Екатерина Вильмонт - Зеленые холмы Калифорнии
– И баб, наверное, тоже…
– А зачем, собственно, ты мне это говоришь?
– Ни за чем, просто интересно, кто туда еще ходит кроме тебя?
Мне вдруг показалось, что все это она придумала на месте, чтобы отвлечь мое внимание. Гадко, жестоко… Ничего, вырастет, потеряет любимого человека, тогда поймет. И все же в последнее время она меня пугает. Особенно я опасаюсь этой поездки. Она явно что-то затевает… Но что? Я решила обратиться к брату. Он отлично ладит со Стаськой. Пусть попробует расколоть ее. Может, ему она скажет или попросту проговорится. Он лучше меня сможет найти к ней подход. А то я в последнее время часто пасую перед ней. И не успела я об этом подумать, как Гера позвонил мне.
– Как дела, сестричка?
– Герка, ты мне нужен!
– Я всегда и всем нужен! В моем возрасте это прекрасно! А то многие мои сверстники жалуются, что уже никому не нужны! Так что стряслось? Опять наша крошка что-то натворила?
– Она все время что-то творит, и мне страшно. Я прошу, пообщайся с ней без меня, попробуй выведать, что она замышляет.
– А она что-то замышляет?
– Мне кажется, да. Она явно что-то удумала.
– Но в какой области?
– Боюсь, она хочет как-то… отомстить матери… как-то напакостить ей…
– С чего ты взяла? Только не шмыгай носом, а то разревешься. Ладно, давай я завтра часиков в двенадцать-тринадцать к тебе заеду, мы поговорим, я дождусь ее из школы и приглашу в кафе. Ты в это время свободна?
– Да!
– Вот и отлично, договорились. Только, чтобы она ничего не заподозрила, я приглашу вас обеих, а ты откажись, скажи, что не можешь.
– Я и вправду не могу завтра, у меня парикмахерская в четыре.
– Великолепно!
Так мы и сделали, Стаська с восторгом согласилась пойти с ним в кафе. А вечером он позвонил мне.
– Лёка, она молчит как партизанка! Я к ней и так и эдак подъезжал, все напрасно. Наконец я напрямую спросил, почему она вдруг решилась ехать к матери.
– И что она ответила?
– Привожу ответ дословно: «Меня пробила эта фотка с холмами. Хочу собственноглазно увидеть зеленые холмы Калифорнии!»
– Дались ей эти холмы!
– Ну я спросил, не лучше ли отложить поездку, все-таки выпускной класс.
– А она?
– Ни в какую! Летом, говорит, эти холмы желтеют, она узнавала. Ну, еще сказала, что в конце концов пусть Мамалыга порадуется. Пусть это будет ей свадебным подарком. Короче, Лёка, у меня было ощущение, что я бьюсь головой об стенку. Непрошибаемо! Никогда раньше мне не было с ней так трудно…
– Но тебе не показалось, что она что-то затевает?
– То-то и оно, что я в этом убежден!
– И что же мне делать? Отменить поездку, сдать билеты?
– Боюсь, что это самый правильный выход…
– Но я не смогу, я так хочу видеть Адьку… Она же моя дочь… Я все эти годы просто не позволяла себе этого, но сейчас, когда все стало так реально… Я не смогу отказаться.
– Тогда езжай, но просто будь начеку. К тому же вполне возможно, что Стаська, попав в Америку, увидев мать, рассиропится, все простит и будет просто наслаждаться жизнью. К тому же что такое особенное она может задумать? Не убийство же!
– Господи, Гера, что ты говоришь?
– Ну в том-то и дело. Скорее всего ее планы связаны с покорением Голливуда. На мой взгляд, это ближе к реальности. Может, она задумала остаться в Америке…
– Боже упаси!
– Да почему? Америка может ее многому научить.
– Даже слышать об этом не желаю.
– По-моему, наша Стаська ничем не хуже многих голливудских девиц, например, Миллы Йовович или других…
– Ты меня дразнишь? Надеюсь, ты ей эти свои идеи не развивал?
– Да что ты! Я в этот раз чувствовал себя с ней полным идиотом. Понимаешь, самый трудный возраст, лет тринадцать-четырнадцать, она вроде прошла спокойно…
– Мне тоже так казалось.
