Ежи Анджеевский - Интермеццо
Зоська оперлась о стог, прижала руки к груди. Сердце ее колотилось — торопливо, тошнотворно. Снова напал страх, о котором она забыла на минуту. Резкий, приглушенный голос Анджея доставлял ей физическую боль. Это было невыносимо.
— Перестань, — шепнула она.
Анджей бросил папироску, придавил ее башмаком.
— Жаль, что ты вовремя не умеешь сама себе этого сказать. Не становилась бы тогда посмешищем первой встречной финтифлюшки.
Зоська не поняла, о чем это он.
— Я — посмешищем?
— Само собой. Ты что, не слышала, как смеялась та кретинка?
— Какая кретинка?
— Та, что лицо себе кремом мазала, не слышала?
— Нет.
— Жаль.
И вдруг вскрикнул с отвращением:
— Ох, как же мне обрыдло все это!
Зоська притихла. Тревога и насильно выпитое молоко вызывали все большую тошноту. И вдруг ей сделалось так плохо, что она инстинктивно стиснула рукою горло и, словно бы ища какого-то спасения, шагнула вперед. И в ту же минуту зацепилась ногой за твердый, выступающий из земли предмет. Зашаталась и упала. Но тотчас поднялась.
— Что ты опять вытворяешь? — проворчал Анджей. — Падаешь на ровном месте.
— Тут пень какой-то, — простонала она.
— Пень? Откуда тут, на лугу, пень? Что ты городишь?
Он подошел поближе.
— Вот здесь, — показала Зоська.
Анджей наклонился и ощупью стал шарить в траве.
— Нет ничего!
И тут наткнулся рукой на острый колышек, выступающий из земли на ширину ладони.
— В самом деле какой-то колышек. Интересно, что за идиот воткнул его сюда?
Он поднялся, стал вытирать о куртку влажные ладони.
— Ну и роса! Ты небось вся мокрая.
— Да, немножко.
— Не ударилась?
— Нет.
— Хоть раз в жизни! — сказал Анджей с почти веселой ноткой в голосе.
Зоське это прибавило смелости.
— Давай ложиться, ладно?
— Ладно, — покорно согласился он.
Подошел к стогу, взглянул вверх.
— Будем спать как в гнезде! Погоди, я вскарабкаюсь, а потом тебя подтяну.
— Хорошо, — кивнула головой Зоська.
Анджей ухватился за жердину, с угла подпиравшую стог, и ловко, немного помогая себе плечом, на котором висел рюкзак, стал карабкаться наверх.
— Э, да тут вовсе не так высоко! — несколько разочарованно констатировал он.
Он был уже близко к навесу, когда, задержавшись, перегнулся к Зоське.
— Ну как, до этого места взберешься сама?
Зоське показалось, что голос Анджея звучит очень высоко над нею. Она стояла, задрав голову, но было так темно, что ей не видны были даже очертания фигуры Анджея. Она прижала руки к груди. И снова подступила тошнота.
— Зоська, — позвал Анджей.
— Тут я, — шепнула она.
— Сумеешь взобраться?
— Да, — ответила она, хотя вовсе не была в том уверена.
— Тогда давай! Я обожду тут и подам тебе руку.
Она стояла у стога с совершенно одеревенелыми ногами. А когда потной ладонью ухватилась за шершавую жердину и почувствовала, как лицо и руки щекочет сено, ее охватило такое бессилие, словно бы внезапно во всем теле ослабли мышцы, а кости размягчились.
— Ну как там? — снова крикнул Анджей, уже немного раздраженно. — Влезешь?
Голос этот отрезвил Зоську. Жуткое чувство, будто она проваливается в небытие, постепенно покидало ее. Но все, что она делала потом, до той минуты, когда плечи Анджея вознесли ее на самый верх стога, происходило как бы без ее участия, без ее усилий. И вдруг, словно пробудившись ото сна, она осознала, что стоит на коленях в сене, и оно мягко прогибается под ней. Анджей, вероятно, находился рядом, она чувствовала на щеке его теплое дыхание. Здесь было безветренно, тепло и даже душно от сильного, одуряющего запаха. Звездное небо исчезло, ночь налилась чернотой.
— Ну как? — спросил Анджей, сбрасывая рюкзак. — Как тебе здесь нравится, чудесно, верно?
— Ага!
— Лучше, чем в вонючей избе?
— Лучше.
— Жаль только, что закурить нельзя.
Зоська никак не могла еще освоиться с темнотой. Плохо ориентировалась и боялась двигаться, чтобы не оказаться вдруг на краю стога.
— Ты где?
— Тут, — ответил он совсем рядом.
Она нащупала его руку, сильную и худую, в сгибе жесткую от волос, руку, прикосновения которой так жаждала. Очень хотелось удержать ее, но Анджей тотчас вырвал руку.
— Сняла рюкзак?
— Нет еще.
— Почему? Подложи его под голову, будет подушка.
