Алексей Березин - Интернет-журнал Виноградова №5, 2012
– Поиграем? – говорю я и вытряхиваю из револьвера четыре пули. – Ждите меня здесь, – говорю я солдатам и выскакиваю из окопа.
На бегу, проворачиваю барабан на проверку удачи. Враги меня увидели, уже когда я уже почти подбежал к ним. Из земли выросла фигура немецкого офицера, но я был быстрее: наган щелкнул и немец замертво упал на землю. Навожу револьвер на второго и жму на курок. Следующее гнездо пусто. И я кидаю револьвер во врага. Немец стреляет, но промахивается, пока он передергивает затвор винтовки, я выхватываю из сапога нож и в два шага преодолеваю расстояние до него. Я полоснул ножом по шее солдата, теплая кровь из разорванных артерий забрызгала мне лицо. Он с хрипом упал. Я видел его глаза. В них был испуг и удивление. А лицо такое молодое, просто лицо мальчишки, посланного на бойню!
Из немецкого окопа им на выручку встает несколько человек, но, получив по несколько пуль из пулемета, падают обратно. Я подбираю револьвер и короткими перебежками направляюсь в нашу траншею. Мне стреляют в спину, но я прячусь за кочками или ныряю в воронки от взрывов.
Запрыгнув в траншею, вижу восхищенные лица солдат. Они смотрят на меня с таким уважением, которое, наверное, испытывают посетители цирка, когда видят канатоходца. А я лишь усмехаюсь им в ответ.
– Ух, хорошо, – говорю я и вытираю кровь с лица.
Потом, я встаю, закуриваю и подхожу к пулеметчику.
– Спасибо тебе, солдат, – я отдаю ему честь и пожимаю руку.
– Рад стараться, ваш благородие!
Ко мне подбегает вестовой:
– Ваш благородие, вас к себе командир батальона вызывает.
– Хорошо, голубчик, свободен.
Я еще раз жму руку пулеметчику и направляюсь к Белову. Сердце все еще колотится в бешеном ритме, руки трясутся от возбуждения. Я счастлив. Мне хорошо, я получил дозу! Ноздри приятно щекочет запах свежей крови, а грязь на лице как щит, скрывающий меня от всего мира. И выражение лица у меня не злое, в моих глазах нет ненависти. Они светятся счастьем. Такие глаза бывают лишь у человека, который получил то, к чему давно стремился: у юноши, впервые познавшего женщину, у ученого, совершившего открытие, у женщины, получившей предложение руки и сердца от любимого мужчины.
Я захожу в блиндаж Белова.
– Поручик Милютин по вашему приказанию прибыл! – козырнул я.
– Да, садись, – говорит мне капитан. – Что за представление ты только что устроил?
– Двоих немецких лазутчиков убил, а что? – стараюсь изобразить искреннее удивление тому, что мне задали такой вопрос.
– Ладно, черт с тобой, твоя жизнь, не моя. Как ты думаешь, что это все значит?
– Думаю, это была разведка боем. А те двое, которых я положил – наносили на карты наши позиции. И думаю, они были не единственные.
– Правильно, я тоже так думаю. Им нужно было уточнить свои расчеты. Думаю, завтра начнется штурм, – говорит капитан и закуривает.
– Скорее послезавтра, до утра могут не успеть перепроверить все данные.
– Поверь мне, наши позиции практически не изменились с прошлого штурма. Это было последнее уточнение. Я знаю немцев, завтра все начнется. Потери в роте есть?
– Пока не считали. Не думаю, что больше чем у немцев, – улыбнулся я.
– Ох уж мне эти немцы, с их любовью к точности….
– Сколько немцев сегодня погибло из любви к точности. Мне нравится, когда умирают за любовь. Это так банально! – я уже просто смеюсь.
– Ты считаешь, что за любовь умирать банально?
– А нет? – ухмыляюсь я.
– А, по-моему, умереть за любовь, это достойно, – сказал Белов, – за любовь к женщине, за любовь к Отчизне. Это и есть то, что отличает человека от животного. Бред то, что говорят люди про язык, наличие души и прочее. Человека от животного отличает именно способность пойти на смерть ради каких либо идеалов, в том числе и ради любви.
Я закурил. У меня возникло противоречивое чувство. С одной стороны я хотел встать и выйти из блиндажа, а с другой мне так хотелось буквально исповедоваться этому человеку. Белов был из тех людей, которые не просто располагают к себе, он был из тех, кому хочется открыться. Тебе кажется, что ему можно доверить любую тайну, и он никак это против тебя не использует. Ну, ведь правда, стоит просто посмотреть в это простое, как курок револьвера, лицо. Я совсем недоверчивый человек, но ему я верю. Не знаю почему, но верю. Это то, что не надо объяснять, даже для себя. Я просто ему верю. Как ребенок верит матери, рассказывая ей самое сокровенное.
– Ох, господин капитан, – тяжело вздохнул я. – А не кажется ли вам, что умирать за любовь это глупо? С любовью надо жить, умереть-то каждый может. Это то, что отличает сильных от слабых.
– Егор, вот тебе сколько лет?
– 24, – говорю я.
– Ну вот, что ты в этом можешь понимать? – он добродушно смеется. – Ведь ты еще мальчишка, наверное, и не любил-то никогда. Если вы с Соболевым друзьями были, то значит и ты такой же бесшабашный, дикий и не обузданный. И любовь с такими, как вы не вяжется совсем.
