Януш Гловацкий - Последний сторож
На это я отважиться не смог, а подбежал к нему с тем, что у меня осталось, а осталось-то всего ничего — кожа да кучка костей. Тем временем Антонио разделся догола и начал для дезинфекции от макушки до пяток обрабатывать себя алкоголем, и видно было, что это ему не в новинку. Потом надел маску, вооружился сварочным аппаратом и принялся за дело: разматывал кабель с огромной бобины, что-то сваривал, брызгал клеем «Крейзи Глю». Работа кипела у него в руках. На моих глазах этот шофер превратился в другого человека. Резал, монтировал, прилаживал, накачивал воздух, лил что-то сразу из нескольких бутылей — в общем, крутился как белка в колесе, и починил-таки без моей помощи старую миссис Кейн. Я «Отче наш» не успел дочитать, как в трубках весело забурлило, а миссис Кейн, жалуясь только на легкую головную боль, уже выписывала мне чек за июль в размере двухсот тысяч долларов.
Таким вот образом в одну минуту состоялось мое превращение из нелегального иммигранта в уважаемого человека, может, даже с высшим образованием. Я бросился целовать ей ручки, еще чуток холодноватые, а шоферу признался, что был по отношению к нему несправедлив. Хотел даже его как родного прижать к груди, только он не выказал особого желания, зато принялся подбирать с земли драгоценности: брильянтовые кольца, ожерелья, серьги, браслеты — и, вероятно чтоб не тратить зря время, швырял их прямо в багажник. В два счета укрепив инвалидную коляску на крыше автомобиля, он уже без всяких нахальных выходок усадил в нее старую миссис Кейн, сам вскочил в машину, и только их и видели.
Пуделек пытался влезть третьим, но Антонио, схватив его за шкирку, вышвырнул вон, да так, что тот еще долго, поджав хвост, кружился на месте и скулил. Я помахал им вслед зажатым в руке чеком, потом положил было его в карман пиджака, передумал, спрятал в чемодан, опять достал и в конце концов засунул в ботинок — что ни говори, подарок судьбы. Радость мою слегка отравляло беспокойство, где бы мне его обменять на кэш, то есть, говоря языком финансистов, где обналичить чек, когда все кругом закрыто, и даже если удастся его поменять, то куда спрятать такую кучу денег и кто мне заплатит за август, коль скоро все удирают.
Но я решил не забивать себе голову и вскоре уже предавался сладким мечтам о том, что с такими-то деньжищами вполне можно остепениться и завести себе бабенку, лучше всего в Польше. Да, но для начала надо сперва познакомиться — не на первой же попавшейся жениться. Впрочем, это пара пустяков, у тетки широкие связи по этой части. А кроме того, признаться, кухарка уже вроде как вскружила мне голову, и если бы, к примеру, оказалось, что она верующая католичка, то, кто знает, может, я и не стал бы вникать, какой у нее цвет кожи и есть ли приданое, и дело с концом. Так я раздумывал, шагая по шпалам и только успевая пропускать поезда. Никакого даже внимания не обращая ни на фрагменты Древнего Египта, ни на забитые досками отели с вывесками то ли на французском, то ли на английском, а может статься, на немецком языке, тоскуя по своей родной деревеньке, где мне знаком был каждый кустик и камешек, и по Кельце, где я знал каждую забегаловку. Продвигался я по железнодорожной насыпи, строго следуя указателям, которые мне нарисовала кухарка, и только когда споткнулся о пуделя, до меня дошло, что собачонка не на шутку ко мне привязалась, невзирая на то, что пару раз я угостил ее по хребту камнем.
А вокруг одна большая свалка и полный разгром. Сломанные кресла, разбитые буфеты, разодранные картины, раскрытые чемоданы — верно, вылетевшие из окон поездов, — ножи, вилки, вполне возможно, что и столовое серебро, теннисные ракетки и — ни живой души. Даже страх меня взял, не попутал ли я дороги и не заблудился ли часом.
Только вижу вдруг вдалеке по левую сторону от путей вроде бы как из трубы валит дым. И тут же из-за поворота показался покосившийся домик, что-то наподобие избушки на курьих ножках. Сердце у меня сжалось — выглядел он совсем как наш, родимый. На заборе весело пузырились простыни с пододеяльниками, большого и маленького размера трусы, ребячьи и дамские, и даже бюстгальтер. Вокруг носилась пацанва числом не меньше дюжины, похожая на нашу, только разноцветная, и, беззаботно гомоня, связывала по нескольку в пучок короткие толстые брусочки, как будто бы динамитные. А на самом порожке, приставив ладонь ко лбу козырьком, как от солнца, хотя тут везде было электричество, стояла одетая во все белое кухарка.
— А что, ребятишки эти — ваши детки? — спросил я, малость испугавшись, потому как, хоть вообще-то люблю мелюзгу, этих все-таки было многовато.
— Ну и шутки у вас, — ответила она. — Я женщина порядочная, к тому же девица. Это все подкидыши. Знаете ведь, как оно бывает. Родители приезжают с детьми замок посмотреть, а на обратном пути забывают прихватить с собой детишек.
