Урс Видмер - Жизнь гнома

В дверях кухни появилась Мама и прошептала:

— Нет. Неужели снова? Не надо.

Папа рассмеялся и поднял крышку коробки. Наверно, он собирался торжественно сказать: «Это фенек!» — но тот уже пулей выскочил из своей коробки, и мы все, даже Папа, воскликнули:

— Ой!

Фенек так быстро исчез в гостиной, что я едва успел рассмотреть его голову (с острой мордочкой), шерсть (песочно-желтую) и хвост (пушистый). Коробка опрокинулась. Сильно завоняло. В гостиной что-то зазвенело, загремело, разлетелось вдребезги. Когда Ути со мной и Папой отважился подойти к порогу и мы все трое заглянули в комнату, фенек, запутавшийся в гардине, описывал круги в воздухе и как раз сбрасывал на пол вазу, в которой стояли подсолнухи. На полу лежали книги с вырванными листами. Столик с чашками опрокинут. Стеклянный кофейник в форме колбы разбит, персидский ковер — весь мокрый, на нем кусочки сахара и кофейная гуща. Разодранные страницы рукописи вокруг письменного стола. Разгрызенные сигареты, из которых высыпался табак. Но вот фенек выпутался из гардины, разодрав ее в клочья, и стал бросаться на полку с напитками. На него обрушились несколько бутылок со шнапсом, которые разлетелись вдребезги, а еще сифон, но он уцелел. Лиса завыла, ее стукнула бутылка с виски. С мокрой шерстью — теперь от нее воняло не только лисицей, но и «Джонни Уокером» — она проскочила мимо меня, Ути и Папы назад в коридор, там закричали Мама и Нана, а фенек скрылся в спальне Папы и Мамы. Опять раздался такой же шум, но приглушенный.

— Да сделай же что-нибудь! — завизжала Мама.

— Что? — крикнул в ответ Папа.

— Поймай его!

Папа взял корзину для бумаг — она была пустая, ее опрокинул фенек — и собрался бежать с ней в спальню, но фенек уже выскочил из нее и снова побежал мимо нас, на этот раз в столовую. Папа — за ним, потом куда-то еще — они только на секунду появлялись из-за кулис, а потом снова исчезали за очередной дверью, пока Папа не настиг чудовище перед дверью в туалет и не нахлобучил ему на голову корзину. Он бросился на лису, он боролся, он сражался, как лев. Папа рычал, а фенек выл. Ути плакал, Нана тоже. Мама стояла и кусала пальцы. Зеленый Зепп, зажатый в кулаке у Наны, тупо пялился на происходящее. И я тоже, сердце у меня бешено колотилось. Но потом Папа наконец запихнул фенека, степную лисицу, в коробку, поднял ее и сказал:

— Кажется, это была не совсем удачная идея. — И они оба ушли.

Мама, Ути и Нана — втроем, а считая нас, впятером — бродили среди осколков, медленно и молча. В доме стояла глубокая тишина, которая всегда бывает после катастроф. Пахло спиртным. Папа во время охоты тоже разбил несколько тарелок. В гостиной к тому же оказался опрокинут аквариум. Песок на ковре, ил, мелкое озерцо, в котором лежали водоросли и подрагивали рыбы. Птицы кружили по комнате, пока голубой попугай не врезался в окно и не упал на подоконник. Зеленый сел рядом с ним, покачивая головой.

В комнате Мамы и Папы все было на своих местах, если не считать опрокинутого торшера и гиацинтов, валявшихся рядом с разбитыми вазами.

В детской фенек бросился на комод, в котором мы жили, и разодрал в клочья все подушки. Пух лежал сантиметровым слоем на дне комода, пушинка на пушинке, снежный ландшафт, в который Ути и Нана нас и поставили. Здесь тоже было тихо. Зеленый Зепп и я, оглушенные и огорченные, сидели в пухе и пытались прийти в себя после всего этого ужаса. Где-то далеко слышались голоса Ути и Наны, они о чем-то спорили. Через некоторое время мне стало получше, в глазах перестало двоиться. Передо мной, на расстоянии всего в три или четыре гномовских роста, парила одинокая пушинка, то поднимаясь, то опускаясь, вверх и вниз, все время в одном и том же ритме, и когда я наконец пришел в себя, пробрался через пух, доходивший мне до пояса, и отодвинул в сторону несколько пушинок, то увидел блаженное лицо Кобальда. Глаза его были закрыты, он спал. Вместе с Зеленым Зеппом я вытащил его из пуха, схватил за руки и начал трясти:

— Эй! Просыпайся!

Зеленый Зепп залепил ему несколько оплеух. Вздохи и стоны, водоворотики пушинок. Потом снова тишина. Я поглядел на Зеленого Зеппа, тот кивнул, и я наступил ногой на живот Кобальда. Он приоткрыл один глаз и произнес:

— Приятно вот так соснуть.

Ну вот и все о животных.

