Ольга Толмачева - Подружка
— Мне жаль, что вы расстались, — вдруг сказала Аня.
— Нет, почему же — все логично, вы сказали… И это правильно.
— Но почему?
— Это была любовь, несовместимая с жизнью… — с моей стороны. Думаю, она пугала. Любого испугает. Представляете, жить на изломе… Захлёбываться от счастья…
— А теперь что же? Не захлёбываетесь?
— А теперь, Аня, «Начинает мне Господь — сниться. Отоснились — Вы»**. Теперь я не хохочу, а улыбаюсь, не гневаюсь, а печалюсь. Тише, спокойнее, покорнее. Все оттуда, — Светлана показала в потолок.
— А муж что же? Ему не обидно?
— Нет, ему хорошо. Понимаете, Аня, для жизни семейной нужно что–то другое: предсказуемость, ум, спокойное сердце, трезвый расчёт. Уважение к человеку. Тогда все выдержать можно.
— Вы что же, мужа не любите?
— С чего вы решили? Это самый дорогой мне человек!
— Дорогой — но не любимый? — прищурилась Мальвина.
— И дорогой, и любимый, и родной. Понимаете, Аня, родной — одна пуповина. Не разорвать… Что бы с кем ни происходило, куда бы кого ни заносило — терпишь, прощаешь… Это дом. Семья. Могилы.
— А этот ваш пресный благостный мир — сегодня… — У Ани хитро блеснули глаза. — Но скажите… Неужели вы бы не поменяли — представьте на миг, что произошла встреча… Любовь…
Светлана покачала головой. Пожала плечами:
— Говорю же вам: все оттуда. — Она снова показала в потолок. — Там решают, что с нами делать. Даже если кому–то и не нравится…
— А мы в Рим ездили, — сказала Аня и подняла фужер. Поставила локоть на стол, всмотрелась сквозь стекло в темно–вишнёвую жидкость. Слегка качнула бокал в руке. Вино скользнуло по тонкой поверхности, пришло в движение, затрепетало.
— Рим — вечный город, осколок рая, великолепнейший из городов… — мечтательно произнесла Светлана. — Я в Риме не была. Вам понравилось, Аня?
— Очень! — Лицо Мальвины озарилось светом. На губы легла лёгкая, неуловимая тень.
Улыбка? Вздох? Светлана замерла, вглядываясь в лицо. Эта улыбка… Не может абсолютно счастливый человек так улыбаться. Это улыбка человека, познавшего разочарование. Но как красиво лицо!
— Только в Риме можно почувствовать любовь ко всему миру, — сказала Аня.
— Жизнь бурлит?
— Повсюду: на узких улицах и маленьких площадях… Мы шли, держась за руки. На улице, под небом — как в храме. Думала, так будет всегда… — Аня горько усмехнулась. Жалобно посмотрела. — Красота и свобода — безграничная… — прошептала.
— Представляю… Дух захватывает…
Они уткнулись в бокалы и замолчали.
— А чего бы вам сейчас хотелось больше всего? — спросила Светлана.
— Честно? — глаза Мальвины вспыхнули.
— Я отгадаю, — Светлана предупредила движение. Закрыла глаза. — «…Я хотела бы жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки и вечные колокола. И в маленькой деревенской гостинице — Тонкий звон Старинных часов — как капельки времени. И иногда, по вечерам, из какой–нибудь мансарды — Флейта. И сам флейтист в окне. И большие тюльпаны на окнах. И может быть, Вы бы даже меня не любили…»*
— Это вы? Вы написали? Игорю? — Аня вплотную придвинулась. Восхищённо смотрела.
— Нет, не я. Моя подружка — Марина Цветаева. Я её обожаю.
— Цветаева — ваша подружка? — Мальвина охнула. — Сколько же вам лет?
— Э–э–эй! Осторожнее, Анечка! — Света шутливо замахала руками. — Я большая, но не до такой же степени! Не так много, Анют, — весело рассмеялась. — Хоть и подружка…
— Вы знаете… — Мальвина подбирала слова. — Вы такая… тёплая… Так чувствуете… Мне стыдно, что я вам говорила… Эти стихи… я ещё никогда… я… мне никто не читал…
— А мне читал — Игорь. Он открыл мне Цветаеву. До него я не чувствовала. Её слова мне были пустыми звуками. А потом словно вгляделась, прониклась. И ты почитай. Женщина — одна из нас, такая же глупая и беззащитная, как и мы с тобой… с вами… влюблялась и любила. И не один раз, между прочим! Хоть и жила в прошлом веке — ни мобильных, ни телефонных будок.
— А почему, скажите, вы мне то «ты», то «вы» говорите?
— Да? Не заметила. Наверное, «ты» — это когда очень тепло, близко, «вы» — дистанция. Видимо, не могу определиться. Извините. Извини.
— А ваш этот… Игорь — мне кажется, он холодный, рассудочный, влюблённый в себя тип. Хоть и музыкант. Если бы вы встретились…
— Мы не встретимся… зачем? — поспешила возразить Светлана.
