Евгений Даниленко - Ангелочек
Малышкины оппонентки, рассчитывая найти то ли партию, то ли смысл жизни, то ли еще какого рожна переместившиеся на асфальт с заливных лугов Прииртышья, не уступая сопернице в голосистости, проигрывали — в катании с злобными подвываниями по полу.
Поистине, этот коронный прием, изобретенный малышкой во время многократных разборок со старшей сестрицей, производил на менее темпераментных уроженок северных селений самое драматическое впечатление!
* * *
Однажды малышка забрела на фотовыставку в местном музее изобразительных искусств. Не то чтоб она испытывала интерес к фотографии. Просто музей располагался в одном из ампирных зданий, двери подъезда были украшены бронзовыми ручками и, сразу из вестибюля, наверх вела белая лестница, застеленная ковровой дорожкой...
В помещениях этого бывшего дома генерал-губернатора ощущались простор, чистота, солнечный свет лился в громадные окна.
Посетителей было мало. Вглядываясь в развешанные на стенах фото стариков, старух, лошадей, буханок хлеба, трактористов, гусей, самолетов, парашютистов, скверов, уличных фонарей, мостов, беременных женщин и непременных кошек и собак, они фланировали по залу.
Почувствовав общий тон, малышка переходила от экспоната к экспонату с молитвенным выражением лица, то приближаясь почти вплотную к какому-нибудь снимку, то отступая и, прерывисто вздохнув, переходя к следующему. Впрочем, будучи более сосредоточена на выполнении этих мизансцен, чем на содержании работ весьма тонких здешних фотохудожников…
Что нужды! Ей было хорошо в этом слегка облезлом дворце, и, ничем не нарушая заведенного ритма, она продолжала кружить по залу.
— Простите, — послышалось негромкое возле ее уха, и теплое облачко сладковатых духов коснулось лица, — я, наверное, вам помешаю…
Малышка обернулась. Перед нею стояла блондинка с короткой стрижкой, в голубом, под цвет глаз, платье. Пожалуй, золотых украшений на ней было многовато… Эту небольшую бестактность искупало выражение наивного грустного добродушия на лице незнакомки.
Не сходя с места, дева в голубом объяснила, что украдкой наблюдает за малышкой уже полчаса. И не может удержаться от того, чтоб не выразить ей своего восхищения. Поистине, нечасто в нашем городе встретишь так тонко, весьма тонко одевающихся девушек. Как идет малышке эта стрижка-каре… А манера держать себя — о, заслуживает самых высоких похвал!
— Я, зовут меня, кстати, Оля, понимаю толк в подобных вещах, поскольку учусь на худграфе и не чураюсь моделирования…
Разговаривая подобным образом, малышка и ее нечаянная новая знакомая покидают ампирный особняк.
* * *
Чуть старше малышки, то, что называется “стильная”, с заскоком по поводу собственных способностей к изобразительному искусству, уже побывавшая замужем и имеющая на память об этом трехлетнюю карапузку Оля проживала в “старом центре”, представляющем из себя квартал разнокалиберных, ветхих, однако по-своему прелестных домишек. Местные огороды давали более чем щедрые урожаи. В палисадниках густо переплетались желтая акация, черемуха, сирень, бузина. И над всем витал запах горячей золы, облитой помоями.
Маменька Оли, исполнительница ролей героинь в опереттах, выйдя на пенсию, приобрела небольшой, но основательный бзик. Ей стало казаться: дочь хочет ее отравить, желая завладеть имуществом, нажитым непосильным трудом.
Последние восемь лет своей жизни немножко сумасшедшая женщина неустанно скатывала в рулоны ковры. Перепрятывала украшения. Демонстративно выбрасывала в помойное ведро сваренный дочкой обед и, запершись на крючок в гостиной, на отдельной электроплите приготавливала себе то, чего вкуснее нет на свете.
Наткнувшись во время огородных работ на ржавый обломок вил, Олина мамочка поранила пальчик. Наглядевшись на стекающую с него кровь, Рената Юсуповна перевела испытующий взор на дочь.
