Джеймс Херлихи - Полуночный ковбой

Девочка поняла, что он отказывается, но не двинулась с места; лицо ее, обращенное к нему, напряглось, в глубине глаз, наполнившихся влагой, затаилась тревога, и она сказала:

— Ты уверен?

Он кивнул. Анастасия стремительно повернулась и, сбежав по ступенькам, по дорожке направилась к тротуару. Ее ягодицы двигались на ходу туда и сюда, туда и сюда, и при виде их желудок у него сжался, а потом он заметил, какой печали преисполнена ее спина, как грустны и одиноки ее подколенные впадины, и тут он услышал, как довольно громко говорит: «Хм!» Когда она снова повернулась к нему, он сказал: «Не знаю, есть ли у меня мелочь», — и изгиб ее бровей поразил его в самое сердце.

Так что первой женщиной Джоя стала пятнадцатилетняя Лихая Анни Пратт. Они прятались как преступники. Ему было стыдно и за нее и за себя. Он терпеть не мог отвечать ее требованиям, этим отчаянным поцелуям, и тем не менее она нуждалась в нем, и его потрясало, когда она подчинялась ему.

Поскольку он ничем не был занят, у него было много времени для прогулок и размышлений. Сколько бы он ни давал себе обещаний, ее присутствие сводило их всех на нет. Он представлял себе пологую возвышенность ее живота и маленький влажный холмик под ним, и эти мысли, плюс исходящее от нее ощущение полного одиночества, заставляли его чувствовать себя идиотом, когда он вспоминал все свои намерения и обещания.

В один прекрасный день родители Анастасии Пратт получили анонимное письмо, повествующее не только о щедрости, с которой их дочь дарит плотские удовольствия в кладовке «Уорлд-муви», но и о ее встречах с Джоем. Как-то вечером мистер Пратт явился домой с твердым намерением «вышибить душу из этого мальчишки», но, поскольку он был скромного роста и телосложения, все закончилось несколько иначе: он направился в полицию. Джой так никогда и не узнал, что произошло в полицейском участке, но на следующий день Салли позвонила ему из Даунтауна, сказав:

— Все в порядке, мой дорогой, они решили поместить бедную девочку в очень приличное заведение. — «Приличное заведение» в устах Салли Бак было эвфемизмом для обозначения лечебницы для душевнобольных.

Такое завершение карьеры Анастасии Пратт вызвало множество разговоров. Имя Джоя Бака, которое постоянно связывалось с ней, приобрело определенную известность. Истории, которые ходили из уст в уста, далеко не всегда соответствовали действительности. По одной версии, он заставлял ее отдаваться многим другим, желая поправить свое финансовое положение; по другой — она от него забеременела, но все единодушно утверждали, что девочка сошла с ума, потому что он довел ее.

Когда до Джоя постепенно дошло, какой облик он приобрел в городе, он испытал стыд и смущение. Скоро известия о его жизни, побегах с уроков, его лени, его зависимости от бабушки стали наслаиваться друг на друга, вызывая у него острое ощущение собственной никчемности. Он презирал даже мысль о том, что мог бы обратиться к кому-нибудь с просьбой о работе, а поскольку ничего не заставляло его искать ее, он продолжал избегать каких-то занятий. Заведение Салли Бак подверглось ограблению, и теперь она вообще не обращала на него внимания. Тем не менее его безделье, в котором он провел свое девятнадцатилетие, и вот уже ему шел двадцатый год, похоже, не очень волновало ее. Она продолжала снабжать его деньгами, одевать и содержать его и, как обычно, почти не обращала на него внимания. Время от времени он прибирал двор и мыл машину Салли, а как-то покрасил дом и сделал мелкий ремонт на крыше. Время от времени он вступал с кем-нибудь в чисто сексуальные отношения, неизменно испытывая смутное чувство стыда, переходящее в уверенность, что его используют как последнего дурака, и все же надеясь, что одна из таких встреч приведет к подлинному дружескому союзу с кем-нибудь. Типичный случай произошел с Бобби Десмондом. Давно расставшись со своей компанией, Бобби с неделю или около того настойчиво искал общества Джоя: пригласив его покататься на машине, он взял с собой полдюжины пива, с которой они и приехали к нему домой. Как выяснилось, этот молодой человек просто хотел испытать ощущения, чтобы Джой его попользовал, как он пользовал Анастасию Пратт тем вечером в кладовке «Уорлд-муви». Джой, как всегда, полный желания помочь, дал ему возможность приобрести тот опыт, которого Бобби хотел. Но три недели спустя, когда Бобби женился, Джой испытал разочарование, выяснив, что его не пригласили на свадьбу. Все они, и мужчины и женщины, которых привлекало его великолепное тело, были одинаковы: им не приходило в голову обратить внимание, что в нем, в этом теле, обитает Джой Бак.