Но, хотя ремни рюкзака очень жали, она минуту еще просидела не двигаясь, ошеломленная внезапным спокойствием. Весь недавний страх совершенно затих в ней, просто не верилось, что может быть так хорошо и легко. И что-то вроде надежды робко пустило в ней ростки. Она Сомкнула веки и, прижав руки к своим кружевам, недоверчиво вслушивалась в едва различимый чистый шепот. «О боже! — В мыслях ее вдруг возникло самое горячее, никогда не утоляемое желание. — Если б я могла иметь ребенка…»
Между тем Анджей, отстранившись от Зоськи, занялся приготовлением себе постели. Сделал в сене довольно глубокую ямку. Потом вытащил из рюкзака теплый шерстяной свитер, обернул им рюкзак и поместил его в головах. Получилась отличная подушка. Наконец, когда все было готово, он вытянулся на спине и с боков стал сгребать на себя сено. Теперь только, когда тепло проникло в него отовсюду, он понял, как сильно промерз. Однако, несмотря на усталость и одурманивающий запах, спать совсем не хотелось. Вскоре ему стало жарко, и он убрал с груди немного сена. Положив руки под голову, он лежал на спине с открытыми глазами. Сбоку, из свободного промежутка между вершиной стога и краем навеса, поддувало холодным, насыщенным луговой влажностью ветерком. Видна была и узкая, мерцающая звездами черная полоса неба.
Анджей, чуть повернув голову, всматривался в этот, словно бы в пустоте подвешенный клочок ночи. «И что будет завтра?» — лениво подумал он. Но даже приблизительно не мог себе этого представить. А через год? Будущее было окутано таким непроницаемым мраком, что на минуту его охватило сомнение, — совладает ли он когда-либо с нынешней ситуацией? На что опереться? Положиться на что? Он не находил в себе ни силы, которой можно было бы довериться, ни чувства, которое способно было бы придать жизни хотя бы подобие целесообразности. Однако же лишенный и тени надежды, он ни на минуту не переставал испытывать жажду жизни. Ах, жить, жить! Он упивался этим слепым, неясным желанием и, хотя знал, что никогда им не насытится, поддавался ему не сопротивляясь, выжидая.
Вдруг он осознал, что Зоська еще не легла. Она сидела тихо, не шевелясь, но в самом факте ее бодрствования он почуял угрозу для себя.
— Почему не ложишься? — спросил он.
Она молчала. Анджей приподнял голову.
— Ты что, оглохла?
Было по-прежнему тихо.
— Ну отзовись, черт побери! — крикнул он.
Зоська шевельнулась. Но отозвалась она лишь спустя минуту — неприязненным, вызывающим тоном.
— Мешаю тебе?
— Мешаешь. Снова замышляешь чего-то?
— Замышляю! — передразнила она его. — Может, и замышляю, это мое дело. А свое «мешаешь» можешь держать при себе.
Анджей, не отвечая, снова лег на спину и стал вглядываться в небо. Зоська тоже притихла, но ненадолго. Спустя минуту она снова заговорила, немного, правда, спокойней, но еще очень решительно.
— Слушай, что с нами будет?
— Как это, что будет?
— Ведь так дальше не может продолжаться.
— Америку открыла!
— Ты понимаешь хоть, что ты со мною сделал?
Он молчал.
— Пять лет, понимаешь?
— Думаешь, я считать не умею?
— Обращаешься со мною, как с ничтожеством, только и знаешь, что унижать да поносить, за человека меня не считаешь, думаешь, у меня уж и вовсе самолюбия нету и мною как угодно помыкать можно.
— Не преувеличивай! Что есть между нами, то есть, и ты прекрасно знаешь, почему.
— Ничего я не знаю, — возразила она поспешно и горестно. — Неужто я и в самом деле такая подлая и низкая?
— А разве я говорю, что ты подлая? Зачем впадать в крайность.
— Никакая не крайность. Для тебя что неугодно, то и крайность. А я тоже человек.
— Тоже.
— Да разве ты видишь во мне человека? Что я тебе сделала?
Анджей сел и, раскидав сено, уперся головой в согнутые колени.
— Что такого я тебе сделала? Полюбила тебя, и потому ты мстишь?
— Вовсе я не мщу.
— А что делаешь? Мстишь.
— Ну ладно, мщу! И что с того?
— Как это, что с того?
— Зачем вообще этот разговор, к чему он ведет? Все и так ясно.
— Вовсе не ясно.
— Может, тебе, а мне ясно. Просто мы не подходим друг другу. Мало ли таких супругов на свете? Мучаемся оба, убиваем друг друга.
— Ты меня убиваешь.
— А ты меня нет?
— Я всегда хотела тебе как лучше.
Анджей помолчал минуту.
— Знаешь, — вдруг сказал он, — был у меня на первом курсе товарищ. Мыкался как я, и, так же как у меня, не было у него никаких надежд на собственные средства завершить образование. И что же? Недавно встретил я его. Здоровый парень, одет франтом, архитектурный кончил, работы невпроворот, через пару лет кучу денег будет загребать. Счастливец, а?