В тот же день на стол участкового легло заявление: “Внезапно, взрыхляя почву, я была ранена кинжалом. Вы удивлены, дорогой участковый? Хотя рана была небольшая, но мне она показалась громадною! Прошу учесть, что я — актриса, а мы, актрисы, чрезвычайно впечатлительный народ. И вот, что же вы себе думаете, таинственный неизвестный мне милиционер (которого я рисую в своем воображении кудрявым бряцающим шпорами сердцеедом), колотую рану нанесла мне не кто иная, как моя дочь! Вы спросите, из чего я исхожу в своих подозрениях? Да из того, что кривой кинжал был, вероятно, специально закопан в землю после того, как я объявила, что намерена сделать кое-какие посадки… Малютка мечтает сжить меня со света, надеть украшения, расстелить ковры и топтать, топтать их ногами! А также навести в дом кавалеров, которые, прости господи, и так валят косяком, привлеченные большим красным ртом и острыми грудками. Ходит злодейка к тому же постоянно без лифчика. Прошу вас, дорогой участковый, принять меры и всадить пулю крале в лоб. Однако все же постарайтесь, чтоб малютка, по своему обыкновению, от вас не забеременела. Спешите! Я боюсь привидений, не выношу собак, питаюсь одним черным хлебом (тайно от этой маленькой дряни намазывая на него масло толстым-претолстым слоем). Заслуженная Артистка РСФСР Гиятуллина Рената Юсуповна”.
Впрочем, врачи хором утверждали, что маменька вполне безобидна. Как бы там ни было, но, когда старая дурында померла, бедняжка вздохнула с облегчением. Потом, правда, вдруг осознав, что нелепой, красивой, нарядной старухи на свете не будет больше никогда, никогда, никогда, принялась расцарапывать ногтями лицо и даже пыталась выпить уксус. К счастью, рядом оказались родственники, они навалились на вспотевшую, извивающуюся как дьявол сиротку и удерживали ее до приезда “скорой”. Наконец из белой машины с красным крестом неторопливо, соблюдая достоинство, показались врач, фельдшер. Они прошли в дом. Ориентируясь по крикам: “Мама! Мамочка!.. — и: — Я не хочу больше жить!!!”, — достигли комнаты с пациенткой. Вздрогнули, вжимаясь друг в друга, чрезвычайно развитые ягодички — сперва под ваткой, со сдержанной страстностью намазывающей обширный участок их спиртом, затем — под как всегда внезапным, проникающим ударом иглы. Через десять минут наступил медикаментозный сон. Родственники смогли вздохнуть свободней и, расположившись на диване, при свете настольной лампы, завешанной шалью, предались любимой игре Ренаты Юсуповны — в домино.
Минуло несколько дней. Оленька оправилась от потрясения. Конечно, в гостиную она боялась заходить и спала, кладя под подушку портновские ножницы.
Однако однажды дверь в комнату, где скончалась от сердечного приступа мать, была отворена и…
И ничего ужасного там, конечно, не оказалось. Сияло в окнах солнце. Стучали о стекла ветки неправдоподобно красивой персидской сирени, по преданию, посаженной Олиным папаґ, человеком без определенных занятий, растворившимся в пространствах страны.
Вытащив спрятанные за диван ковры, свежеиспеченная домовладелица выбила из них пыль. Затем, расстелив эти маленькие сюзане и сарапи, прошлась по ним в маминых серебряных туфельках.
Таким образом, предсказание покойной сбылось.
В бумажном пакете с мукой обнаружились цепочки. Захотелось блинчиков — и вот…
Жестяная коробка, наполненная рисом, как выяснилось, хранила кольца. В банке с растворимым кофе отыскались часы. А покрытый пылью сосуд, наполненный давнишним земляничным вареньем, в конце концов, выдал тайну браслета кизлярской работы.
Надев на себя весь комплект, Оленька прошвырнулась по проспекту, предоставив встречным возможность гадать: кто эта оправленная в злато голубка?
Афиша, приглашающая посетить музей, попалась ей на глаза. Купив билет, Оленька вступила в генерал-губернаторское палаццо. Там произошла ее встреча с малышкой.
* * *
И вот девы движутся центральной улицей. По сторонам — двухэтажные выбеленные известью здания бывших торговых рядов, казавшиеся многим безвкусными сто лет назад, когда эти ряды были построены, ныне же они поистине украшают О.
Июнь здесь то же, что май на родине малышки. В скверах цветет роскошная местная сирень, яблоньки-дички. Но в оврагах, куда дворники придумали сваливать мусор, можно видеть лед.
Оля вздыхала о недавно постигшей ее утрате. О мамочкином эгоизме. О том, что вот, мать взяла и ушла навсегда! А каково дочери без ее опеки, руководства, советов, Ренату Юсуповну, вероятно, уже не интересует… Лучи солнца вспыхивали в бриллиантиках, дрожавших в ушах сироты. Массивный темного золота браслет то и дело соскальзывал с хрупкого запястья.
По пути, разом почувствовав приступ аппетита, девы завернули в кафе. Здесь, над порциями блинчиков с маслом, как-то само собой выяснилось, что одной из них невыносимо существование под общей крышей с грубыми, бесцеремонными, непроходимо примитивными текстильщицами. Легонько рыгнув, Оленька извинилась и пригласила малышку жить к себе.