Я вздохнул с облегчением, а кухарка тем временем приласкала пуделька, который крутился возле ее ног, повизгивал, вилял хвостом и вообще, похоже, страстно желал зацепиться здесь навсегда.
— С ходу могу сказать, что вы человек хороший. Животные вас любят, — заметила кухарка.
Я попросил веревку, но у нее не нашлось, так что я взял у ребятишек кусок проволоки. И привязал пуделька к забору, вроде как ей в подарок, чтоб дом сторожил.
Из благодарности она пригласила меня внутрь. Стол был накрыт в мою честь, только, к сожалению, не по-нашему, а по-мексикански: в основном все какие-то блинчики, к моему разочарованию, несладкие, зато начиненные желтым рисом и черной фасолью с наструганным зеленым авокадо. Кухарка деликатно выспросила, как и что с чеком, потом сказала, что она с детишками уже отобедала, но охотно составит мне компанию, посидит посмотрит. Враз почувствовав зверский голод, вместо ответа я основательно прошелся по блинчикам, потом выложил на стол извлеченную из чемодана колбасу, следом «Шопена» и щедрой рукой разлил по стаканам. Кухарка между тем уселась поудобнее, так что юбка у нее задралась по самое некуда, открывая взору панталоны и ляжки, красиво поросшие черным курчавым волосом, как у оленя, что, как известно, свидетельствует о страстности, но одновременно и о твердом характере. Я подумал, как сильно мне в жизни недоставало женщины — доброй, заботливой, потому что, как я уже упоминал, мать я потерял рано, а тетка, даже самая наилучшая, мать все равно не заменит.
Порядочно уже подкрепившись, я поднял тост, тот самый, который обычно поднимал в Грин-Пойнте Американский Брат Прораба, — за здоровье прекрасных дам. Потому что, если дамы будут здоровы, и с нашим здоровьем все будет в порядке. Мы чокались и пили стакан за стаканом, то залпом, то по глоточку, с расстановкой, но неизменно глядя друг другу в глаза, как велит старый мексиканский обычай. По прошествии недолгого времени в бутылке показалось дно, и тогда вдруг кухарка любезно дала мне выпить из своего стакана. Меня даже дрожь пробрала, и я не преминул заметить, что если кто выпьет из чужого стакана, то узнает мысли другого человека, на что она захихикала и кокетливо пихнула меня в бок. Очень я от этого возбудился и думаю себе: а если набраться смелости и ее чмокнуть. Ну что мне, в конце концов, может грозить? Самое большее, как Антонио, схлопочу по морде. Я потихоньку придвинулся вместе со стулом, и кто знает, чем бы все это закончилось, не загрохочи за окном поезд, и дом вдруг затрясся — понятное дело, рельсы-то рядом.
Но вдобавок, как говорится, мало этого: через открытое окно влетел и шлепнулся на стол выкинутый скорей всего и даже наверняка из проходящего поезда завязанный у горловины шпагатом куль нетипичной формы. А в нем что-то шебуршало, подпрыгивало и повизгивало, как если бы, к примеру, внутри была небольшая свинья или опять же крупный поросенок. Детвора, видимо распираемая любопытством, гурьбой ввалилась со двора в дом и окружила стол, наперебой крича и требуя немедленно развязать мешок. Я, как и полагается, сперва бросил взгляд на кухарку — женщина ведь, первое слово за ней, но та махнула, чтоб я приступал.
Для начала перекрестившись, я засунул внутрь пятерню и нащупал что-то сильно кудлатое. Сразу же следом высунулось девичье личико, потом голая шейка, обмотанная веревкой и с табличкой, на которой значилось: «Дочь Кейна». Голова распахнула глаза, очень даже красивенькие, хотя хитроватые, потому что карего цвета, и затараторила как заведенная: «Папочка, я здорова, чувствую себя хорошо, но если ты не пришлешь денег, мне перережут горло». Я подумал, что голова не за того меня приняла, и хотел прояснить недоразумение, но, вижу, она меня совсем не слушает. Еще больше меня удивил тот факт, что при нормальной голове, симпатичном личике с правильными чертами и густых, хотя давно нечесаных волосах по мешку было видно: девчушка вроде коротковата, как бы недоукомплектована. Тем временем ребятня начала на меня наседать, перекрикивая друг дружку, с требованием, чтоб я ее вытянул из мешка целиком. Я потянул, и она вылезла наружу — голая по пояс, с торчащими, как собачьи уши, сиськами. Дальше я не стал ее вытягивать, потому что кухарка огрела меня по физиономии со словами, что де разочаровалась во мне, что я, мол, такой же, как все мужики, и думаю только об одном. Запихнув голову, которая без передыху талдычила одно и то же, обратно в мешок, она крепко-накрепко его завязала и швырнула на пол, не слушая моих оправданий насчет трагического недоразумения и клятвенных заверений, что с мужской точки зрения меня совершенно, ну совершенно не интересует особа из мешка. В ответ кухарка погрозила кулаком и замотала головой, чтоб я себе не воображал, будто с ней у меня так же легко пойдет, как с другими.
