Юрий Красавин - Холопка
Ясно, что это неумный человек, поскольку забрался в корявый лесок, поставил там палатку и живет в ней, воображая себя помещиком.
«А может, он в самом деле отпрыск… Или врет без всякого чуру? Скорее всего, врет. Однако вот бродит по нашим местам… что-то высматривает. Неспроста…»
Тут крылась какая-то загадка, которую следовало разгадать.
Раиска решила, что завтра, или даже сегодня к вечеру, потихоньку прокрадется в Яменник и понаблюдает за ним, никак не обнаруживая себя.
Но намерение ее осталось неисполненным, потому что объект наблюдения сам явился в Сутолмино. Он нахально постучал с улицы в окно Раискиного дома и столь же нахально окликнул:
— Есть кто дома?
Голос уверенный, прямо-таки хозяйский. Таким тоном может приказать и так: встань передо мной, как лист перед травой! Раиска распахнула окошко, выглянула… Он, должно быть, не ожидал увидеть ее, и потому замешкался, не зная, стоит ли ему к ней обращаться.
— Мам, тут какой-то старичок, — сказала Раиска.
— Какой еще старичок? — отозвалась мать недовольно: делом была занята.
— Может и не старичок, но шибко пожилой. И вид жалобный такой…. Наверно, милостыньку просит ради Христа.
Мать уже сообразила, что озорничает дочь над кем-то.
— Чего тебе, дяденька? — спрашивала Раиска. — Хлебушка, что ли, или картошечку в мундире?
Но тут мать отстранила ее от окошка и голосом отнюдь не суровым, а обрадованным воскликнула:
— Ой, здравствуйте, Арсений Петрович!
Эта мгновенная перемена в матери была поразительна. Они что, уже знакомы? С каких пор? И как это прошло мимо внимания Раиски? Ей даже показалось, что мать не просто оперлась на подоконник, а сделала это картинно, кокетливо. Что-то в ней такое проснулось… Ишь ты!
— Здравствуйте, Галина Дмитриевна, — отвечал он весьма любезно, гораздо любезней, если сравнить, как он разговаривал с Раиской.
— А я думала, вы не придете, — продолжала мать, совершенно позабыв о стоящей рядом дочери. — Уж собиралась нести сама. Авось, думаю, отыщу его в Яменнике, лесок невелик.
Он что-то ответил ей.
— Да мне труда не составит, — говорила мать. — Я на ногу легкая. Тут и всего-то с километр.
Оказывается, они уже когда-то разговаривали и условились, что для новоявленного помещика будут приготовлены и сметана, и творог… Но не это поразило Раиску и возмутило, а то, что мать столь легкомысленно готова сама идти… в Яменник!
— Дочка, ну-ка принеси из сеней банку со сметаной и миску с творогом. Я там поставила в холодке.
Раиска, недовольно фыркнув, отправилась в сени, а мать живенько скинула домашний старенький халат и надела платье понаряднее.
— Это еще зачем? — опять фыркнула Раиска, выходя из сеней. — Или праздник нынче?
— Ну как же, чужой человек, — шепотом объяснила мать. — Неудобно.
Она не в окно подала молоко да сметану, а проворно вышла с этим на улицу. Было слышно Раиске, как она там говорила:
— Вот, пожалуйста, Арсений Петрович, все свежее, сегодняшнее. Не хотите ли луку с грядки, редиски или яичек прямо из гнезда? Раиска! — крикнула она. — Сбегай-ка в огород, нарви луку перьевого да редису, который покрупнее, надергай.
Раиска не отозвалась, будто не слышала — смотрела в щель между занавесками: этот самый Арсений Петрович, одетый в рубашку с отложным воротничком — «Чистоплюй! Профессор кислых щей!» — принял и банку, и миску, принял бережно. И неспешно, аккуратно уложил их в цветную авоську, которую Раиска тотчас возненавидела, потому что на ней изображена была хорошенькая женская головка. И плечики открытые там были, и туго распираемый лифчик.
— Не зябнете по ночам? — спрашивала мать. — Небось, туман там стоит, холодно? Жену надо было с собой прихватить… для тепла.
— Моя хатка с двойной крышей, Галина Дмитриевна, а спальный мешок на гагачьем пуху, — отвечал дачник.
«Хвастун», — подумала Раиска и тотчас сказала вслух, в открытое окно:
— Хвастун!
— В нем и в зимние морозы спать тепло, даже в сугробе, — невозмутимо продолжал он, словно и не слышал пренебрежительного замечания из окна. — Я в него не залезаю, сплю поверх, а то жарко. Ночи стоят теплые. Правда, у меня там по утрам и вечерам туманец поднимается, бывает и прохладно.
— Как вы не боитесь там! — удивлялась мать. — Один… в лесу… Я б со страху умерла.