— И у него появилось бы желание побыть с вами хоть один час — хотя бы в аэропорту… как мы с вами… сегодня, здесь… Вы не представляете, как бы он удивился… и как бы пожалел, что не оценил, просмотрел вас — смешную девочку с обезьяной… О! Хотела бы я на него посмотреть! — Мальвина громко рассмеялась.
— Это уже ни к чему. Пусть живёт, не мучается… и он не холодный — напрасно вы так.
— Почему вы все время его оправдываете? — вдруг воскликнула Аня и нетерпеливо откинулась на стуле. — Все русские так — сглаживают, не видят очевидного, обходят углы. Немка или француженка ни за что бы! Он чёрствый — я же вижу! Не откликнулся на стихи… Хоть слово тёплое вам сказал?
— Стихи?
— Но вы же ему писали стихи — я уверена! Писали?
— В юности все пишут… — неуверенно сказала Света.
— Не все! Я — не пишу!
— Да, но вы танцуете…
— А кто не танцует? Вон, посмотрите, — Аня кивнула на большой монитор, где транслировали танцевальное шоу.
— И на полки с книжками посмотрите. Кто только не пишет. — Светлана указала на газетный киоск. — Аня, этот разговор ни о чем. Оставьте мне мои заблуждения. — Она шутливо обхватила себя за плечи, словно оберегаясь. Захлопнулась. — «Солнце — моё. Я его никому не отдам», — засмеялась. — «Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!» Кстати, тоже подружка написала.
— Цветаева?
— Она. Чудо, правда?
— Вам надо понять, что ваш Игорь — не тот, кого вы себе надумали… — продолжила Мальвина.
— Аня, не хочу! — запротестовала Света. — Пусть будет так, как я чувствую. Игорь у меня здесь, в юности, — приложила руку к груди. — Пусть там остаётся! Не трогайте, Анечка.
Они замолчали.
— Он не должен со мной быть — так распорядились… — тихо сказала через минуту.
— Там? — показала Аня в потолок и фыркнула. Закрыла ладонью рот. — Извините.
Они ещё много о чем говорили. Светлана читала стихи и рассказывала, как неэкономно любила Цветаева — себя не берегла. Пылко любила, только так могла «выдышаться в стих»*.
Аня слушала — то удивляясь, то протестуя, но в общем–то была согласна, что строчки чудные — мороз продирает, и навряд ли, живя по–другому, поэтесса оставила бы проникновенную стопку восхитительных стихов — в дар.
— Значит, мы ничего не решаем? По вашей логике? — вдруг спросила Аня.
— Можем наблюдать, прислушиваться. Выводы делать. Что–то понять в себе, лучше стать… Изменишься сам — изменятся и обстоятельства… Я так думаю… — ответила Света.
А ещё Аня говорила, что мечтает отправиться в дальнюю экспедицию — куда–нибудь на север или ещё дальше, где живут суровые, немногословные люди, честные и бесхитростные, потому что только на краю земли, вдали от цивилизации, можно встретить искренность и настоящие чувства — где же ещё? Не в клубах же, не на дискотеках! А настоящих мужчин почти совсем не осталось — может быть, они вымерли? Истреблены?
А в жизни ей хочется заняться чем–то особенным — нужным, полезным, что увлекло бы, поглотило без остатка. И она не прочь объехать весь свет.
Света соглашалась, что любовь окрыляет душу. И какое счастье — любить. Как это сложно — среди тысяч и миллионов лиц найти своего единственного — почти невозможно… на грани фантастики… И как в наши дни измельчали мужчины — любят с оглядкой, расчётливо, как жаль…
В бар входили и уходили люди. Многих они видели уже не впервые. Как старым знакомым, им порой улыбались — примелькались… За столько часов ожидания!
Осмелев, Света призналась, что во времена королевы Виктории она жила в старом английском замке — на юге страны. Ей так кажется… И лишь Ане она может рассказать об этом, кто ещё будет слушать подобный бред?
А если когда–нибудь она все же встретится с Игорем, обязательно спросит: «Как живётся вам с простою Женщиною без божеств?», «Как живётся, милый? Тяжче ли? Так же ли, как мне с другим?»* — Цветаева подсказала нужные строчки.
Но навряд ли… Где его встретишь?
Ночь постепенно угасала. Наступал зыбкий предрассветный час. Две женщины — совсем юная и уже немолодая, все говорили, потеряв счёт времени, смеясь и печалясь, не могли наговориться. Со стороны казалось, что после долгой разлуки встретились две подружки — а может, сестры? Они долго не виделись, были рады встрече — столько новостей собралось.
Наступало утро — белое, долгожданное, сулящее надежду наконец–то выбраться из сонного, засыпанного снегом, богом забытого альпийского городка. Небо раздвинулось, стало выше, в большие окна аэропорта тихо вползал бледный утренний свет.