Мы исследовали дом с научной методичностью. Картографировали его, сначала приблизительно, а под конец с мельчайшими подробностями. В голове каждого из нас был точный, до миллиметра, план исследованных на данный момент областей. После дома наступила очередь сада, большого даже по человеческим меркам, а под конец мы сделали попытку, правда безрезультатную, преодолеть лежащую перед нами «вторую милю» и добраться до горизонта. Мы стоптали резину на подошвах наших башмаков, один раз и вправду добрались до далекой башни — из окна казалось, что она стоит на краю света, — но, обойдя ее, увидели перед собой еще одну «вторую милю», уходящую в долину, гораздо длиннее той, которую мы только что преодолели. Мы поняли — нет никакого смысла пытаться исследовать еще и ее. Мы бы тогда ни за что не поспели домой вовремя; нам удалось вернуться, когда было уже светло, и мы даже порадовались, что Ути и Нана, проснувшись, не вспомнили о нас и почистили зубы без нашей помощи.

Кряхтя, на заплетающихся ногах мы взобрались на свое место, словно никуда оттуда и не уходили, и решили отказаться от всяких исследований за пределами дома и сада. Голосование прошло с результатом 17:0, даже все трое Злюк, обычно стойкие борцы и спорщики, оказались единодушны. Лазурики, ленивые до крайности, считавшие даже ночную экспедицию к бочке с дождевой водой невыносимым испытанием, проголосовали против — ну, этого и следовало ожидать. А я, я не был так уж уверен, мне нравились путешествия в неизведанное, но потом я тоже проголосовал против.

К счастью, Кобальд, Красный Зепп и Зеленый Зепп не намного продвинулись с картографией области нашего обитания, когда я присоединился к ним. Они успели исследовать только север, то есть ванную, кухню и туалет. Эти части дома я знал плохо. Правда, мне рассказывали о них, а гном не забывает и того, что знает только понаслышке, но я так никогда и не изучил как следует ванную и туалет. Уж скорее немного кухню: Ути время от времени брал меня туда с собой, когда утром должен был пить свое какао и ему требовался кто-то, кто вселял бы в него мужество. Он терпеть не мог какао, а молочную пенку просто ненавидел. Ути так никогда и не решил эту задачу, не понял, что нелюбимое какао становится куда отвратительнее, если дожидаться, пока молоко остынет и сверху появится эта коричневая гадость. Каждое утро он тянул время до тех пор, пока какао становилось совершенно непригодным для питья, и только тогда заливал его в себя под присмотром строгой Мамы. Чашка была размером с бадейку, и, когда Ути подносил ее ко рту, вся его голова исчезала в ней.

Вот тогда-то у меня и бывало достаточно времени, чтобы осмотреться. Я стоял на столе, на сером пластике, прожженном Папиными сигаретами. Передо мной была плита, на одной из конфорок — кастрюлька, в которой кипятили молоко, а однажды — Мама как раз вышла — оно убежало, и дымилось, и плохо пахло, так что Ути под шумок вылил свое какао в раковину. Мама недоверчиво посмотрела на него, на неожиданно опустевшую чашку, но ей надо было заняться кастрюлькой, из которой все еще, словно из жерла вулкана, вырывались клубы убежавшего молока.

А в остальном разглядывать там было нечего, несколько ножей на стене, шкаф с раздвижными дверцами, холодильник, который вдруг начинал рычать, какое-то время дрожал и трясся и так же неожиданно успокаивался. Перед окном росло дерево, на его ветвях сидели вороны и наблюдали, как мы завтракаем.

К тому времени, когда я появился в доме, исследователи-первооткрыватели успели изучить самую близкую к нам южную область, комнату, в которой спали Папа и Мама. Надо сказать, Кобальд, Красный Зепп и Зеленый Зепп столкнулись в этой экспедиции с такими колоссальными трудностями, что наотрез отказались повторить ее вместе со мной. Дело в том, что, хотя все двери в доме постоянно были раскрыты настежь, эта дверь почти всегда бывала закрыта, так случилось и в тот момент, когда мои друзья, обойдя Папи-Мамину комнату, решили выйти из нее. Им было слышно, как по ту сторону двери рыдают Ути и Нана, пытаясь отыскать своих гномов, и лишь случайность — Мама вошла в комнату, чтобы поставить в вазу орхидею, — позволила им незаметно прошмыгнуть к себе.

Только много позднее я все же однажды попал в это заколдованное место. Я как раз был один (пропустил какое-то совместное путешествие; понятия не имею почему, может, я просто хотел остаться один?) и тренировался в подскоках на месте, то есть пытался побить рекорд Зеленого Зеппа: он за несколько дней до этого сделал сорок шесть безукоризненных подскоков. Все гномы собрались вокруг него, никогда я не видел, чтобы кто-нибудь из нас выполнял это упражнение столь собрано и виртуозно. Когда сорок седьмой подскок вышел неудачным, всего-то на несколько локтей, раздались восторженные аплодисменты, да такие бурные, что кошка вопросительно посмотрела на дверь. Старый Злюка и Новый Лазурик, оба тоже отличные спортсмены, подняли Зеленого Зеппа на плечи, тот вначале смущенно улыбался, а потом жестом триумфатора вскинул руки. Я тоже хлопал.