Считалось, что достаточно человеку приказать, немного его приструнить, и он снова бодр и весел. Он снова готов идти в море и причем на столько, на сколько понадобится – на год, на два. Пришел – его еще раз наказали, построили, пригрозили, внушили – и он опять пошел в море, потому что обязан, присягу давал.
О том, что человек может ломаться, что ему надо отдыхать, хотя бы спать, пусть даже он самый что ни на есть дисциплинированный и ответственный, речь не шла.
Человек у нас не ломался, а если с ним такое происходило, то существовали органы – партийные и госбезопасности – которые в три секунды доказывали, что перед нами негодяй, и место его в тюрьме.
То, что человек после долгого нахождения в море испытывает легкое помешательство, назовем это неадекватностью, и может творить что-то, совершенно об этом не ведая, считалось абсурдом, чушью, глупостью, вредительством, происками империализма.
Это у них, считалось, такое сумасшествие и временное помешательство возможно, а у нас – все люди моральные, нравственные, им только по попке надо вовремя настучать или беседу с ними провести – и снова полный порядок.
Так что можно сказать, что львиная доля аварий случалась по вине людей.
Но! Тут есть еще одно «но».
Мы уже говорили, что отдельные механизмы на лодке далеки от совершенства. Вот это их несовершенство и прокладывает внутри лодки пути развития аварий. Они там уже есть. Например, если на лодке пожар, то жди, что продукты горения просочатся в соседние отсеки, как ты ни старайся, потом выгорят сальники какого-либо забортного устройства, и внутрь пойдет вода. Она заполнит сначала один отсек, потом полезет в соседние.
Человек в лодке – что-то вроде запала – не дай Бог тронет что-то не то, тогда эти схемы, цепляющие друг за друга конструктивные несовершенства, придут в движение – и лодке конец.
А задеть он за них может не оттого, что он последний дурень или разгильдяй, а потому что он просто устал и не помнит, за что он схватился и что зачем нажал.