– Да. Тут ты прав, не вяжется…. Знаешь, там – в Одессе, у меня было все. Все о чем может мечтать мужчина в моем возрасте. У меня была карьера – я стал самым молодым командиром роты в нашем полку. У меня были деньги и положение в обществе. Были друзья… и была невеста.
Служба – для статуса, деньги – на девок и водку, друзья – для компании, невеста – для самолюбия.… И ты думаешь, что я был счастлив? Да черта с два! Я не знал, что с этим всем делать и не понимал, зачем оно мне нужно.
А потом началась война. Сначала исчезли друзья. Нет, они меня не предали, просто так получилось, что кто на фронт, а кто – от него подальше. Потом исчезли деньги. Потом не стало и невесты. И вот тогда мне стало по-настоящему плохо. Я лишился всего, что имело для меня значение. Всего того, с чем я не умел обращаться, но так к этому привык.
– Любил ее? – осторожно спросил Белов.
Я покачал головой и потушил сигарету.
– Нет. Любил то, как она ко мне относилась, но не её саму. Правда, понял я это уже потом. А ведь все могло быть иначе, если бы я в течение недели после моего разрыва с Анной нашел бы себе другую или смог бы встретиться с Соболем или другими. Но случилось то, что случилось. Я внезапно остался наедине со всеми обидами и проблемами. Черт, как же плохо тогда было! И тогда я взял в руки револьвер и поднес его к подбородку, вот сюда, – я показал то место, у которого полгода назад держал заряженный наган. – И нажал на курок. Почему я жив, спросите вы. А я жив благодаря тому, что была осечка, кстати, ни до, ни после этот револьвер осечек не давал, – я мрачно усмехнулся. – Знаешь, ведь я не верю ни в знаки судьбы, ни, в общем-то, в Бога. Но я не смог второй раз нажать на курок. Я просто струсил. У меня не хватало решительности сделать это снова. Тогда я решил поехать на фронт.
Там я и понял, что то, что у меня было, – не важно, и для меня не нужно. Я не знаю, умер я тогда, или родился заново, но все, что было до передовой, стало таким чужим и непонятным. Оно помножилось на ноль. Я все помню в мельчайших деталях, но эти воспоминания не вызывают у меня абсолютно никаких эмоций, у меня теперь вообще мало что вызывает эмоции. Я просто это помню, и оно не имеет никакого значения, мне больше это не нужно.
Я хлебнул воды из фляги. Белов внимательно смотрел на меня. Я не знаю, о чем он думал в тот момент. Повисло напряженное молчание. Он молчал – и я молчал. Он курил – и я курил. За стенами блиндажа потрескивали ружейные выстрелы. Фронт жил своей жизнью, ему не было никакого дела до сидящих в блиндаже офицеров, которые разбирали личную драму одного из них.
– Ну, скажи уже хоть что-нибудь, – не выдержал я. Меня уже изрядно утомило это неопределенное молчание.
– А ведь, исходя из твоего рассказа, ты любил ее, а сейчас просто загрубел здесь в окопах, потерялся в этом всем. Я много таких видел. Вот закончится война, вернешься к нормальной жизни, и вот увидишь, снова все станет важным и необходимым. Да и молод ты, в конце концов, у тебя вся жизнь впереди. Я в твоем возрасте тоже таким был, вот только повоевать не пришлось, хотя так хотелось! А потом я перерос это.
– Илья Григорьевич, из моего рассказа ты не понял главного: она не была причиной, она была катализатором. Я не могу иначе, кроме как быть здесь – в траншее, тут мое место! А там – в тылу для меня нет ничего, там пустота! Я не знаю, что там делать. Нет, мне там не скучно, как героям классиков, нет. Там все слишком непонятно для меня. Я родился таким. У меня хватало сил жить там, просто не было цели, не было идеи. Это было просто биологическое существование. А без цели жить нельзя, это – выше человеческих сил.
– А здесь у тебя какая цель?
– Сначала была умереть, а сейчас – ЖИТЬ. Здесь я дышу, здесь расцветаю! Тут моя жизнь приобретает смысл, которого я не имел там, и которого мне так не хватало.
– Дурак ты, Егор. Ты сам себя таким сделал. Сам заставил себя мучиться тогда, сам заставил себя любить войну, когда искал причину для того, чтобы выбросить из своего сердца Анну. Ты сам себя загнал в этот угол, из которого не можешь выбраться. Тебе кажется, что здесь на передовой ты счастлив, но это лишь иллюзия. Ты – боишься думать. Ты знаешь, что твои мысли сожрут тебя, если ты начнешь уделять им много внимания. Ты боишься признать, что тебе плохо без друзей, плохо без любимой, имя которой не изменилось. Ты любишь её и убегаешь от этого. Ты больше не ищешь смерти. Я это видел, даже учитывая то, что то, как ты выскочил из траншеи и выглядело безумно, ты просто играл, как мальчишка. Но и ты не знаешь, какой жизни ты хочешь. Ты думаешь, что ты хочешь воевать, но на самом деле для тебя это лишь способ не думать. Твои враги – не немцы, твой самый страшный враг – ты сам. Опомнись, пока не поздно. Не ломай себе жизнь еще раз, все впереди, – сказал капитан и улыбнулся.