Где бы он ни появлялся, он ухитрялся создавать о себе впечатление, как о пустом месте. Одинокое детство научило его, что любой день, каким бы он ни был, откроет перед ним лишь чахлую пустошь бытия, на которой негде будет остановиться глазу, и он вечно где-то витал в мыслях, не допуская даже намека на то, что завтра что-то может измениться к лучшему. Даже стараясь удовлетворить какую-нибудь даму и истово желая доставить ей удовольствие, которое могло бы обеспечить ее вечную признательность и преданность, — а именно об этом он и мечтал, когда впервые стал заниматься любовью, — его мысли забегали куда-то далеко вперед, стараясь представить себе будущую жизнь, которую он мог бы вести с ней.

Таким образом, плывя по течению, Джой достиг своего двадцатилетия, и в жизни его так пока и не случилось ничего, что могло бы заставить его обрести качества настоящего мужчины. Когда ему минуло двадцать три года, правительство призвало его в армию. Он опасался, что не справиться с возложенными на него обязанностями. Так и случилось. Но на первых порах ему удавалось избавиться от тревог, о чем он и писал письма Салли Бак.

«Дорогая Салли!

Похоже, что капралом стать мне так и не удастся — в Колумбусе не очень печет, да и вообще в армии не так уж и жарко, ха-ха — я получил тут водительские права — с новыми корочками вернусь в добрый старый Альбукерке — как у вас там идут дела, быстро или медленно — ну, а меня вечно клонит ко сну, и я делаю то, что мне нравится —

с любовью Джой.

П.С. они тут меня зовут ковбоем».

Это было верно: какой-то сержант при случае назвал его ковбоем и остальные тоже стали так к нему обращаться. Ему это понравилось, и даже ходить он стал по-иному: у него появилась привычка засовывать большие пальцы в задние карманы брюк, словно под тяжестью пояса с пистолетом у него спадали брюки.

В армии было на что сетовать, и Джой выяснил, что жалоб на армейскую жизнь у него не меньше, чем у остальных, так что наконец он научился принимать участие в разговорах. Ребята, собравшиеся вокруг большого стола в бараке, то и дело говорили «ну, дер-рьмо», и кое-кто обращался друг к другу со словами «парень». Один молодой солдатик, который утверждал, что он родом из Цинци, — черт его возьми, нате — во время разговора небрежно ронял ругательства уголком рта. Джою понравилась такая манера, и он взял ее на вооружение. Мало-помалу он становился личностью, обретая свой собственный стиль поведения.

В общем-то он не так плохо проводил время, и месяцы бежали для него быстрее, чем это можно было бы ожидать от армии.

В октябре, когда шел второй год его службы, Джой писал:

«Дорогая Салли!

Ну вот и осталось отслужить только 59 дней, а потом я буду проситься на сверхсрочную, ха-ха (ничего себе шуточка, а?) — смотри, не умри от смеха — а вчера была инспекция, потому что этим медноголовым нечего делать как только инспектировать — ну вот, и все новости — так что будь хорошей девочкой, и пусть у тебя всегда горит камин для твоего самого лучшего приятеля — ну и кроме того, ты единственная, по ком я чертовски скучаю, так что провалиться бы всем им — случайно проверку я проскочил нормально — ну вот, пока —

Это было его последним письмом к Салли, и он никогда и не узнал, что она не получила его. Потому что в далеком Альбукерке случилось нечто ужасное.

Его бабушка обрела нового ухажера, у которого было большое ранчо. Поскольку он был на несколько лет моложе Салли, эта разница в возрасте привела к необходимости невинной лжи. Например, она сказала ему, то, что было сущей правдой лет сорок пять назад: мол, она ездила верхом. Позже люди говорили, что мужик тот должен был бы понимать, что нельзя позволять Салли садиться в седло, ибо с первого взгляда можно было понять, что бедное маленькое создание хрупко, как стекло. Но в одно воскресное утро эта леди, которой минуло шестьдесят шесть лет, взгромоздилась на спину чалого жеребца и поскакала в пустыню со своим возлюбленным.

Тут и пришел конец четвертой блондинке в жизни Джоя Бака. Лошадь скинула ее, и пожилая леди разлетелась просто на куски.