Владимир Мазаев - Танюшка
— Держи, — сказал Шварченков, протягивая листок. — И вот Танюшка с тобой, я попросил. Поможет найти директора. Только бы вам его дома застать. Слышишь, Танюшка? — он обернулся к сестре. — Если Сергей Сергеича нет, пробегите к Демьяновым, они обычно одна компания, поняла?
— Поняла, разыщем, — Танюшка весело запрыгала со ступенек. Должно быть, праздничное семейное застолье уже начало ее тяготить, и она рада была братову поручению — хоть по солнышку, по теплыни по такой, пробежаться.
Они долго шли улицей, дощатым извилистым тротуаром с дырками от выпавших сучков. На просохших полянках возле палисадников и ворот было людно, но все больше малышня, подростки — галдеж, завыванье «магов», велосипедные звонки, шлепанье мяча. Старушки на лавочках жмурились на солнце. Танюшка здоровалась со всеми, их изучающе провожали глазами.
Вот и центр. Длинное здание школы с красной лентой лозунга под карнизом, обсаженная пихтами контора леспромхоза, почта, два магазина — хлебный и промтоварный — рядом. Митя, частенько проезжая поселок, останавливался здесь, около магазинов.
Пощелкивала сапожками Танюшка, в такт шагу кивал откинутый на спину меховый капюшон ее модной, вызывающе яркой курточки.
— Далеко еще? — спросил Митя.
Танюшка махнула рукой
— Уже нет, пройдем школу и за теми пихтами — проулок.
«Надо бы о чем-то заговорить, — подумал Митя, — хоть она и малолетка, все равно неловко как-то в молчанку играть».
— Здесь учишься? — Митя кивнул в сторону школы, когда они поравнялись с ней
— Ага. Вон от угла наши два окна, форточка разбита.
— Нехорошо, — сказал Митя.
— Что нехорошо? — Танюшка быстро взглянула на него, бровки ее прыгнули.
— Форточки бить. Мы в наше время форточек не били.
Танюшка засмеялась.
— А что вы делали?
Митя ответил с достоинством:
— Мы лазили аккуратно.
— И давно это фантастическое время миновало?
— Как сейчас помню, года три назад.
— О, да ты уже в возрасте, — важным голосом произнесла Танюшка.
Митя вдруг насторожился.
— Разумеется, — сказал он, покосившись на нее. — А тебе еще долго тут лямку тянуть?
Танюшка снова засмеялась, хотя Митя и на этот раз не сказал ничего смешного, быстро откинула обеими ладошками волосы с висков.
— Уже, можно сказать, оттянула. Через месяц выпускные, на аттестат.
Митя слегка смутился. Он уверен был, что она совсем девчонка, ну — не старше восьмого. Поэтому и взял с ней этот легкий, несерьезный, покровительственный тон. И имя ее с непривычным ударением на первом слоге звучало ласково, «по-детски» — Танюшка. Надо было срочно перестраиваться.
— Выбор жизненного пути, значит... — пробормотал он. Но тут его провожатая свернула с дороги и остановилась перед калиткой бревенчатого, под железной крышей, пятистенника. Они вошли во двор. На углу дома, под водосливной трубой, стоял телок с лысинкой на лбу. Воинственно опустив розовые, как морковники, рожки, бодал бочку.
Танюшка, проходя, хлопнула телка по лысинке, проговорив ласково:
— У, обалдуй такой, что, рожки чешутся? — Тот радостно замотал башкой и стал дуть ей на руки, ожидая подачки. — Нету у меня ничего, — сказала она, — забыла я про тебя, извини.
Сергей Сергеич оказался дома. Сидел один за выдвинутым на середину комнаты столом, спина, как надувной матрац, стриженый старомодный ежик, трикотажная, обтянувшая плечи рубашка, — смотрел телевизор. Шла детская передача, мультфильм про неунывающего Карлсона. Перед ним стояла большая стеклянная банка с домашним пивом, наполовину пустая, и граненый стакан.
Танюшка, поздоровавшись и поздравив с праздником, подала записку, и Сергей Сергеич, растянув толстые в улыбке губы, сказал:
— И тебя, Татьяна, тоже. Давно не виделись. Как вы там живете-можете?
— Спасибо, Сергей Сергеич, все хорошо.
— Мать не хворает?
— Нет, здоровая. Это от Петра записка.
— В гости приехал?
— Ага, позавчера.
— Чего же не заглянет? Или зазнался? — И, не ожидая ответа, обернувшись в сторону кухонной двери, громко позвал:
— Клёпа, очки!
Свистя кожаными галошами, появилась высокая худая женщина в длинном переднике и кофте с оборками вокруг тонкой шеи — жена Сергея Сергеича. Руки ее были в муке. Очки лежали на телевизоре. Торопливо кивнув гостям и вытерев о передник пальцы, она молча подала их мужу и тут же снова скрылась на кухню.