– Я тут поразмышлял… А может, все это связано с каким-то парнем, а? Может, это сексуальные проблемы? Или же она перед парнем выпендриться хочет – мол, я такая крутая, у меня мать в Америке, я к ней на свадьбу еду… Не хотелось бы, конечно, думать, что в нашей семье выросла такая дурища, но, с другой стороны, в семнадцать лет все девки – дурищи. Ты, кстати, тоже была набитой дурой в ее годы. Знаешь, ты погляди в эту сторону, может, все ее задумки не с Адькой связаны, а с каким-то хахалем? Кстати, и деньги она, вполне возможно, не на тряпки собирает, а на крутой подарок этому парню…
– Да что-то я никакого парня на горизонте не вижу.
– Ну, милая моя, мало ли чего ты не видишь. А я вот голову дам на отсечение, что она уже не девица.
– Что? – ахнула я.
– А что ты так пугаешься? Это только нормально в ее возрасте.
– Ты придуриваешься или дразнишь меня? Ты не знаешь, чем это грозит? – рассвирепела я. – Тебе хорошо, у тебя два сына, и те давно взрослые, а я… у меня.
– Прекрати истерику! Все равно это должно случиться, если уже не случилось. Не хочешь же ты, чтобы она осталась старой девой?
– Нет, больше всего на свете я хочу, чтобы она вышла замуж за нормального хорошего парня.
– Ишь чего захотела! Как это было у кого-то из классиков: «Зять – это любезный молодой человек, который берет на себя расходы по содержанию моей внучки?»
– У классика была не внучка, а дочь.
– Ну, кажется, этот любезный молодой человек у тебя уже появился за океаном.
– Дай-то бог, чтобы у Адьки все было хорошо, чтобы такие жертвы не пропали даром… Господи, Герочка, я так хочу ее видеть…
Вечером позвонила Натэлла, вся в слезах. Умерла Лида Кокорева, наша однокурсница, похороны завтра в десять тридцать утра.
– Как грустно, – сказала я.
Лида была самой красивой девушкой на курсе, подавала большие надежды, еще студенткой с огромным успехом снялась в нашумевшем фильме, вышла замуж за модного кинорежиссера, и, казалось, звездная карьера ей обеспечена, но у нее был тяжелый характер, она умудрилась испортить отношения со всеми вокруг и в результате к тридцати годам осталась у разбитого корыта. В кино ее не снимали, в театре она была, что называется, на выходах, иногда играла что-то на радио, в годы перестройки торговала трусиками на Рижском рынке и начала пить. Однако в последнее время ее стали довольно активно снимать в сериалах, она играла в основном озлобленных баб с едва уловимыми следами былой красоты, и, надо заметить, играла хорошо, сочно. И вот внезапная смерть.
– Надеюсь, ты пойдешь на похороны? – строго спросила Натэлла.
– Даже не знаю… наверное, надо.
– Что значит – наверное? – возмутилась она. – Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.
– А на каком кладбище?
– На Донском. Там могила ее мамы… Ты не думай, я за тобой заеду.
Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либо жутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий. Мы встретили массу знакомых.
– Девочки! – подбежала к нам Валя Огородникова, наш бывший комсорг. – Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах и встречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки…
– По сколько? – деловито осведомилась Натэлла. – А кто устраивает поминки?
– Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюродная сестра, но… Надо помочь.
Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.
– Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!
– Куда? – опять-таки в один голос спросили мы.
– На поминки!
– Да нет, спасибо, мы не пойдем, – сказала я. – Мне на работу надо…
– Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь… Ладно, девчонки, спасибо вам, я побегу…
– Спасибо за «девчонок»! – сказала уже ей вслед Натэлла. – Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все больше мамашами. Или бабусями даже.
– Обрати внимание, что большинство баб выглядит все-таки прилично, а мужики… Ты глянь, что с Никитой стало… А Володя…
– Грустно, подруга… И Лиду жалко, только-только начала оправляться…
Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло много народу, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделялась прелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только в джинсах и дубленой курточке.
– Кто эти ребята? – спросила я. Натэлла всегда все знала.
– Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.
Надо заметить, что настоящее горе было написано только на лицах этих ребят.
Первым выступил какой-то хмырь, который завершил свою невыносимо казенную речугу словами:
– Пусть земля ей будет прахом! Все ахнули.
– То есть, конечно, пухом, – поправился он, ничуть не смутившись.
– Кто этот болван? – спросила я у Натэллы.
– Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы, между прочим.
– Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.
– Зато погляди, как он собой доволен.
Между тем слово предоставили тургеневской барышне.
– Дорогая Лидия Филипповна… Тетя Лида… – голос у нее дрогнул, – нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали для нас. Мы никогда вас не забудем, честное слово… – И она расплакалась.
