Макс Гурин - Новые праздники
Ну закончилась Вечная Любовь. Ну что ж поделать! Ну значит мифология была неверна. Видит бог, я в этом не виноват. Я устал. Я ничего не знаю. У меня хронически не получается никакое из предпринимаемых мною действий, потому что прежде чем спокойно добраться до конца, я успеваю тысячу раз усомниться в необходимости задуманного дела. Я заебался страдать! Я хочу сдохнуть, но перед этим ещё немножечко с кем-нибудь погулять под луной. Я хочу выебать И. Сказочно хочу ее выебать! Но я так же сказочно хочу выебать С, потому что она удивительна хороша, и мне спокойно, уютно и я вполне счастливо чувствую себя рядом с ней, в то время как ощущение счастья мне, с моей склонностью к рефлексии, подарить довольно непросто. Находясь с С, я вспоминаю о единственной И. только когда она, С, время от времени выходит из комнаты по нужде. С, извините за банальность, манит меня, как магнит. Я никогда таких ранее не встречал, чтобы человек все очень тонко чувствовал и понимал, но при этом производил совершенно здоровое впечатление и обладал такой замечательной фигуркой. Удивительная девушка!
Я могу очень четко сформулировать природу своего чувства к С, которое, слава богу, пока ещё не переросло в Любовь. Даже обидно, что все так банально. Понимаете ли, понимаешь ли И., от С веет такой примитивной штукой как Жизнь! Это что-то потрясающее! Она совершенно живая! Я никогда не видел таких девушек! (А уж не аутотренингом ли я сейчас занимаюсь?!) И. тоже живая, но это жизнь, которая с невъебенной силой обнаруживает себя ввиду болезненного ощущения постоянного присутствия смерти на расстоянии вытянутой руки. То есть, собственно говоря, это не жизнь, а, напротив, смерть, обнаруживает себя, через жизнь, которую она неторопливо, капля за каплей, любовь за любовью, мысль за мыслью, чувство за чувством, методично уничтожает, пожирает клеточку за клеточкой. Вот что такое И.! А С, она, представляете себе, просто живая сама по себе! С ней уютно, тепло, приятно, здорово, весело, перспективно, а с И. холодно, больно, безнадежно, обидно и опять же больно. Но вот беда: мне не дано сделать выбор, что для меня важнее!
Я решил расстаться с И. не потому, что хочу предпочесть ей С. Я ничего не знаю, и в том-то и беда моя, что я не умею такой ерунды, какую умеет любая девчонка, не говоря уж о зрелых женщинах, а именно, правильно оценить ситуацию, рассчитать, что выгоднее, не тратя при этом лишних соплей на размышления о чувствах того, кто возможно любит тебя больше жизни, и хладнокровно сделать правильный ход, после чего умудриться совершенно не рефлексировать, а просто всей душой и, конечно же, телом отдаться запланированному блаженству.
Нет, я решил расстаться с И. не поэтому. Я просто инстинктивно отдернул руку от горячего утюга. Это было весьма нелегко, потому что я так привык ее там держать, что, возможно, держал бы (или ещё буду держать?) там и дальше, но в какое-то мгновение к его невыносимой температуре прибавился ещё и мощный разряд электротока, и тут уж рука моя как-то сама отскочила. Да и ничего я не знаю. Собственно, и пишу я только затем, что мне нечем больше заняться, а накладывать на себя руки мне Господь не велел. Кроме прочего, думается мне, что то, что я пишу, в сущности, это охуительная литературка, и вполне по-моему массовая, так что мирок мне денежку должен, а то вдруг я женюсь на С, — не могу же я предстать перед ней таким же ничтожеством, как перед М., Л., или И.!.. Никак не могу. Наверное, не женюсь. Нам не дано предугадать, ебена мать, ебена мать…
XI
Счастье в моем представлении выглядит просто и, естественно, гениально: я, будучи хозяином некоего жилища, сижу на собственной кухне и как всегда страдаю хуйней, куря сигарету за сигаретой и попивая мудацкий свой кофий, когда внезапно раздается подсознательно давно уже ожидаемый звонок в дверь. Я иду открывать. На пороге моя Прекрасная Сожительница, при виде которой дурацкое сердце моё наполняется несказанной радостью. Или наоборот, эта чудесная девушка занимается какими-то своими делами (например, поёт) в жилище, хозяевами которого являемся я и она, когда раздается звонок в дверь. Она впускает меня в наш дом, и при виде ее сердце моё опять же таки наполняется несказанной радостью.
Но, так или иначе, независимо от того, кто кому открывает, мы ничего друг другу не говорим, но друг к другу тянутся наши руки; крепко-крепко мы прижимаемся друг к другу и думаем об одном и том же: господи, какое счастье, что мы друг у друга есть!…А потом, разумеется, ужин.
