Мария Галина - Малая Глуша
– Анна Васильевна пошла к Захарчукам, – продолжал Лебедев, возя рукой по столу, словно бы стряхивая крошки, – телевизор смотреть. У нас с ней расхождение во вкусах. Она смотрит “Спрут”, про комиссара Каттани. Это несерьезно. Ты садись, Инночка, попей тоже чаю. Я сейчас принесу.
Лебедев поднялся, трикотажные спортивные штаны висели пузырями у него на коленях.
Инна пошла помогать Лебедеву. Он присел на гнутый венский стул (вот у него ножка была перетянута проволокой) и потянул к себе одну газету; от нее еще чуть-чуть пахло типографской краской. Газета была местной, на первой полосе, под материалами Пленума ЦК КПСС, – подвал с заголовком “Параграф душит и смешит”, на второй – заметка “По родному краю с рюкзаком и компасом”, колонка “Окна ГОСТа”, еще что-то. Он вспомнил старую, еще школьную, забаву: воображаешь картинку с голыми, в постели, мужиком и бабой, а вместо подписи подставляешь газетный заголовок. Типа “Укрепляем партийные ряды”, или “15 месяцев ударного труда”, или “Как работать с резервом кадров”. Почему-то всегда получалось смешно. Теперь он даже не понимал – почему?
Инна вернулась с чашками и блюдцами, поставила их на клеенку, клеенка была в мелкую красно-коричневую клеточку, внутри каждого квадратика – цветочек. Он заметил, что чашек только две.
– А вы? – спросил он.
– Я к тетке, – сказала она. – А то обидится. Я пойду, Пал Палыч?
Я завтра забегу, ага? С утра?
– Иди, иди, деточка, – сказал Лебедев.
Инна приподняла чемодан, стоявший у крыльца, вопросительно посмотрела.
– Ах да!
Он взял рюкзак, достал из него пакет, протянул ей.
– Спасибо, – сказала она, пакет прятать в чемодан не стала, а раскрыла и стала в нем копаться. Достала коробку с вафельным тортом и протянула Лебедеву: – Это вам, Пал Палыч.
– А, – сказал Лебедев, – спасибо. Анна Васильевна обрадуется. Она их любит.
Коробку он, держа в обеих руках, понес на веранду, а Инна тем временем вновь взяла одновременно мешок и чемодан. Сумочка висела у нее на плече.
– До калитки проводите меня?
– Да. – Он вновь попытался забрать у нее чемодан, но она покачала головой: – Не надо. Просто проводите.
Он вновь пошел по дорожке меж мокрых листьев. Белое мохнатое насекомое, трепеща крыльями, зависло над бледным раструбом ночного цветка.
– Ему надо платить за ночлег? – спросил он вполголоса.
– Платить? – Она покачала головой. – Нет. Тетке Зине бы пришлось. А так – нет. Много свободного места. Ему скучно. Сын в Каменце.
– Где?
– В Каменце-Подольском. Тоже учителем. Только в техникуме. И внуки там. Выросли, не хотят сюда ехать, говорят, скучно здесь, ни дискотеки, ничего. А Пал Палыч тоскует.
– А к ним перебраться? В Каменец?
– Что вы. Он никуда отсюда не уедет.
– Патриот края?
– Да, – сказала она. – Патриот края. И еще… Анна Васильевна не придет. Так что не ждите ее. Просто ложитесь спать.
– Анна Васильевна? Ах да. А почему?
– Потому что она умерла в прошлом году, – сказала Инна и открыла локтем калитку. Ему стало неприятно, и он уже пожалел, что остановился здесь, надо было у тети Зины, хотя мало ли, может, они тут все сумасшедшие.
Инна протиснула чемодан в полуоткрытую калитку, он с минуту смотрел, как она идет по дороге, мимо высокой ограды соседнего дома, где что-то зашумело и залязгало, потом раздался звонкий, заливистый собачий лай.
Он закрыл калитку и вернулся по дорожке к дому, сопровождаемый белой бабочкой.
Лебедев разливал чай из заварочного чайника. Чайник с кипятком стоял тут же, на подставке из шершавой кафельной плитки. Указательный палец у Лебедева был замотан грязным пластырем.
– Надолго к нам? – спросил он для проформы, чтобы начать разговор.
– Нет. Заночую и дальше пойду.
– Путешествуете?
– Да.
– У нас много чего есть интересного, – сказал Лебедев с гордостью, – например, древлянское городище. Наверху холма. Правда, все бурьяном заросло и требует расчистки, но я с учениками проводил раскопки несколько лет назад, и мы нашли остатки поселения. Черепки и кострища… Я заметку про это написал, она была в областной газете напечатана.
Древляне, поляне… что-то он смутно помнил из уроков истории. Еще кривичи и оричи. Нет, не оричи. Как-то по-другому. Вятичи и кривичи?