— Так... чего он тут нацарапал? — проговорил Сергей Сергеич, устраивая на носу очки. Читал он долго, то и дело взглядывая поверх стекол в телевизор, а прочитав, снял очки и стал сосредоточенно грызть дужку, снова вперившись в экран, где Карлсон, блестя пропеллером, порхал по комнате, увертываясь от теткиного веника. Было такое впечатление, что просьба Петра его озадачила и он ищет удобную причину отказать.
Митя стоял за порогом комнаты, в прихожей, глядя на неповоротливый стриженый затылок директора. «Нет, не даст», — мелькнуло у него.
— Ить ты, стервец, ить ты, мне бы такой моторчик, — сказал вдруг Сергей Сергеич завистливо.
Митя представил себе, как взлетает под потолок этот матрац, накачанный пивом, и ему стало смешно. «Пожалуй, даст». Танюшка тоже, по-видимому, вообразила себе эту забавную картину, потому что она быстро, украдкой, оглянулась на Митю, зажимая смеющийся рот ладошкой.
— Клёпа, карандаш! — снова скомандовал Сергей Сергеич, и когда та нервной, семенящей походкой вошла в комнату и подала ему карандаш, который лежал в серванте, на расстоянии его вытянутой руки, проговорил как бы самому себе, значительно: — Запамятовал, кто нынче на конном дежурит. Сдается, Филенкин.
— Окстись, Филенкин! — сказала от порога Клёпа, обернувшись своим сухим, поблекшим, с болезненными под глазами отеками лицом. — Ты же Филенкина на праздник в город отпустил, к дочери.
— Не превалируй! Я спрашиваю: кто?
— Кто, кто, Кандыба, вот кто.
— Кандыба? Семен, что ли?
— А кто ж! У нас рази много Семенов твоих? Одного через край хватает.
— Я, сдается, давал команду его уволить.
— Уволить, уволить! А кому работать на твоем конном! Уволить...
— Запрячь ходок надо, Петро Шварченков просил, — сказал Сергей Сергеич раздумчиво, держа один глаз в телевизоре: там неутомимый Карлсон, облачившись в саван, гонял по чердаку объятых ужасом жуликов. — Ить ты, ить ты! — с азартом снова воскликнул он, быстро откладывая карандаш и ловко, сноровисто, почти не глядя, наливая из банки пиво. — Мне бы парочку таких привидениев, я бы навел кой-где порядок!
— Не запрягет он сёдни, — сказала Клёпа, мельком бросив угрюмый взгляд на Карлсона. — С утра уже ныром ходил...
— То с утра, а сейчас полдень. Может, проветрило.
Выпив глотком стакан, он опять взял карандаш и хотел было скомандовать насчет бумаги, но раздумал. Перевернул записку и быстро, размашисто начертал несколько строчек.
— Тэк... Ступай на конный, — сказал он Танюшке, протягивая записку, — там Семен Кандыба. И если он позволил себе, придешь и доложишь по всей форме, поняла? Я его, подлеца такого...
Тут экран заморгал, изображение поплыло, и Сергей Сергеич энергичным для его комплекции движением соскочил со стула и побежал к телевизору, бормоча проклятья, стал лихорадочно крутить ручки. Так и не услышав, что же грозит уже один раз уволенному Семену Кандыбе в случае, если он позволил себе, Танюшка и Митя покинули дом Сергея Сергеича. Танюшка шла и смеялась, и Митя тоже улыбался, хотя создавшаяся ситуация ничего веселого не обещала.
Шагая рядом с девушкой, Митя посмотрел на свою фигуру как бы со стороны и вдруг почувствовал себя неловко. Телогрейка его после купания в Кривом овраге довольно ощутимо подсела, тянула в плечах и спине, кое-где сморщилась, к тому же штаны-спецура шуршали при каждом шаге, как бумажные. Видок тот еще! А ведь сегодня как-никак праздник.
Длинные строения конного двора, окруженные крепкой, из отесанных жердей, изгородью, задней стороной повернуты были к тайге, которая начиналась сразу за кочковатым вытаявшим полем. Посреди затоптанного копытами двора росла грустно и одиноко старая пихта. Ветки ее были опилены чуть не до макушки, отчего пихта издали походила на зонтик или какой-нибудь австралийский эвкалипт. Иллюзию эту нарушала автопокрышка, чьим-то ловким броском подцепленная высоко на сучок.
Стая весенних воробьев носилась по коньку крыши, точно перегоняемая ветром листва, дралась, галдела — выясняла отношения. Ворота конюшни были широко распахнуты, в темной глубине поблескивали крупы перетаптывающихся лошадей.
