Елена Некрасова - Вова Четверодневный
Анфемиос берет его за руку, с ума сойти, какая сухонькая горячая ручонка, цепкая. Вову немного пошатывает и неприятно сосет в желудке, голод дает знать... он ведь не ел уже больше суток, только травяные отвары давали ему пить перед обрядом...
- Ныне ты узришь Великий Светоч, ты готов?
- Я готов.
Там, в конце живого коридора, виднеется какое-то возвышение... похоже, стол... черт, это гроб... Ну конечно! Великий Светоч - это же мощи ихнего Лазаря, что-то Вова совсем отупел, ведь он же знает... значит, сейчас ему покажут эти кости, ну посмотрим...
- Перед лицом Великого Светоча готов ли ты ответить нам?
О, блин, вот оно что... он расслабился, а тут все только начинается... размечтался. Лазариты опускаются на колени, забормотали молитву по-своему... а еще как назло в Святилище проснулась какая-то муха и теперь мечется, ее жирное жужжание то дальше, то ближе, наверняка такая огромная черная муха... хоть бы долго не мучали его, муха эта еще... Старик сделал ему знак оставаться на месте, а сам подходит к гробу вплотную и трижды кланяется до земли, ну ничего ж себе! Вова так бы не смог... а старик как будто полегчал и расправился, прямо помолодел, походка пружинит, спина ровная...
Анфемиос сдернул покрывало, зажег возле гроба две свечи, слышится скрип ... ага, крышка ползет вбок, механизм у них там встроен какой-то... теперь подзывает его.
Вова подходит к Святыне со всем почтением, на какое только способен, даже руки на груди зачем-то скрестил, ничего, пусть видят, как он уважает их веру... уфф... в глубоком гробе лежит маленькая сморщенная голова... то ли птичья, то ли человеческая, с седыми спутанными волосами... и несколько разрозненных косточек. Голова выглядит ужасно, особенно в неровном свете свечей. Острый ссохшийся нос - чистый клюв, длиннющие кустистые брови над черными провалами, а в этих глазных ямах подрагивают тени, и кажется, что оно живое... жуть. Вову передергивает от вида шеи - ее нет, один обглоданный позвоночник, голова насажена на тонкую палочку...
- Хочешь ли ты стать нашим братом? Отвечай.
- Да, я хочу... - голос все-таки немного дрогнул, может быть, не заметили...
- Подумай. Сейчас ты еще волен уйти.
Черт, старик услышал... как там надо сказать, черт, черт, а, вспомнил!
- Я твердо решил остаться и хочу перевоплотиться! Перевоплотиться или умереть!
- Хорошо, мы верим тебе. Ты проведешь в гробу четыре дня, и тебе будет видение, из которого узнаешь свое новое имя. Если же этого не случится, значит, ты не избран и ступай с миром. Ты готов к испытанию?
-Я... я? Как это?!
У Вовы клокочет в ушах, в глазах опять темно, что они хотят?! Этого быть не может... не может! Ему же никто... с ним лежать?!
- Не бойся, мы все через это прошли...
Это говорит Теодополус, он подошел, смотрит мягко... глаза точно как у Елены, Вову всегда удивляли эти Еленины глаза на заросшем лице Теодополуса, Елена... да о чем он, какая Елена?! Не, он не будет, сейчас он им скажет...
- Послушай... в тебя войдет еще одна душа. Это может быть член семьи, или монах, или мученник, или Апостол... а может и сам Лазарь, это маловероятно, хотя мы всегда надеемся. Во мне живет Симон-прокаженный, в Анфиме - епископ Серафим, наш дальний предок, и так в каждом... и все мы ждем второго воплощения Лазаря, так завещано...
Теодополус продолжает, но Вова уже не различает слов, он не может оторвать взгляд от разверстого гроба и этой жуткой головы, тошнота подкатывает к горлу, если только даже коснуться этой мерзости с шевелящимися как черви глазницами... а они все лежали тут с ней и его хотят...
- Эй, эй, Владимир! Что с тобой?!
Теодополус заметил, что с Вовой неладно, хочет отвести его в сторону от гроба, но Вова как будто прирос, не отрывая взгляда от Лазаря, он шевелит губами, пытается сказать... но выходит только что-то отрывочное : " я...я...не...я... и не..."
- Святой Лазарь! Святые Отцы-киприоты! - Теодополус вдруг понимает. - Разумеется, нет! О Господи, как ты мог подумать, что будешь лежать вместе с Великим Светочем?! Нельзя! Ты будешь в отдельном гробу, Владимир! Это хороший большой гроб, он там, немного ниже... ты успокойся, тебя никто не принуждает. Но решать надо прямо сейчас - да или нет. Все в твоих руках. Ты прошел обряд и стоишь на пороге Великого Посвящения... так что ты решаешь, Владимир? Да или нет?
Нет, конечно нет!! Вы же все больные придурки! Да лучше сдохнуть в тайге, чем такое! Четыре дня в гробу и никто даже не намекнул, ни слова! Даже она! Сука, бля... она-то могла бы! Скорее отсюда, выйти на воздух, скорей, бля...
- Отвечай. Ты готов?