Больше я не хочу ничего от этой ебаной жизни!.. Но если, не приведи Господь, я перестану верить, что это у меня хоть когда-нибудь будет, я сделаю все, чтобы положить этому ебаному миру конец!
Я тебе, Мир, дальше больше скажу: если этого не будет, скажем, у Вани Марковского или ещё у кого-нибудь из любимых мною людей, я тебе, сука, при случае такого говна подложу, что уж никак не покажется мало! Ты, блядь, запомни мои слова, пиздюк!.. Ненавижу тебя! Презираю!
XII
Эта история, степень печальности или удивительной счастливости коей мне ещё предстоит с той или иной точностью установить, началась ещё в то блаженное время, когда ничто не предвещало той ужасной и окончательной катастрофы, изложение подробностей каковой и составляет цель моего бессмысленного и потому отчаянного повествования, — но, напротив, все, казалось бы, подтверждало мои самые тайные и, в сущности, непозволительные догадки; изо дня в день все, казалось бы, происходило исключительно для того, чтобы в очередной раз убедить меня в том, что все так и есть, как я это себе представляю: я — Гений, Мессия и Самый Главный На Земле Хуй.
Я бы не сказал, что я был тогда сильно глупее, чем сегодня. В разных тусовках я как всегда проповедывал разные убеждёния, на самом деле четко понимая при этом, что ни одно из них не противоречит моей основной стратегической доктрине, но, конечно же, я понимал, что всегда есть опасность, что эта сука Мир в любую секунду может превратиться в диаметральную противоположность своему сегодняшнему облику. И, конечно, к тому времени я давно уже придрочился с равнодушным видом, придающим по моему тогдашнему мнению особую ценность моим убеждёниям, попиздеть о том, что мол, само понятие Гений претендует на абсолютность, а о каком, дескать, Абсолюте можно говорить в наш просвещенный век, когда система информации так несказанно совершенна, что внутри одной и той же личности распрекрасно сосуществуют взаимоисключающие нравственные иерархии, каждой из которых (иерархий) оная личность в разное время отдает абсолютное предпочтение перед другими, в зависимости от того, какая когда удобней.
Но все-таки… но все-таки в глубине своей и до сей поры не сильно вымаранной душонки я, как и все мы, братья и сестры — гниды, конечно же, претендовал-таки на Абсолют, и кое-чего под ним очень четко уже тогда понимал, что прекрасно уживалось во мне с идеей игры главной роли во всём этом спектакле любви, смерти и дружеской трепотни.
Я позволяю себе прямо и честно сознаваться в таких вещах, потому что предвижу, сколь многие человеки, прочитав эти строки, подумают обо мне, что я банален, примитивен и психически нездоров, сами будучи при этом ничуть не лучше меня, будучи на самом деле думающими так же, как я, чувствующими так же, как я, желающими того же, чего я и сегодня продолжаю желать и вообще. Короче, не надо пиздить себе самим! Как говорит одна очень достойная дама Марья Николавна Шестакова, не надо «ля-ля» своим ребятам! ещё более все упрощая, могу сказать, что я-то без сомнения гнида, но едва ли хотя бы один человек на земле имеет право считать себя лучше меня. Я на вас, друзья, насмотрелся — будь здоров!
Если на вас больше всякой эстетико-философской стильной университетской терминологической одежды, то, во-первых, не факт, что ее на вас больше, чем на мне, а во-вторых, не факт, что вы ее носите не потому, что не уверены в красоте своего обнаженного тела. Хотя, конечно, у вас могут быть на то веские причины. (На то, чтобы не считать свое тело (то бишь душу) красивым.) Я не знаю. Вам, конечно, видней. Но я в этой вашей сраной одежде дышать не могу. Если бы меня в детстве советские мульфильмы и книжки-малышки не научили тому, что быть честным лучше, чем быть нечестным, я бы, разумеется, дышал полной грудью и вдохновенно пиздел о структурном анализе стиха, о морфологии и методологии, но я, блядь, убеждёния своего рыжего детства ни за какую Нобелевскую премию не отдам! (И без этих ваших ублюдочных университетских лохмотьев только скорей ее получу.)
Так вот. В тот вечер я как всегда с большим воодушевлением пожинал плоды собственной самонадеянности и радостно созидал очередные иллюзии касательно своего места в мировом культурном процессе. Чаще всего ареной для моего иллюзорного строительства служил клуб «Дебаркадер», созданный такими же непримиримыми иллюзионистами, как и я сам; в данном случае, бывшими одноклассниками нашего другойоркестровского бас-гитариста Вовы Афанасьева.