– Это очень древняя земля. Здесь люди жили испокон веку. Можно сказать, всегда. Вы знаете, что на керамической посуде, которую изготавливают в этих краях, до сих пор трипольские узоры?
– Нет, – сказал он и отхлебнул чай из выщербленной с краю чашки.
– Обливная керамика, – сказал Лебедев. – Такие характерные узоры, напоминающие тетеревиные перья. Ну, наверняка видели.
– Кажется, да, – согласился он.
– Мы мало знаем свой родной край, – сказал Лебедев. – Презираем его. По той же причине, по которой считаем, что нет пророка в своем отечестве. А ведь тут была интереснейшая культура. Интереснейшая. Я ходил с учениками в походы. Здесь у каждого села своя история. Свои древности. Мы даже помогали в раскопках. Тут археологи работали, знаете?
– Я тоже работал на раскопках, – сказал он. – Когда студентом был. Только не здесь, – в Крыму.
– А Инночка сказала, вы из Москвы? – спросил Лебедев.
– Да.
Ему не очень хотелось распространяться на эту тему, Москва, как он полагал, была для местных чем-то вроде другого мира, запретного и недоступного.
– Тяжелый город, – тут же сказал Лебедев. – И как вы там только можете жить? Там же совершенно нечем дышать. И солнца нет. Вы коренной москвич?
– Нет. Я южанин. Перевели по работе.
– А вы бы отказались, – сказал Лебедев сочувственно.
– Да. Надо было отказаться. Но мне казалось, если я поменяю город, изменится жизнь.
– Изменилась?
– Нет.
– Там же звезд не видно, – сказал Лебедев обиженно. – А у нас тут звезды крупные, как яблоки. У меня на чердаке телескоп стоит, портативный. Хотите, покажу?
Звезды действительно высыпали на небо и были огромные, яркие, тяжелые какие-то.
– Нет, – сказал он. – Нет, не надо. Я мало увлекаюсь астрономией. Большую Медведицу знаю разве что. И такой… ромбик с ручкой, как бы зеркальце.
– Наверное, вы имеете в виду Орион, – сказал Лебедев.
– Да, – сказал он. – Наверное.
Сейчас Лебедев будет говорить про современную науку, подумал он. И про жизнь на других планетах. Они всегда говорят про жизнь на других планетах. И еще про летающие тарелки. И про Бермудский треугольник.
Людям нужно чудо. Когда у них отобрали Бога, они придумали себе Бермудский треугольник. Неравноценная замена.
– Верите в инопланетян? – спросил он машинально.
– Верить можно в Бога, – сказал Лебедев. – А касательно инопланетян можно только предполагать. Впрочем, мне жаль, что астроном Шкловский изменил свое мнение.
– А он изменил?
Чай остыл, поверхность его покрылась синеватой, раскалывающейся на куски пленкой.
– Да. В своем труде “Вселенная, жизнь, разум” он полагал, что космос населен разумными существами. А потом признал, что его выкладки были ошибочны.
– Может, они его припугнули?
– Кто?
– Инопланетяне. Велели молчать.
– Не думаю, что такого человека можно запугать. Он же ученый. Впрочем, если от этого зависела жизнь его близких… – Лебедев задумался.
– Я пошутил, – сказал он неловко. – А сами вы как думаете?
– Я наблюдал разные объекты на небе, – сказал Лебедев. – Иногда весьма странные. Но вы понимаете, если в девятнадцатом веке мы могли бы почти с полной уверенностью сказать, что наблюдаем НЛО, то сейчас мы можем столкнуться с чем угодно: с погодным зондом, с обломками спутника, с отделившейся ракетной ступенью. Да и сам наблюдатель влияет на наблюдаемое. Видит то, что хочет видеть. В Средние века видели воздушные корабли.
Лебедев повернул руку и взглянул на часы “Победа”:
– Что-то Анна Васильевна задерживается…
Ему стало совсем тоскливо и неприятно, и он, чтобы отвлечься, торопливо сказал:
– Вы знаете, я в детстве думал, что луна растет и убывает за ночь. Я даже отчетливо помню, как шел куда-то с родителями и видел в небе серпик, а потом, когда возвращался, – полную луну… Потом я думал, может, это было затмение луны и я видел просто разные его фазы, но, знаете, не похоже. У луны во время затмения такой специфический красноватый оттенок…
– Наверное, два воспоминания наложились одно на другое, – сказал Лебедев. – В детстве это бывает. В детстве вообще время течет очень странно, какими-то рывками, склеенными фрагментами… Ребенок наблюдает странные вещи, которые кажутся ему вполне естественными.
Он видит чудесное, невозможное. И только взрослый понимает, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. И потому ничего особенного не видит. Вы, кстати, куда дальше собираетесь?
Он давно заметил: человек, говоря что-то не относящееся к делу, всегда начинает с “кстати”.
– Еще не решил, – сказал он.