- Да, да! Я готов!!
Это кричит Вова, но что он... зачем?! Победный вой лазаритов сотрясает застоявшийся воздух, они машут руками и истошно орут, на Вову прямо ветром задуло... О черт! На него что-то накинули, что за блядь?! Мешок? Но зачем, на хуя?! И поверх чем-то вяжут, обматывают! Вова бъется внутри, кричит-извивается, он переду-у-умал!! Поздно, уже куда-то его несут... Но Вова не сдается, должны же они понять наконец! Он дергается из последних сил, волосатый мешок забивается в рот, а-а-пччх!! А-а-а... пчхх! А в носу тоже какая-то труха, да он задохнется, какие четыре на хуй дня ?! Уроды, бля! Развяжите меня! Козлы вонючие!! А-а-а-а!!!
Отдав весь воздух последнему крику, Вова мякнет в несущих его руках. Он теряет сознание, нет больше сил...
4Вова слушает свое дыхание... оно скупое, но ровное. Не глубокое, приспособилось во сне. А вот сколько времени он спал, это вопрос. Час? День? Пару минут? Руки примотаны к бокам и онемели... он открывает глаза, закрывает... один хрен. Вова делает глубокий вздох, получается, этот мешок пропускает воздух... воздух, как в погребе, и вообще зябко, нога уже стала ныть потихоньку... Ему хочется ощупать гроб, прикоснуться к чему-нибудь, поворочаться... не, если бы знал, что его засунут в мешок и обвяжут, послал бы всех сразу, вот как его угораздило? Причем по собственной воле... Батя закрывал Вову в пыльном чулане, там висели старые шмотки, густо посыпанные нафталином, и Вова приникал носом к единственной щелочке, но воздуха все равно не хватало... и весь день потом трещала голова, и слезилось, и чихалось... ведь за всякую ерунду закрывал, сволочь. А все-таки непонятно - сколько он тут пролежал... такого страха натерпеться, да еще с голодухи... вполне можно было отрубиться на сутки. Хорошо бы... вот теперь гадай, когда его достанут. И гадкая мыслишка крутится возле Вовы, как та муха - а достанут ли? А если они принесли его в жертву своему Лазарю? Этой голове... Ведь явно они сумасшедшие, два года почти с ними прожил, ну мало ли, богомольцы... а тут, бля... А он не их крови, так что вполне. И ребенок его будет таким же уродом, в пятнадцать лет они их в гроб засовывают, теперь-то Вова понял... хоть бы девочка родилась... а Елена... не даром она так напоследок расстаралась в постели... не любит. А то сказала бы... а может, обойдется? Во-первых, от него еще может быть польза в смысле детей, а что? Чем по тайге мужиков выискивать… да и вкалывает он не хуже других, и относятся к нему, не, обойдется...
Лежится вроде пока нормально, он немного расшатал путы, так что руки уже не перетягивает, знать бы сколько еще... и есть неохота, наверное, сильно переволновался, или отвары эти отбили аппетит? Они-то знали, что делают... а если он вдруг поссать захочет, или чего доброго... вот уроды! Пока не хочется, но три дня ведь еще... два, как минимум... лучше всего заснуть, отрубиться и все...
Вова пробует, но не выходит. В принципе можно попробовать вылезти из мешка, но их же не поймешь... вдруг не засчитается этот их дурацкий обряд.? Подумают, что хотел сбежать... Вова вспоминает что-то смутное... имя... Анфемиос говорил про какое-то имя, ему должны будут сказать новое имя... кто должен? Ни хрена не понятно, тут же нет никого... или это уже наверху ему скажут? Вспомнить бы... нет, невозможно. Он как увидел этого Лазаря... и почему было так жутко, подумаешь, голова... но как только Вова вспоминает голову, это возвращается ... А ведь он и не такое видал в своей жизни, и похуже бывало. Когда Колян барнаульский пытался свинтить из бура, они его собаками... так собаки порвали Коляна на части, натурально, и таскали туда-сюда по территории... а голову ж вообще долго не могли отобрать у этих тварей, все лицо ему на хер содрали, родная бы мама не узнала...
А еще Вова помнит, как один флегон, его сосед по камере... ну эскимос, что с него взять, захотел на больничку и три дня жрал только нифеля и спал голяком на цементном полу, чтоб простудиться получше... а его все не забирали, вертухай хитрожопый попался, что-то он заподозрил. Ты у меня, говорит, мутила, заместо прогулочки в клетку пойдешь, за скребок, бля... раскусил он его, короче. А эскимос совсем уже доходит, кровью харкает... так и откинулся в камере, страшно было - вскочил среди ночи и давай башкой о нары биться и выть, никто ж не ожидал... а потом у него кровь горлом хлынула, а он мечется и на всех кидается, бля, царапается... всех оплевал, измазал... ну вырубили его, конечно, а к утру он уже окоченел, руки-ноги все повывернуты, как у паука, бля... и такое лицо, что Вова никогда не забудет... глаза чисто красные, выпяченные из орбит, как две помидорины, губы зубами насквозь прокусаны, жуть... одному ихнему даже дурно сделалось, всю парашу облевал...