Раиске показалось, что он и мать переглядываются со значением, то есть глазами-то ведут другой разговор.
Что произошло между ними и когда? Накануне, пока Раиска была в городе на рынке?
Дочь отметила: мать по-особенному улыбалась, и голос ее стал мелодичным. «Ишь ты!» — рассердилась Раиска.
— Зато у меня тихо-то как! — говорил дворянин Сутолмин. — Иные лечатся минеральной водой, физкультурой, а я тишиной.
— От какой же болезни?
— От сердечной, Галина Дмитриевна, от сердечной. Была красавица-жена — и нету. Были друзья — покинули. Теперь один, как перст.
И далее они разговаривали в том же духе. Раискино негодование нарастало. Она не выдержала, живо сменила свое платье на тот драный халатик, в котором обычно мыла полы или стирала белье, и вышла на улицу. Арсений этот Петрович стоял возле палисадника, Раискиной матери не было с ним. Раиска с самым независимым видом села на завалинку под окнами. Солнце пригрело завалинку. Раиска прижмурилась от удовольствия, как кошка, и словно бы не обращала внимания на дачника.
— Коленки-то не выставляй этак, — сказал он. — Целомудрие и только целомудрие украшает девушку!
Раиска дернула плечом:
— Почему локти выставлять можно, а коленки нельзя?
— Именно так: локти можно, коленки нельзя. Грация тела рождает грацию души.
— Ты уже старенький, чтоб засматриваться на девушек и на их голые коленки…
Он не успел ей ответить. Раискина мать вышла со двора, неся в фартуке яйца.
— Только что из гнезда, — сказала она воркующим голосом. — Еще тепленькие.
И стала бережно перекладывать яички в его авоську.
— Дочка, неуж трудно догадаться? Сходи в огород, принеси луку перьевого, редиски, укропчику.
— Вот еще! Что я, нанялась услужать кому-то?
Раиска строптиво фыркнула, дернула плечом, но распоряжение матери исполнила: принесла того и сего. А мать и Арсений Петрович продолжали свой разговор. О чем они говорили в ее отсутствие? Вернувшись, она услышала, как он сказал с улыбкой:
— Я могу расплатиться за столь вкусную продукцию долларами! Что вы тут, в деревне, предпочитаете, Галина Дмитриевна? Наши деньги или иностранную валюту?
— В долларах мы не разбираемся, — засмеялась Раискина мать.
И так хорошо засмеялась! Это что же, заигрывает с дачником из Яменника? Завлекает его? Да разве и в эти годы завлекают да обольщают? Ей ведь тридцать шесть…
— Долларов мы в глаза не видели, — продолжала ворковать Галина Дмитриевна. — Не отличим от конфетных фантиков.
— Я могу показать, — он вынул кошелек. — У меня есть и фунты стерлингов, и немецкие марки.
— Прилепи их к себе на задницу, — посоветовала Раиска.
Мать даже опешила, смутилась.
— Ты чего грубишь? — укорила она.
— А что я такого сказала! — возмутилась дочь. — Ничего особенного. Просто я патриотка и денег иностранных терпеть не могу! К тому же мне на базаре однажды пытались всучить фальшивые доллары, напечатанные на ксероксе. А жулик тот был вот такой же гражданин почтенного возраста. Даже, пожалуй, поинтеллигентней.
Арсений Петрович смотрел на нее с искренним интересом. Почему-то его веселили ее обидные слова.
— Не слушайте ее, — уже сердилась мать. — Она у меня грубиянка, совсем от рук отбилась. И в кого такая! Отец — мужик смирный, слова грубого или обидного от него, бывало, не услышишь… да и я сама не сказать, чтоб шибко вольная. Но вот бывает, что и на хорошей яблоне яблочко с дефектом.
— А где же ваш смирный муж? — поинтересовался Арсений Петрович.
Мать немного смутилась.
— На заработки уехал…
— …и бабу там нашел, — безжалостно добавила Раиска.
После такого заявления разговор пресекся неловкой паузой.
— И что такое, — продолжала Раиска, — все старички лет сорока пяти норовят на молоденьких жениться! Что им за сласть такая?
Мать ей строго:
— Ну, ты отца не суди, не твое это дело. Чего не понимаешь, о том помалкивай!
— А что я такого сказала?
— Я тебе постоянно твержу: отец у тебя неплохой. Другой уехал бы и забыл, а этот и навестит, и деньжонок пришлет. Понимает, что дочка у него в невесты выходит, наряжать ее надо.
— Замуж пора отдавать, — сказал их собеседник. — Ишь, в ней шалая кровь бродит. Долго ли до беды!
— Да ведь семнадцать только-только стукнуло, рано еще замуж, — усомнилась мать.
— Какое там рано! — возразила Раиска. — В самый раз.
Дачник засмеялся:
