Юрий Красавин - Хуторок
Худенький жалобился: опять, мол, жена ругать будет, домой хоть не являйся.
— Спросит: денег принес? А что я принесу, если куда ни приди — ставят водку.
Хозяину почудился в этом упрек: не дал денег, спаивает, как и все. Но ведь они же сами предложили!
— Ты поплачь, — поддразнивал толстый, хлопая напарника по спине.
А тому хотелось душевно поговорить.
— У меня, мужики, одна отрада: сяду на велосипед и уеду на дачку свою. Там хорошо, топориком тешу, что-нибудь приколачиваю.
— Хорошая дача? — сочувственно спрашивал Евгений Вадимыч.
— Да так, с собачью конуру. Зато тихо, никто не ругается. Если б не дачка, не знаю, как бы я жил. Жена загрызла бы, только там и спасаюсь.
— Ишь, дал волю бабе! — шумел толстый; он водку пил, как воду, даже не морщась. — Не-ет, у меня не вякнет. Лишь бы домой пришел. А то ведь я могу и заночевать где-нибудь. Я иногда, это самое.
Он старательно подмигивал: вы, мол, понимаете? У него, мол, есть кое-кто на стороне.
— А касательно того, что для души, — у меня гараж. Вот там я, мужики, как на курорте. Машина старенькая, уж не бегает, зато ремонту требует много. Я ее холю-лелею, тачку эту. Сидишь, что-нибудь подтачиваешь, подкручиваешь радио играет, бензинчиком воняет, в шкафу водочка стоит, стаканчик, бутербродик, а сон сморил — на топчан вальнулся и храпака минуточек на двести-триста. Хорошо!
Он опять хлопал напарника по плечу:
— Юра! Сейчас пойдем ко мне в гараж. У меня там осталось.
А того уж развезло.
— Не-ет. Я на дачу к себе.
«Тоже живут, как рыба подо льдом, — невесело размышлял хозяин. — Хорошо, когда есть маленькая отдушина».
— Ребята, — говорил он, подлаживаясь под хамский тон собеседников, — а почему бы вам не начать собственное дело? Откроете мастерскую, будет своя клиентура, конкурентов одолеете качественным обслуживанием, приветливостью.
— А на хрена козе баян? — тотчас возразил толстяк. — Нам и так хорошо. Верно, Юр?
— Деньги будете грести лопатой! — убеждал Евгений Вадимыч. — Сами себе хозяева — чего лучше! Это ли не свобода! А главное — так интересней жить!
Они ему в ответ, как неразумному:
— А запчасти где возьмем? Так-то нам поступают централизованно. Мало, не хватает, — пусть у начальства голова болит, где достать. А наше дело телячье: есть запчасти, — работаем, нету — гуляем.
— А вы найдете! Наладите связи.
— Да ну! Или мы плохо живем? Скажи, Юр! Пока у вас есть телевизоры, мы всегда будем желанными гостями. Вы и позовете, и приветите, и в глаза будете заглядывать просительно, и водки нальете сколько нам надо. Что, разве не так?
— Так, так, — покорно кивал головой Евгений Вадимыч.
— Ты не обижайся, мужик: если овец не стричь, они шерстью зарастут и вовсе одичают. На то и волк в лесу, чтоб карась не дремал. Понял?
Они были несокрушимы со своей логикой.
— Ты-то сам чем занимаешься? — спросил толстый. — Или только советовать? У нас страна советов! Открывай свое дело, коли такой умный.
— Я мастером на заводе, — объяснил Евгений Вадимыч. — Мы опоры высоковольтные делаем, на этом частный бизнес не откроешь.
— А ты в заборе дырку проломи да и торгуй этими опорами. Их дачники-умельцы, вон вроде Юры, для теплиц приспособят.
Тут они оба долго хохотали, а Евгений Вадимыч сидел грустный, унылый.
В этот день, между прочим, он получил письмо от брата. Тот жил далеко и писал редко, но теперь вдруг стал потчевать посланиями одно другого тревожней. Старший извещал младшего, что у них в Кабарде стало припекать: вот-вот стрелять начнут. Так что пора сматываться отсюда и как можно скорее. Неизвестно, ведь, как повернется все далее; не исключено, что вслед за Осетией и Абхазией зоной военных действий станет и Кабарда.
Брат жил там лет тридцать, своими руками выстроил себе дом двухэтажный с огромным подвалом, возвел гараж и хозяйственные постройки — все из кирпича да камня; развел гусей и кур, держал десяток или больше свиней; у него был хороший сад-огород — все это хозяйство приносило немалый доход и позволило старшему достигнуть такого уровня материального благополучия, до которого младшему далеко.
А теперь вот Борис Вадимыч писал, что свиней ему держать запретили, поскольку-де это оскорбляет чувства правоверных кабардинцев, и окна раза два били, и подметные записки подбрасывали: уезжай, мол, русский, в свою Россию, иначе дом подожжем, хозяйство разорим, дочку украдем и увезем в горы.
Государственная власть ослабла, защиты искать не у кого, а последние события в столице Кабарды еще более встревожили брата: национальное движение там нарастало.
«Продадим все и приедем, — бодро извещал он. — Поживем у тебя месяц-другой, пока не купим себе жилье».
«Интересно, как он это себе представляет — „поживем у тебя“, — встревожено размышлял Евгений Вадимыч. — Он что, никогда не бывал в двухкоморочной квартире панельного дома? Где тут спать уложить? Как за стол усадить? Не один, ведь, приедет, а с семьей — жена, дочь-школьница».
Евгений Вадимыч представил себе, как Татьяна мгновенно взвихрится, едва только узнает о содержании письма, как сыновья изобразят на лицах крайнее недовольство и что скажут.
Тоска опять охватила его. Одно утешение было — отправиться на хуторок, как отправились эти Юра и Саня, один — в гараж, другой — на дачку.
На этот раз он добирался туда несколько дней, уже посуху, с тяжелым рюкзаком за плечами, по берегу дикой, совершенно безлюдной реки, заросшей дремучим лесом. На ночь ставил палаточку и сам засыпал под дальний медвежий рев и ближнее хрюканье кабаньего стада. Утром вставал, кипятил чай в котелке и, напившись, шел дальше. Расчет был такой: чем тяжелее путь, тем укромней хуторок и тем радостнее встреча. Всяческие испытания в пути уж непременно искупятся сторицей, а раз так, то вот тебе и дождь, и бурелом, и овраги, и комары.
То был совершенно безлюдный край, с непугаными зверями и птицами, с ручьями, в которых рыба клевала даже на пустой крючок. Стояло жаркое лето, когда вечерами в низинках слоился туман и кричал коростель. Путник был уже измучен дальней дорогой, когда в дебрях лесных, глазам своим не веря, наткнулся вдруг на изгородь, на которой калились под солнышком надетые на колья кринки и горшки. Тропинка вела к дому с тесовой крышей, где у крыльца самовар дымил, а в распахнутые окна выглядывала герань.
Кошка, сидевшая на завалинке, смотрела на подходившего путника; собака вышла из конуры, дружелюбно виляя хвостом; куры под хозяйственным оком красавца-петуха рылись в навозной куче.
Евгений Вадимыч сбросил тяжеленный рюкзак, устало опустился возле стола, врытого в землю под старой березой, положил на него руки, глубоко и облегченно вздохнул, оглядываясь. Да, это тот самый домик, что так укромно упятился задом в лес, так потаенно расположился тут — можно пройти мимо и не заметить.
Стукнула дверь, на крыльцо вышла хозяйка и замерла в испуге. Но тотчас обрадовалась, просияв лицом.
— Здравствуй, — сказал он ей.
— Здравствуй, — отвечала она и коротким жестом поправила волосы.
— Значит, так: чугунок со щами неси прямо сюда, и горшок каши гречневой томленой тоже.
— Эва как! — сказала она, сдерживая смех. — Хозяин явился.
— Чесночку ко щам и сметанки, — продолжал он. — Хлеба неси всю ковригу, сам отрежу.
Она покачала головой, прямо-таки польщенная его нахальством.
— Да уж заходи в дом, чего ж на улице-то!
— Нет, хочу здесь, на вольном воздухе.
Она стала выносить то, что он ей велел, каждый раз взглядывая на него так, что сердце обмирало. Щей налила в большую глиняную плошку, деревянную ложку подала… По-хозяйски, прижимая ковригу к груди, отрезал он ломоть хлеба толстый, головой кивнул:
— Садись, чего стоишь?
— Спасибо, обедала уже. Ты ешь, ешь, горе ты мое.
И валенком дырявым, как мехами, стала раздувать угли в самоваре.
Тут неожиданно появилась еще одна женщина, того же возраста и того же деревенского склада, увидела сидящего за столом, замерла на полушаге.
— Ой, а кто это у тебя!?
— Да вот, гость забрел откуда-то, — отвечала Мила со сдерживаемым смехом. — Не ждала и не гадала, а он явился и сразу чугунок со щами затребовал.
И встали они обе бок-о-бок, эти подруги, сложив руки на груди, смотрели на него насмешливо, а он степенно хлебал.
— На лешего маленько похож, — говорила соседка.
— Где ты видела таких леших?
— Вот теперь вижу.
— За погляд деньги берут.
— Ты спросила хоть, откуда он и куда идет?
— Что мне за дело! Вишь, как проголодался — значит, издалека. Я вчерашнего дня не ворошу — радуюсь нынешнему.
— Слушай, а зачем он тебе?
— Для повады! Вот расскажет, где был да что видел.
Так вот они о нем говорили, поталкивая друг дружку локтями.
